Георгий Почепцов
Цивилизация – это правила хороших и плохих поступков, откуда следует фигуры героев и врагов. И хотя типы хороших и плохих поступков во многом сближены у разных народов, герои и враги у них – разные. Они всегда будут национально-центричными. Но в наше время герои начинают приходить и извне, что связано с постоянной космополитизацией нашей жизни. Например, американские телесериалы диктуют героику виртуального порядка для жителей всего мира. Причем они диктуют не только настоящее, но и будущее, показывая его во всех деталях.
Героев создают, начиная со школы. Именно так изучается и программируется поведение героя. Р. Кулик говорит, что нужны "конфликтные герои": они "всегда "неудобные" и сложные. Нарратив сопротивления агрессору основывается на историях героизму, побед и жертвенности украинских воинов разных формаций и эпох для получения и сохранения Украиной независимости" [1].
Сегодня Украина все еще проходит болезненный цикл смены героики. СССР прошел его в период перестройки, распавшись в результате на ряд отдельных стран, поскольку героика носит четко национальный характер. Прошлые герои перестали быть героями в новой ситуации.
И еще – разные периоды требуют разных героев. Одни герои должны уметь стрелять, другие – писать. Украина как научная страна тоже имела своих героев: Амосова, Антонова, Глушкова... Но в постиндустриальном мире о них почему-то парадоксальным образом забыли.
Будущее ведет нас вперед безошибочно. Это мы, не понимая его, можем то уходить в сторону, то возвращаться. В связи с эпидемией коронавируса принялись радостно ругать Китай, что он показал свою нерасторопность. При этом акцентируют такое: "модель опережающего развития в тоталитарном государстве не может быть сбалансированной в принципе. Стремительное развитие экономики требует и развития общественных отношений, переход к индивидуальным свободам, созданию кластерных общественных структур, а значит – и совершенно иной модели государственного управления. В том виде, в котором развивался Китай, эта сторона стала ахиллесовой пятой, и именно она является угрозой для стабильности в случае кризисных процессов, явлений и событий. Учитывая, что Китай во всем мире рассматривался именно как потенциальная сверхдержава, теперь и миру придется пересматривать свои модели, которые ставили Китай на это место. Модель двуполярного мира, похоже, тоже нуждается в пересмотре или полной аннигиляции. И что придет ей на смену – трудно сказать. Пока же Китай начинает готовиться к затяжной стагнации в этом неопределенном положении. Какие выводы будут делать китайцы – сказать не просто трудно, а невозможно. Самый простой выход: это решить, что всё было правильно, нужно добавить еще больше жесткости управления. Он же, видимо, будет и самым неправильным...»
И еще: "Аналитик объясняет также, как могла страна избежать такого катастрофического развития ситуации: «Паника показывает, что когнитивные технологии управления, основанные на тоталитарных принципах, не работают. Панику могла бы предотвратить самоорганизация, основанная на кластерных принципах группировки вокруг стихийных лидеров – кстати, протесты в Гонконге как раз и демонстрировали способность именно жителей Гонконга к такой самоорганизации. В материковом Китае принципы управления обществом совершенно иные, они основаны на жесткой командной системе. За все отвечает государство. Население в такой системе – просто солдаты, задача которых – беспрекословно выполнять приказы Ни шага в сторону, нулевая самостоятельность. Как выясняется, это не работает. А чтобы создать новый социум, такой, как в Гонконге, нужно полностью менять всю социальную политику, образование, ломать устоявшуюся культуру отношений по линии государство-общество. Это, кстати, не так уж и долго по времени: Гонконгу удалось это буквально за два поколения. И теперь Гонконг – это совершенно другой Китай, несовместимый с материковым. Кстати, Тайвань тоже совсем другой. И между прочим, там с эпидемией все в порядке – паники нет" ([2], см. также [3 – 4]).
Однако легко ругать того, который оказался в худшем положении чем ты сам. Сложно себе представить правильные действия той же Украины в такой страшной ситуации. Так что критикам надо в первую очередь посмотреть на себя самих.
Каждая из постсоветских стран фиксирует потерю доверия к власти, хотя причины этого могут быть разными: от базовости экономики до политики. Но каждый раз громкой политикой пытаются закрыть кризис в экономике.
А. Аузан говорит: "возник кризис доверия к власти и возникло принципиальное непонимание. Я бы сказал, распался тот социальный контракт, тот обмен ожиданиями, который существовал с 14-го года в духе – мы вам обеспечиваем супердержаву, а вы терпите при снижении реального жизненного уровня. Но теперь выяснилось, что когда страна в кольце врагов и падала – терпели, а когда страна вроде бы переходит к росту, и у кого-то там чего-то уже улучшается, а внизу все плохо и ухудшается, то это, конечно, вызвало, по существу, скрытый социальный кризис. Отсюда нервные диалоги главы Счетной палаты с премьером по поводу выросшей бедности" [5].
И еще: "У нас во многих сферах огосударствление произошло. И в условиях геополитических войн, я бы сказал (хорошо, если не горячих), и в условиях, когда значительная часть населения приняла вот это «дайте мы будем супердержавой, а мы потерпим», мы вошли в систему госкапитализма".
Раньше побеждал сильный, потом стал побеждать умный, сейчас победа приходит к тому, кто владеет эмоциональным интеллектом, кто может "считывать" людей, в том числе для задач социального управления. Все это слабо поддается обучению на курсах и тренингах, оно уже должно присутствовать в человеке, а тренинги могут только развить это дальше. Но современному человеку неоткуда взять это умение, соответственно, он слабо ощущает важность этих навыков для социального управления.
Кстати, люди сегодня не могут работать с длинными текстами, не говоря уже об уходе от текста вообще. Как известно, такие тексты учили людей эмпатии, то есть работали на развитие эмоционального интеллекта человека. Интеллект перестал быть мерилом будущего успеха. Советский человек учился, чтобы подняться вверх по социальной лестнице. Сегодняшнее движение наверх никак не детерминировано мозгами.
И все это идет на уровне падающего интеллектуального уровня новых поколений. А. Нальгин подчеркивает: "Статистика – удручающая. Скажем, 50-60-летние знают в среднем порядка 100 тыс. слов. А вот 25-30-летние – уже вдвое меньше. Хотя ведь особых усилий к познанию здесь применять не надо, не сопромат ведь: знай, читай книжки да развивай память. Но именно этого они в массе своей не умеют!" [6]. Отсюда возникает и вопрос – можно ли доверить страну поколению незнаек? [7].
Эта "заниженная" в массе своей среда несет еще одно последствие – оскудение интеллектуальной жизни. Л. Млечин говорит: "Обществу необходимы дискуссии, столкновение мнений, споры, новые идеи. Но на все острые, болезненные и неотложные вопросы даются примитивные ответы. Что бы ни произошло, реакция одна: запретить, отменить, закрыть! Без обсуждений и рассуждений! Законы рождаются за одну ночь и принимаются за один день. Вспоминается марксистский термин — отчуждение. Происходит отчуждение от все усложняющегося и набирающего невиданный темп мира. Он рождает страх. И звучит испуганный призыв: ничего не менять! Оставить как есть! Не мешайте нам жить, как жили наши отцы и деды! Мы охвачены стремлением максимально упростить реальность, то есть навести порядок! Что означает: разогнать и наказать. Даже мыслящая публика запуталась и не очень отчетливо представляет себе, как практически изменить ситуацию к лучшему. Интеллигенция удовлетворяется печальным выводом, что в этом по природе своей несовершенном мире выбор существует лишь между большим и меньшим злом… Возникает ощущение оскудения интеллектуальной жизни, что для России губительно" [8].
Раньше мы приходили в другой мир постепенно, сегодня другой мир сам пришел к нам. А мы запаздываем не только с его освоением, но даже с его пониманием. Мы бы даже хотели ускорить этот переход, но барьеры в нашей голове мешают это сделать. В результате новый мир все быстрее проходит мимо нас. Мы вроде делаем все так, как надо, как это делали туземные народы, создавая карго-культ, например, самолеты из веток деревьев, однако такие самолеты почему-то не летают и не приносят даров с неба.
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Якщо вам сподобалася стаття – читайте схожі публікації в блогах на сайті АУП – https://www.aup.com.ua/category/blog/
Георгий Почепцов
Мир и, соответственно, мы всегда жили в искусственной реальности. Кстати, этим можно объяснить определенный расцвет в СССР не только пропаганды, но и искусства. Идеология в своем воздействии на человека опиралась на эти два крыла - пропаганды и искусства. Если тебе не нравилась пропаганда, ты все равно получал свою порцию идеологии из сферы искусства. А привлекательность искусства была несомненно на порядок выше пропаганды. Это было связано и с тем, что за пропаганду платит государство, а за литературу и искусство должен платить из своего кармана сам гражданин.
Создание произведений под жесткую идеологическую кальку было тяжелым процессом. И для некоторых писателей, например, А. Фадеева, это кончалось плохо. В своем предсмертном письме, расcекреченном через три десятка лет, .А. Фадеев говорит такое:
"Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожили, идеологически пугали и называли это - "партийностью". И теперь, когда все это можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность - при возмутительной доле самоуверенности - тех, кто должен был бы все это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в роли париев и - по возрасту своему - скоро умрут. И нет никакого стимула в душе, чтобы творить...Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма. Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспоминать все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических порок, которые обрушились на меня, - кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего. Литература - это высший плод нового строя - унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти - невежды. Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни" [1].
Слова Фадеева должны служить вечным уроком всему постсоветскому пространству, где все время присутствуют попыткы "обуздать" медиа, поскольку литературой никому не интересно заниматься из-за падающего числа читателей. Власть же интересуют не читатели, а почитатели, которые должны возникать из потребления информации медиа.
Мощная система образцов-образов сопровождала человека всю жизнь. Для ребенка - это пионеры, дальше комсомольцы и коммунисты. Это работа идеологии в виде пропаганды, но ее серьезно дополняло искусство. Пропаганда дает шаблон поведения, искусство - его вершины, которые всегда индивидуальны. И герой массового фильма все равно для нашего восприятия являются индивидуальным типажом со множеством характеристик. Человек с плаката не имел имени, герой искусства всегда имел массу индивидуальных характеристик.
Если идеология имеет прямые контакты с реальностью, то имиджелогия может их и не иметь. Влияя на реальность, она в то же время может не отталкиваться от нее. В то же время, например, смена государственного капитализма на либеральный опиралась на то, что из единого государственного центра невозможно иметь информацию о конкретных потребностях на разные виды продукции в самом внизу.
Идеология прямо и косвенно управляла реальностью, сегодня происходит подмена реальности имиджелогией. Образы счастья сегодняшнего или завтрашнего, которые рисовала идеология (или религия), должны осесть в мозгу в виде конкретных картинок богатства, здоровья и под. Это как бы модель новогодних пожеланий, куда каждый должен вписать сам то, что ему ближе и понятнее. Идеология всегда должна переводиться на язык реальности.
Идеология - это долгосрочный игрок, она, как и религия, не меняется быстро, для новой идеологии нужны и новые поколения, поскольку старые поколения будут долго опираться на старую идеологию.
При "нуле" идеологии лидером становится имиджелогия. При полярной смене идеологии (с "плюса" на "минус") нужна новая идеология плюс люди с новым имиджем. В перестройку это сделали путем выпуска на сцену молодых и пламенных журналистов, а также старых борцов с прошлым режимом. Соответственно, запустили старые книги, которые считались "антисоветскими", и до этого обитали только за рубежом.
При неработающей идеологии, типа "застоя", когда идеология ритуализировалась и ее месседжи уже не "читались" как настоящие, требующие понимания, хотя повторялись с экранов, имиджелогия заменяет идеологию. Она точно так управляет массовым сознанием, уже не считаясь идеологией.
Нормальный человеку никак не пересекается с первоисточником идеологии. Он не читает собрание сочинений классиков. Единственно, что ему встретится по жизни - это памятники людей, отобранных для него идеологией. И эти памятники не могут быть модернистскими, а должны быть сделаны в стиле реализма. Образ Ленина в советское время был даже на октябрятской звездочке - как это принято с кудрявой головой.
Сегодняшний официальный отказ от идеологии делает ее невидимой, но не делает несуществующей. Правила всегда есть. Идеология может проступать наиболее часто, например, в истории, где всегда присутствуют и герои, и враги.
Каждая страна выбирает свою точку истории, где скрытая идеология проявляется наиболее сильно. Для СССР это был 1917 год, откуда он пытался выводить всю историю человечества. Россия смещается к празднованию другой даты - дню победы 1945 года.
А. Колесников заявляет: "Естественно, это год 75-летия Победы, все силы будут брошены на мифологизацию исторической политики, которой Путин питается все эти годы, он же у нас единственный наследник Великой Отечественной войны, он единственный, кто вообще победил в этой войне практически, практически в ней поучаствовал, судя по тому, как с каждым юбилеем это празднование оказывается все более пафосным и все более формальным, все более путиноцентрическим. С отказом от того, чтобы думать, с отказом от того, чтобы горевать. Исторический ритуал – это обычно совместное горевание. Это горевание становится пластмассовым" [2].
Наш опыт идеологии всегда состоял в том, что государство насильно кормило нас своими идеями, особо не заботясь о том, хороши ли они для нас. В литературе и искусстве это могло быть спрятано за сюжетом, в истории и разных видах общественных наук громко кричало, начиная с обложки учебника или монографии.
В послевоенное время "пламя" идеологии то гасло, то разгоралось сильнее. Но никогда советский человек не оставался один на один с жизнью, у него всегда были идеологические поводыри, и мы всегда жили в борьбе за счастливое будущее человечества.
Уже ближе к нашему времени идеологию стал представлять/манифестировать телевизор. Он был и законодателем мод, и законодателем мыслей. И не потому, что самый умный. Любая массовая коммуникация по определению должна рассчитывать на всех, поэтому она не может умно-книжной.
Телевизионные новости начали умирать с приходом интернета.
Телевизионные мысли внезапно закончились. Если раньше мысли шли цитатно, как анекдоты, которые надо знать дословно, без этого анекдот разрушается, поскольку сила его в нюансах мыслей.
Сегодня скорее телевизионные ток-шоу бесконечным говорением практически одного и того же призваны порождать правила, а свои мысли уже можно кроить по вводимым правилам. И мы это уже проходили, когда по идеологическим лекалам создавались не только новости, но и художественные произведения.
Если когда-то главным советским идеологом был М. Суслов, то сейчас главным российским телеидеологом служит В. Соловьев. Причем он выдает на гора свои истины, вырабатывая их в натужной борьбе с гостями, отобранными заранее для "идеологической порки". Есть группа "хорошистов" и есть группа "плохишей". К ним и относятся представители Украины, которые со странной настойчивостью отправляются в Москву на заклание.
Как пишет О. Пухнавцев о Соловьеве, называя его "актером актерычем", инструментарий его один и тот же во всех передачах : "Когда вам становится ясен принцип, когда вы знаете заранее, что очередная реплика ведущего будет натужно ироничной, зрелище превращается в пытку. О чем бы ни шла речь, какие бы темы ни обсуждались, Соловьев обязательно ввернет что-нибудь саркастическое. Гость студии может пылко что-то доказывать, но его, скорее всего, оборвут, снизят пафос неуместной фразочкой, репризой, насмешливой и даже глумливой" [3].
Здесь в таком телепоединке победу заранее получает тот, в чьих руках главный микрофон, с помощью которого можно вмешаться в речь любого другого участника. Причем в передачу "прячутся" дополнительные возможности для того, чтобы Соловьев проявил свою иронию. Например, показали кадры из украинской Рады, ведущий останавливает их вопросом "а это кто?" и начинает изливать негатив на конкретного персонажа, оказавшегося в кадре.
Вечность квази-идеологии в том, что она создает для власти нужный "защитный щит", дополнительную опору, чтобы не ощущать себя "колоссом на глиняных ногах". Поэтому за каждым актом пропажи идеологии на следующем этапе все равно появляется она же, но в новом обличье.
М. Мамиконян видит эту ситуацию следующим образом: "Когда был упразднен СССР, с ним вместе упразднили, а точнее, разгромили и коммунистическую идеологию, бывшую до того основным скрепляющим элементом государственной конструкции. Более того, само слово «идеология» оказалось надолго выведено из лексикона, а запрет на государственную идеологию зафиксировали аж в Конституции. Единой идеологии быть не должно! А так… так пусть расцветают все цветы! Но поскольку в нашем обществе, до того глубоко идеологизированном, «свято место» долго пусто не оставалось бы, и это было очевидно всем, так сказать, заинтересованным инстанциям, рост «цветов» на самотек пускать не стали. Что там еще вырастет — кто его знает?! Вдруг — то же самое? Или иное, и тоже державное? Например, имперско-национальное? Это ведь так естественно для народа-держателя — вспомнить о национальной идентичности и начать собираться заново, собирая вокруг себя других. Собираться, воспроизводя заложенные в самое нутро коллективной личности социокультурные коды" [4].
Сила телевидения состоит в его "объединяющем" начале, когда все смотрят одно и то же. Это было очень сильно в советское время, когда и "Голубой огонек", и программа "Время" входили в обязательные вечерние наборы. Они были и входящей информацией, и темой для последующих разговоров, что даже усиливало их воздействие обсуждением и повтором.
А. Генис справедливо пишет, сопоставляя СССР и США: "Массовая культура потому так и называется, что принадлежит массам и рассчитана на всех. Мы, например, выросли с таким набором: фрукт — яблоко, поэт — Пушкин, картина — «Грачи прилетели». Нерушимость канона создавала единство, не политическое, а эстетическое. Скажем, «Швейка» знали все наизусть — в моем кругу, и, что выяснилось в 1968-м, не только в моем. Когда защитники Пражской весны по-швейковски придуривались, отвечая оккупантам утрированной лояльностью, советские генералы сказали им, что тоже читали Гашека. В Америке массовая культура чувствовала себя как дома, ибо им для нее и была. Ее шедевры — для всех, что иногда не мешало им оставаться шедеврами. Среди них — самый популярный сериал «Военно-полевой госпиталь» (MASH). Страна 11 лет смотрела эту комедию, и я до сих пор могу отличить тех, кто вырос на ее бунтарском юморе, смешавшем Хеллера с Воннегутом. Когда в 1983 году 251-я серия завершила MASH, то за последним эпизодом следили — сквозь прощальные слезы — 125 миллионов американцев, что составляло примерно половину тогдашнего населения США. Через три минуты после финала муниципальные власти Нью-Йорка зафиксировали абнормальный расход воды: три четверти горожан разом бросились в уборную и спустили воду" [5].
Эту же объединяющую символику пытаются отыскать даже в детских рисунках. Однако если раньше такого рода символы были известны всем (типа атом, победа, космос), то сегодня ничего нет: "Что же касается роли современной России, то можно сделать очень важный и вполне обоснованный собранным материалом вывод: вклад современной, постсоветской эпохи в формирование национальной и гражданской идентичности наших детей близок к нулю. То есть за почти уже четверть века не было создано ничего, что могло бы служить основанием для построения образа страны — даже для очень маленьких детей" [6].
При этом интернет все же пока не выигрывает у телевидения на постсоветском пространстве. Российские данные, например, таковы: "несмотря на тянущиеся уже много лет «похороны» телевидения, оно по-прежнему остается основным источником новостей для населения. Так, около 70% опрошенных сообщили, что получают новости именно через этот канал. Его главный соперник — интернет — несколько отстает: из Сети информацию черпают 58% респондентов. На газеты и журналы приходится доля в 19%, а на радио — порядка 13%. Аналитики предусмотрительно разделили опрошенных на разные возрастные категории, что помогло точнее описать структуру медиапотребления россиян. Вполне ожидаемо, что респонденты 16—24 и 25—34 лет чаще черпают новости из интернета (75% и 73% соответственно). При этом люди не отказывают себе в просмотре новостей по ТВ: так поступают 38% опрошенных в возрастной категории 16—24 лет и 51% среди населения 25—34 лет" [7].
Идеология ничего не оставляет без внимания. Она задает видение даже того, что прекрасно существует и без нее. В Китае, например, компартия хочет подправить переводы религиозных текстов. Как пишет газета "Фигаро": "Необходимо провести всестороннюю оценку существующих переводов религиозной классики. Там, где содержание оказывается несоответствующим, необходимо внести поправки и заново перевести эти тексты", - говорится в опубликованном на китайском языке официальным агентством "Синьхуа" отчете симпозиума от 6 ноября, где председательствовал Ван Ян, один из семи членов постоянного комитета Политбюро ЦК Коммунистической партии Китая, являющегося "святая святых" режима, - говорится в статье. "Это собрание свидетельствует о том, что контроль над религиями станет еще более жестким", - считает Рен Яньли, научный сотрудник Китайской академии социальных наук, государственного исследовательского центра в Пекине" [8].
Монополизм на видение мира сквозь идеологию опасен тем, что постоянно видим не мир, а идеологию. Причем во всем. Когда иногда СССР отвлекался от идеологии, создавая кратковременные периоды "оттепелей", то совершенно иной мир представал перед глазами изумленной публики. Я имею в виду мир, который создавался средствами литературы и кино. И плюсом этих разовых озарений было то, что они хранили это видение для будущего, формируя новые поколения писателей и режиссеров, работа которых состояла не в описании того, что было заложено в идеологии, а простых и понятных чувств советских людей. И каждый раз это вызывало шок у следующих поколений.
И. Чубайс говорит о советской цензуре: "Тотальная цензура, запрет на независимое, самостоятельное мышление. И в области той науки, которой занимаюсь я, в сфере исторического анализа – тем более. В досоветской России цензура была, но касалась только нескольких тем. Нельзя было критиковать или отрицать существование Бога, выступать против императора, помазанника Божьего. Но зато было категорически запрещено цензурировать исторические работы. В Советской России можно было оперировать лишь предписанными формулами. Это привело к увяданию истории как науки, а также к стагнации других социально-гуманитарных наук" [9].
И еще: "Правили они, опираясь на аппарат подавления и цензуру, на идеологическое промывание мозгов. Идеология предполагала тотальный контроль за всей циркулирующей в обществе информацией…. Чтобы вы не читали, чтобы не смотрели, у слушателя-читателя-зрителя в голове должно было возникнуть одно и то же – мы строим коммунизм, победа коммунизма неизбежна. Критиковать власть значило выступать против исторического прогресса, а на такое способен только враг народа. Сейчас нет мифа про «исторический прогресс», но, как и раньше, – критика власти запрещена. Миф о строительстве коммунизма защищал всех совчиновников, включая тех, кто осуществлял репрессии".
Сегодня мы сталкиваемся с новым типом цензуры - это цензура меньшинства, название которой напоминает о меньшевиках в советской истории: "Вспомните историю большевизма: при первом разобщении российской рабочей партии РСДРП(б) была в меньшинстве, а сторонников Мартова с Плехановым насчитывалось как раз большинство. Но это большинство Ленин назвал меньшевиками. А потом получилось, как получилось. При коммунистах осуществляли цензуру науки, искусства, информации с точки зрения классовой теории и партийной линии, а США и Скандинавия породили цензуру меньшинств. И сегодня она официально закреплена. Тот же Google уже официально осуществляет ее в интересах меньшинств и, к примеру, ислама. Известен факт, когда он убрал подсказки в поиске при запросе «Ислам это...», причем оставил их для запроса по другим религиям. Почему? Потому что некоторые люди боятся ислама и думают о нем плохо, а права такого у них сейчас нет. Это ведь и есть большевизм. Когда минимальное, абсолютнейшее меньшинство населения не просто называет себя носителями истинных ценностей, а считается выразителем интересов большинства. И до чего дошло? У нас учебники раньше проходили политическую цензуру, а в США их теперь проверяют активисты разных объединений меньшинств. Вот только американцы стали наконец приходить в себя. Когда у них в некоторых вузах женщины-юристы получили право не слушать блок курсов, где затрагивается разбор статей о домашнем насилии, изнасиловании, потому что это может их травмировать. А женщины-медики порой освобождаются от занятий по андрологии и сексологии, если у них были эпизоды насилия в прошлом. Научное сообщество тоже очнулось. После того, например, как нобелевского лауреата Джеймса Уотсона лишили званий за утверждения о превышении интеллекта белой расы над черной. При этом раньше его за утверждение о превосходстве черной расы в беге, прыжках, выносливости и сексуальной активности лишь хвалили. Ну и врачи у них запереживали, когда гормональную терапию по смене пола стали назначать детям после часовой беседы с психологом, а выступавших против такой практики педиатров начали преследовать" [10].
Государства любят цензуры, поскольку сами не могут ничего создавать, они бесплодны в этом плане. Для создания надо привлекать кого-то другого, какого-то недалекого в политическом плане творческого человека. И не только за его произведением, но и за ним самим надо все время следить.
Это делалось в том числе и малоквалифицированными людьми, что демонстрирует такой факт: "В конце 80-х начали уничтожать дела, которые, как говорилось, не имеют оперативной ценности. И старший оперуполномоченный 2-го отдела 5-го управления КГБ УССР майор Полянский хотел уничтожить дело Александра Довженко, знаменитого писателя и режиссера. Для него это был просто какой-то непонятный Довженко: сколько их, этих интеллигентов, было, ну давайте уничтожим дело, зачем оно вообще нужно?" [11].
Но система доносов была очень серьезной. Такое слабое звено спецслужбы старались найти в самом близком окружении интересующего их человека:
- на поэта В. Сосюру доносы писала жена [12],
- на А. Галича - друг семьи, Народный артист СССР [13],
- вокруг Н. Бажана было около 30 агентов: «Арсеналец», «Алтаев», «Карий», «Валентина», «Павлов», «Майский», «Мэри», «Шахматист», «Степанов», «Химик», «Южный», «Стрела», «Журналист», а на А. Довженко писала его жена актриса Ю. Солнцева [14]
- на А. Довженко писало доносы также не менее известный писатель Ю. Смолич, спрятанный за криптонимом Стрела [15].
Все это отражает внимание спецслужб к тем, кто своим творчеством выходит на массовое сознание.
Кстати, такая же распространенная система слежки была и дореволюционной России. В результате чего в роли доносчиков выступали и известные потом лица: "Уже в эмиграции сотрудники Охранного отдела вспоминали своих агентов-осведомителей - Луначарского и Каменева. Среди старых большевиков ходили глухие толки, что и Сталин какое-то время тоже состоял будто бы осведомителем. Изобличающие документы были, якобы, в свое время переданы Хрущеву. Но тот, говорят, запретил предавать их гласности" [16]
Странно, что такие документы сохранились, поскольку Сталин создал специальный отдел, который изымал все, что касалось его: "Именно Сталин был и цензором, и собирателем, и всевластным куратором своего архивного наследия. Весь массив документальных свидетельств — продукт тщательной селекции, скрупулезно проделанной в течение десятилетий им самим. Мы сегодня изучаем и активно используем только то, что «предложено», и никакие «посторонние» документы не всплывают ни у нас, ни за рубежом. Исследователи сталинской России всех мастей, от тотальных и фанатичных апологетов до зеркально противоположных им очернителей, сегодня используют ресурсы, оставленные самим Хозяином. Получается, Сталин до сих пор нами играет" [17].
И еще: "Сигналы о том, что у кого-то дома хранятся личные архивы, записки Ленина, Сталина, Троцкого, групповые фотографии, были достаточным поводом для дружеской беседы, а в случае сопротивления — для обыска и конфискации". Хотя некоторые документы сохранились ([18], см. также [19 - 20]).
Из марксистов наиболее интересно думал на тему идеологии А. Грамши, создавший свою теорию гегемонии [21]. Он считал, что только репрессиями невозможно удерживать население. Правящий класс удерживает свое доминирование, постоянно доказывая его правильность в виртуальном пространстве. И по сути вся советская практика управления литературой и искусством работала на создание ощущения справедливости своего типа управления страной.
Дж. Лестер так смотрит на гегемонию и внимание именно к интеллигенции: "Настоящим способом артикуляции является идеология ("поле боя постоянной борьбы", как он ее называет), и это, в свою очередь, будет основным "цементом", связывающим вместе все разрозненные силы. Для Грамши процесс гегемонии представляет собой что-то вроде создания "более высокого синтеза". В идеале этот синтез будет означать соединение убеждений отдельных составляющих в то, что он называет "коллективной волей". Это в таком случае создаст базис физического синтеза в форме "исторического блока" сил, который будет и дальше играть роль ключевого политического действующего лица в каждый данный период истории, в течение которого сохраняется его гегемония. Сущность такого исторического блока заключается в его способности объединить группу экономических и политических связей. Решающим элементом фактического установления гегемонии такого типа, который был описан выше, является процесс интеллектуальных и моральных реформ. Делая ударение на интеллектуальном и моральном процессе, Грамши не утверждает, что интеллигенция - это детерминирующая сила коллективной воли в обществе, но в борьбе за гегемонию он отводит ей очень важную стратегическую роль" [22].
Все это воздействие воздействия с помощью подключения к позитивным эмоциям, которые увлекают нас сильнее реальности, поскольку это более сильное влияние, созданное специалистами по образам, в отличие от голой реальности, где всегда много лишнего и отвлекающего.
Современная психология тоже считает, что лучше иметь хорошие эмоции: "позитивная психология закрепляет следующую формулу: «плохие эмоции — это плохо в целом и плохо для отдельной личности, хорошие эмоции — это хорошо в целом и хорошо для отдельной личности». Из этой простой формулы вытекает очень немудреный вывод, имеющий моральную силу и широко внедряемый сегодня как принцип управления в самых разных сферах: «Те, кто испытывает плохие эмоции, — это плохие, некачественные люди, они заслуживают всего плохого. А те, кто испытывают хорошие эмоции, — это хорошие люди и они заслуживают всего хорошего». Управляемые, хорошие, качественные граждане — это позитивно мыслящие вне зависимости от социально-экономического положения граждане-потребители. Им некогда страдать от несчастной любви, им надо всё перерабатывать в позитивный опыт и искать счастливую любовь" [23].
Эмоции идут из искусственной среды, где для них даже создаются специальные контексты, В кино в этот контекст помещается зритель, тем сильнее действуют эти направленные эмоции.
Кино транслирует эмоции непосредственно в массовое сознание: "Своеобразный культ Феллини наблюдался отнюдь не только в кинематографической среде. Например, студенты механико-математического факультета Львовского университета, где в 1970-е годы учился Плахов [критик - Г.П.], также были поклонниками режиссера и "будучи физиками, на его фильмах становились лириками". Как отмечает Наум Клейман, исповедальность фильма "Восемь с половиной" повлияла на творчество многих советских мастеров, ставших классиками мирового кино. "В этом фильме Феллини публично исповедовался, подметил какие-то свои недостатки, слабости. Он вдруг вышел с честным признанием, что он не знает дальнейшего пути, но он знает, что нужно прощать и нужно помнить о душе. Я думаю, что не было бы ни "Зеркала" [Андрея] Тарковского, ни фильмов [грузинского режиссера Тенгиза] Абуладзе, ни многого другого нашего кино, если бы не "Восемь с половиной", - говорит он" [24] .
Управление массовым сознанием учитывает и то, что не на всех подействует этот инструментарий. Но если он может затронуть, например, семьдесят процентов, то это все равно составляет в результате миллионы, мышление будет нужным образом унормировано.
Интересно, что так однонаправленно и массово могут действовать и лекарства: "В результате оказалось, что парацетамол существенно снижает нашу способность радоваться за других - задумайтесь теперь, как это лекарство может ежедневно влиять на формирование отношений у миллионов людей по всему миру. "Я уже не начинающий исследователь, и, честно говоря, результаты этих экспериментов - самые тревожащие, с которыми я сталкивался. Особенно потому, что я хорошо представляю, какое огромное число людей подвергается такому воздействию. Когда вы даете кому-то лекарство, вы даете его не просто отдельному человеку - вы даете его общественной системе. И нам совершенно непонятно воздействие этих лекарств в более широком контексте". Эмпатия определяет не только то, что вы хороший человек, или что вы плачете, когда смотрите грустный фильм. Эта эмоция имеет много практических плюсов, среди которых - более стабильные отношения с любимым человеком, более приспособленные к жизни дети, более успешная карьера. Некоторые ученые даже предположили, что эмпатия - причина успеха человека как биологического вида. Все это поневоле заставляет задуматься, какие последствия для всего человечества будет иметь снижение способности испытывать эмпатию" [25].
Идеология важна как создатель общего "стержня", как искусственного варианта национальной идентичности. Она может конфликтовать с ней, а может быть ее новой "веткой". Но лучше когда они будут жить в мире друг с другом. Поэтому в идеологию всегда попадает то общее, что объединяет массовое сознание (см. некоторые подходы [26]).
Мир, в котором живет постсоветское пространство, даже разделившись на республики, не смог выработать нужный уровень единства своих стран. В них все равно бурлят разные (иногда противоположные) политические интересы и цели. Вырабатываемый ими контент не способен достичь нужного уровня стабилизации общества и государства.
Наружу идеология может манифестироваться даже монументами, которые в свою очередь усиливают ее: "Грамотно построенные знаковые системы, включающие символы, скульптуры, стелы, мозаики, барельефы, росписи, лозунги могут служить инструментами управления выбором людей и их отношением к тому или иному строю, деятелям и лидерам былых времен и нынешним, к их политике и действиям. То есть, помогать управлять поведением тех, кого при Сталине называли «широкими народными массами». Очевидно, ожидается, что этой цели и послужат новые статуи Сталина вместе со старыми истуканами Ленина, что уже стоят чуть не в каждом городе. А в иных – несколько, как в Москве, Санкт-Петербурге и даже Благовещенске" [27].
В понимании патриотизма украинцы выделяют такие три составляющие — любовь к своей стране (80%), готовность ее защищать и, если нужно — с оружием в руках — 64%, воспитание у детей любви и уважения к своей стране — 58% [28 - 29]. За ними следуют: выполнение законов страны - 56% и знание истории своей страны и ее культуры - 51%. Это то, что записано в головах у граждан.
Я. Грицак решающую роль в объединении народа не национальной идеи, ежедневного опыта жизни, в котором есть и победы, и поражения [30]. Поэтому на объединение нации работает и Голодомор как национальная трагедия, и победы, например, в спорте. Это можно понять как то, что в такие моменты люди соприкасаются в своей душе с чем-то большим, чем просто обыденность.
Виртуальность порождает новые виды действительности, которые, кстати, не являются менее серьезными и настоящими, чем подлинная реальность. Нам ведь интересна не сама реальность, а ее самое яркое воплощение. Поэтому "Джокер" всегда будет интереснее нашей родной улицы. Кстати, реальность виртуальности отражает и то, что по "Игре тронов" или "Звездным войнам" военные сегодня пишут работы по теории войны.
Литература
https://rossaprimavera.ru/article/%C2%AB%D1%80%D0%BE%D1%8F%D0%BB%D1%8C-%D0%B2-%D0%BA%D1%83%D1%81%D1%82%D0%B0%D1%85%C2%BB-%D0%B8%D0%BB%D0%B8-%D0%BF%D0%BE%D1%8D%D0%BC%D0%B0-%D0%BE%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B0%D1%82%D0%B8%D0%B2%D0%BD%D0%BE%D0%B3%D0%BE-%D1%8D%D0%BA%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%B7%D0%B0
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Якщо вам сподобалася стаття – читайте схожі публікації в блогах на сайті АУП – https://www.aup.com.ua/category/blog/
Георгий Почепцов
Прошло время физических поединков, хотя когда-то дуэли, к примеру, были реальной нормой взаимодействия людей в обществе. Человечество стало мягче. Войны сегодня планируются и ведутся с минимумом человеческих жертв, поскольку это уменьшает поддержку армии на "домашнем фронте". Однако они продолжают вестись не в физическом, а в информационном и виртуальном пространствах, когда целью становится разум человека. При этом в этих типах войн отсутствуют правила "благородного поведения", какие были в далеком прошлом.
Человек становится агрессивнее, попав в мир, который он не понимает. А мы живем именно в таком мире, поскольку правила его рушатся на наших глазах. Частично это связано с приходом новых технологий, которые стали управлять человеком.
Сегодня часть своей агрессии люди "тратят" в видеоиграх, "гасят" в телесериалах, становясь в результате добрыми и хорошими. И это в чем-то хорошо, поскольку физическая реальность, наоборот, делает украинцев агрессивными и негативно ориентированным. Выборы В. Зеленского как раз и были такой попыткой избавиться от негатива, который виделся голосующим. К сожалению, пока это оказалась безрезультатной попыткой, поскольку негатива не только не убавилось, а в чем-то и прибавилось, хотя уровень доверия к первому лицу сохраняется.
Коммуникация современной власти плоха не потому, что она что-то плохо объясняет. Она плоха, так как власть не слышит своего население. Она разговаривает как бы в пространство, а не с кем-то конкретным. Просто сделав это, вне зависимости от результата, власть считает свою миссию выполненной. "Мы же все сказали", - говорят их непонимающие глаза. А у одного из американских президентских советников есть интересный подзаголовок к его книге - "Важно не то, что вы сказали, а то, что люди услышали" [1]. То есть говорить можно много, но не все пробивается в массовое сознание, тем более так, как было задумано коммуникаторами. Этот советник работал с мнением избирателей, проводя фокус-группы, предложив, например, республиканцам список слов, которые вообще упортреблять нельзя, поскольку люди плохо к ним относятся. Еще он придумал называть налог на наследство налогом на смерть. Употребяя эти слова - заменители, республиканцы сорвали голосование демократов, поскольку никто не хотел голосовать за смерть. Он же в девяностые учил республиканцев описывать демократов как больных, коррумпированных, анти-американских предателей. То есть делал политическую войну максимально конкретизированной, порождая ее понятность для простого человека, ведь для него водораздел "свой - чужой" всегда будет самым главным, а любое ухудшение своей ситуации он всегда списывает именно на происки "чужого".
Человек сегодня живет в непонятном для него мире. Поменялись его базовые правила, когда люди попадают в элиту непонятно какими путями. Мир же должен быть понятным и внятным, когда этого нет, человека настигает депрессия. Человек как существо разумное требует такой разумности и от окружающего его мира. А теперь в нашей жизни много непонятных фраз, которых не было в прошлом - типа сообщения, что метро заминировано...
Соцсети принесли быстроту реакций и ответов. Трамп считал что он выиграл выборы, поскольку напрямую общался с населением через Твиттер. Он говорил то, что хотел услышать его избиратель, став президентом, стал делать то, что нужно избирателю. Если его избиратель не любил иммигрантов, то Трамп стал бороться с нелегальными иммигрантами, и продолжает это по сегодняшний день, сокращая возможности попасть в страну окольными путями. Последней инициативой становится обсуждаемый запрет приезда в Штаты для родов детей, когда ребенок в результате, кроме медицинской помощи, получал американское гражданство по месту рождения. Трампа не любят многие, но своих избирателей он не подводит. А они у него простые ребята, которые не хотят, чтобы мир становился хуже для таких, как они.
Украина накопила большой опыт информационных атак (см., например, о первых таких системных атаках начала двухтысячных [2 - 3], не создав опыта ответной информационной защиты. Опровергать информационные атаки неимоверно сложно, поскольку любое опровержение лишь расширяет круг тех, кто знакомится с негативной информацией.
По сути атака не столько нацелена на объект атаки, как на аудиторию, которая должна поверить в эту атаку и не верить никаким оправданиям. Часто это легко сделать, поскольку в массовом сознании олигарх закрыт заранее негативным "занавесом", сквозь который ничего хорошего не выходит наружу. Любимый жанр такого негатива - это, например, нашумевшие недавно "котлетки Коломойского". Вроде ничего особого и не было сказано, но сделано это так ярко и "приперчено", что читателя переполняет радость от того, что он стал участником публичной порки.
Поскольку олигарх является негативным персонажем заранее, никакая позитивная информация о нем не будет пользоваться популярностью у массового сознания. Точно так происходит с распределением нелюбви к тому или иному президенту. Если какая-то часть населения его не любит, то никакие радостные рассказы о нем не пройдут цензуру этого сегмента массового сознания.
Если нам нравится то, о чем говорится, мы скорее согласимся с этим высказыванием. Исследователи фиксирует: "Люди склонны верить тому, во что они хотят поверить. Поиск подтверждения наших представлений вполне естественен, в то время как поиск доказательств, которые противоречат нашим представлениям, контринтуитивен. Это объясняет то, почему мнения выживают распространяются. Примеры опровержений являются более мощными в установлении истины. Опровержение требует поиска доказательств, чтобы ему противоречить" [4].
Исходя из этого, любители Порошенко будут оставаться любителями Порошенко при любом количестве выдаваемого о нем негатива. Точно так поступят и любители Зеленского.
Социология показывает, что люди говорят о политике также и дома, а не только слушают то, что говорится с экрана телевизора. Американцы, например, говорят о политике дома часто (43%) или иногда (30%) [5]. 58% американцев с высшим образованием говорят дома часто на темы политики, это же делают 33% со школьным образованием. Очень интересно, что республиканцы говорят дома, чем демократы - 52% республиканцев и 42% демократов.
Мир странным образом насыщается негативом, который для одних является обманом, а для других заговором. Исследователи перечисляют: "Внутри консервативной политической блогосферы глобальное потепление или обман, или такая неопределенность, на которую не стоит обращать внимание. В других географических или онлайновых сообществах опасность несут вакцины, фторированная вода или генетически модифицированные продукты. Правые медиа рисуют детальную картинку того, как Дональд Трамп становится жертвой сфабрикованного заговора" [6].
Кстати, последняя идея очень хороша, поскольку заставляет его сторонников бросаться на защиту. А то, что ты защищаешь, всегда становится для тебя ближе, а твои враги отвратительнее.
Говоря о проблемах информационных атак нельзя не вспомнить индустриально порождаемые фейки. Часто они приходят извне.
Facebook, например, остановил сеть из аккаунтов, принадлежащих российской военной разведке [7]. С ее помощью Россия распространяла фальшивые нарративы, направленные на Украину и другие страны Восточной Европы. Это свежее сообщение от 12 февраля 2020 года.
Во время второй мировой войны США по решению суда закрыли газеты, которые печатали новости, появляющиеся синхронно с немецкой печатью. Это было доказательством связи с нацистами и стало одним из первых примеров применения контент-анализа на государственном уровне.
Есть и техническая сторона этой борьбы в виде кибератак. Интересно мнение в этом плане израильского эксперта "В вопросе о кибероружии мы находимся в той же ситуации, что и авиация между первой и второй мировой войной. Между 1914 и 1918 годами военно-воздушные силы играли лишь незначительную роль в конфликте. Спустя двадцать лет они стали решающими. Через десять лет кибероружие станет частью любого конфликта" [8].
И еще мнение французских экспертов: "вымогатели представляют собой основную массу ежедневных кибератак и представляют реальную угрозу для бизнеса. Они распространяются с большей или меньшей быстротой. Однако грань между киберпреступностью и кибероружием тоньше, чем может показаться. WannaCry или NotPetya оказали глобальное влияние, используя уязвимости, изначально выявленные АНБ США. (...) Кибер-злоумышленники также знают, как расставить свои пешки в целевых системах и активировать проникновение только тогда, когда наступит время, иногда после нескольких месяцев ожидания. В этом потоке угроз также скрываются государства, которые участвуют в борьбе за власть посредством "продвинутых групп", называемых APT, которые действуют под несколькими разными псевдонимами. Например, в 2017-2018 годах министерство вооруженных сил подверглось нападению, направленному на сбор данных о запасах топлива военно-морских сил Франции. Министерство определило группу Turla, или APT25, и за ней, предположительно, Россию. Но Москва - не единственная держава, проводящая кибероперации. За APT10 стоит Китай. (...) Киберпреступность может находиться в пределах досягаемости любого хорошо подготовленного хакера, однако массированные атаки требуют компетенции на уровне государства. Потребовалось несколько лет, чтобы разработать Stuxnet против иранской ядерной программы. За этим программным обеспечением, вероятно, стоят Израиль и США" (Там же).
Информационные атаки на массовое или индивидуальное сознание, а также на киберресурсы не уходят с поля внимания, поскольку становятся все более изощреннее. Сегодня информационная война сменила свою базу, теперь речь идет не о воздействии слов, а о воздействии нарративов. И это более точно отражает влияние коммуникаций на разум человека. Мы хотим понимать этот мир, докопавшись до его сути, и нарративы помогают нам это сделать.
Опыт Украины скорее лежит в создании информационных атак, особенно в политической сфере внутри страны. Однако не менее важен и опыт защиты, поскольку без него невозможно движение вперед [9 - 10]. Победы во внешнем мире не приходят без побед на внутренних фронтах. "Домашний фронт" во всех войнах является залогом таких побед. Американцы по этой причине стараются не вести долгих войн, поскольку в этом случае падает поддержка населения, а вместо "патриотов" на сцену выходят "пацифисты".
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Якщо вам сподобалася стаття – читайте схожі публікації в блогах на сайті АУП – https://www.aup.com.ua/category/blog/
Георгий Почепцов
Сегодняшняя Украина сохраняет то, что можно обозначить как "нервное информационное пространство", обычно характерное для периода выборов. Большое число чисто информационных каналов могут несколько дней повторять одну и ту же информацию, негативную для своих соперников, или, наоборот, позитивную для себя. Временами создается впечатление, что прошлые выборы еще не закончились, что нам вот-вот пора идти голосовать.
Это говорит о том, что новостной (информационный) характер телеразговора со зрителем стал более виртуальным, когда о своем "хорошем" говорят много, а о чужом "плохом" – мало. В результате должно создаваться впечатление, что "наш" герой лучше "их" героя. И это вновь не информационное, а виртуальное деление.
Многие другие "виртуальности" также размывают картину адекватной действительности. Предыдущий президент не спешит уходить из публичного пространства, виртуально продолжая свою нелегкую службу, словно ничего не изменилось. Мирные переговоры идут одновременно с односторонними обстрелами и смертями. Министры делают все возможное, чтобы население их возненавидело.
В далеком прошлом существовала корреляция между физическим и информационным, а также и виртуальным пространствами. Они держались в определенных рамках, которые не позволяли "раздувать" один аспект в ущерб другому. Информационное пространство не выходило за пределы того малого физического мира, который окружал человека. Виртуальное пространство тоже было ограниченным, поскольку и примитивные, и сложные религии, имея дело с сакральными объектами, естественным образом ограничивали их число. Богов может быть много, но все равно их будет ограниченное количество.
Если сакральное стремится к ограниченному числу сущностей, то современное виртуальное в виде сериалов стремится к бесконечности. Искусство создает уникальные объекты, которые не должны походить на предыдущие, что порождает все новые и новые сюжеты и альтернативные миры.
Однотипно расширилось и сегодняшнее физическое пространство. Никто раньше во времена Советского Союза не мог предположить, что теоретически он может поехать в любую страну. Правда, теперь вместо старых границ стоят финансовые: человек может поехать теоретически, но все равно не может финансово, так что постсоветская граница остается на замке, какой и была советская граница. Раньше во всем обвиняли холодную войну, но теперь ее нет, а большая часть населения все равно остается под замком.
Все три пространства – физическое, информационное и виртуальное – получили сегодня большее наполнение, чем это было раньше. Они возросли многократно, хотя и в потенции по отношению к отдельному гражданину. Разрешено не то, что запрещено, а разрешено то, на что есть деньги. А поскольку украинские зарплаты являются самыми маленькими в Европе, то Европа может ездить в Украину, а Украину в Европу – нет.
Физический мир потенциально раскрылся, информационный, повторяющий его, также, поскольку в истории никогда не было такого переизбытка информации. Виртуальный мир тоже претерпел существенные изменения, поскольку информация постоянно заменяется на интерпретацию, где царствует мнение, не факт.
Виртуальность наиболее чувствительна к смене политических режимов. Она выстраивается в голове теми, кто имеет для этого наиболее сильные возможности. И это, как правило, власть. У нее есть право влияния и на медиа, и на образование, и на науку, которые являются основными машинами по созданию виртуальности, машинами виртуальности первого уровня, которые должны наработать ментальные рамки для машин второго уровня. Они выделяют в общем списке новых лиц и новые события, которые должны стать центральными. Старые герои и события, о которых пелись песни в прошлый период, писались трактаты, которым ставились памятники на площадях, уходят в небытие. О них уже ничего не будет знать новое поколение, а старое сможет вспоминать их только шепотом.
Лишь после них начинают работать машины виртуальности второго уровня – литература и искусство, призванные сделать новых героев родными и близкими. Если машины первого уровня столбят новое виртуальное поле, то машины второго поколения обживают его, делают жилым. Если машины первого уровня работают с рациональностью, то машины второго уровня – с эмоциональностью. Мало назвать Х героем, его нужно сделать любимым, что значительно сложнее. Пока современное кино не очень успешно в создании новой героики.
Такая же ситуация касается и врагов. Они тоже стремительно меняются, как и должно быть, поскольку враг жестко коррелирует с героем. Поменяв героев, нельзя не поменять врагов, с которыми герои ведут неравные бои. Герой делает только то, чего не может сделать обычный человек. Поэтому он может погибнуть в физической жизни, но остаться в виртуальной.
В результате всех этих процессов построения нового счастливого настоящего старые герои – от пионеров до партизан и генералов – стремительно исчезли с горизонта. Их место заняли новые герои, которые заодно забрали себе имена площадей и улиц.
То есть перед нами проходит сначала информационная война, ярким примером которой была перестройка, потом война виртуальная, которая завершается войной в физическом пространстве – сменой памятников, поскольку сменилась героика, а памятник и названия улиц позволяют "метить" физическое пространство по-новому. Скульптор Э. Неизвестный, кстати, в свое время предлагал, чтобы государству особо не тратиться, надо делать все памятники с отвинчивающимися головами.
Виртуальная война более важна, поскольку и информационная, и физическая война подчиняются ей. По этой причине именно победа в ней несет окончательную победу, позволяя изменить и праздники, и названия городов, и образование. Виртуальная война дает карту, под которую затем начинают подгонять мир.
История при таких переходах вроде бы состоит из тех же фигур и событий. Однако меняется интерпретация истории, трансформируются списки героев и врагов, а это создает потенциал для внутренних и внешних войн. России, к примеру, пришлось из декабристов как исторических "первенцев", сделать исторических злодеев, поскольку более важной аксиомой сделалась незыблемость власти. Поднялась и роль религии, поскольку ее аксиомой является идея, что власть от бога.
А. Солнцева, опираясь на Ю. Лотмана, справедливо пишет о поведении декабристов: «Он идет на бал как на кафедру — «греметь» и поучать. Тут же на балу он оглашает случаи крепостнических злоупотреблений и организует подписки для выкупа на волю крепостного поэта или скрипача». Даже когда «такое поведение в свете (это все равно, что нынче высказываться в социальных сетях) казалось наивным и смешным», когда светские люди недоуменно пожимали плечами, осуждая неуместную в гостиных «сердитость», будущие декабристы сознательно и целенаправленно готовили такие выступления, в ущерб тайным целям разоблачая себя как «опасных врагов отечества». Но молчать они считали ниже своего достоинства, а публичную критику власти, осуждение части собственного сословия, ради личных интересов закрывающих глаза на злоупотребления, – своим долгом. Эти непрактичные «речевые жесты» оказали на общество сильное влияние, возможно, более сильное, чем само восстание. Подкрепленное мученической смертью одних и суровым наказанием других, с тех пор и до сегодняшнего дня такой тип поведения в русской культуре интуитивно считывался как героический, и с ним ничего не удавалось сделать» [1]. И сейчас происходит попытка сместить их с пьедестала с помощью инструментария кино.
И точно так на пьедестал сегодня идут новые герои.
Если физические войны с завершением холодной войны заняли менее значимое место, то виртуальное пространство все время воюет. Примерами являются Россия – Украина, где важной является не только реальная, но и виртуальная война. И поскольку эта война "завязана" и на физическое пространство, а механизмами ее является реинтерпретация истории, то мощные институты медиа начинают разрушать прошлую модель мира и создавать новую. Россия, к примеру, продвигает свои нарративы об Украине как о "несостоявшемся государстве". А нарративы сегодня изучают уже не только литературоведы, но и военные, для чего они создали свой собственный термин "боевой нарратив".
Весь мир также погружен в виртуальные войны, где базовой единицей становится именно боевой или вооруженный нарратив. Его функционирование военные задают следующим образом: «Вооруженный нарратив направлен на подрыв цивилизации оппонента и его идентичности и воли, порождая сложность, неопределенность, политические и социальные расколы. Он может использоваться тактически как часть явного военного или геополитического конфликта, или стратегически как возможность ослабить, нейтрализовать или победить цивилизацию, государство или организацию. При хорошем развитии событий он может уменьшить, а то и вовсе убрать потребность в достижении вооруженными силами политических или военных целей» [2].
Еще несколько интересных базовых идей по поводу боевого нарратива, которые мы сгруппируем вместе:
- увеличение объемов и скорости получения информации ведет к потребности в упрощающих нарративах,
- принятие боевых нарративов "прививает" людей, институты и культуры против контраргументов и неприятных фактов,
- боевые нарративы атакуют групповую идентичность, понимание того, кто мы, почему мы такие, а не другие,
- авторитарным режимам не нужны большие силы безопасности и репрессии, они могут опираться на механизм нарративов, что было и в прошлом, когда церковь оставляла протестность за пределами мира, в котором жили люди.
И все это могут делать и делают не пушки, а условные виртуальные машины, производящие литературу и искусство, фильмы и сериалы, а также видеоигры. Технические платформы тоже вносят свою лепту в создание и укрепление нужной картины мира. Гугл, к примеру, может даже не цензурировать в прямом смысле поиск, поскольку мы смотрим только первые ссылки в списке. На вторую страницу результатов поиска никто вообще не переходит. От размещения на первой странице зависит наше видение мира. Фейсбук собирает такие объемы информации о нас, что знает нас лучше родных и близких.
Использование вооруженного нарратива относят к типу асимметричной войны, поскольку здесь используются фейки, дезинформация, социальные медиа, в рамках которых создают истории, направленные на подрыв идентичности и цивилизации противника.
Исследователи подчеркивают, что перед нами ключевая, а не временная трансформация, опираясь на следующие факторы:
- происходят быстрые изменения в инструментарии манипулирования, пришедшее с эволюционной психологией, бихевиористской экономикой, нейронаукой,
- происходит эволюция технологических систем (нанотехнологии, биотехнологии, информационные и коммуникативные технологии, прикладная когнитивная наука), которые не собираются останавливаться,
- в ответ на технологические изменения и переизбыток информации в мире расцвел фундаментализм, который порождает простые и эмоциональные нарративы в ответ на усложнение нашего мира,
- универсальные ценности перестали такими быть: Россия. Китай, мусульманские страны их не признают,
- отрицаются долго существовавшие глобальные структуры, что привело к возникновению частных военных компаний, неправительственных структур, действующих как независимые центры, новых религиозных структур, требующих идеологической и мирской власти,
- ухудшают геополитическую обстановку и новые стратегии, применяемые такими странами, как Россия и Китай [3].
Виртуальные войны заняты управлением нашими мозгами. Причем сегодня это делается не с помощью навязываемой сверху пропаганды, а, наоборот, с помощью самих пользователей, которые платят деньги за кинофильмы и телесериалы, за видеоигры, за мультипликаты, и в каждом из них "зашита" модель мира, которая направлена на дизайн поведения человека. Мы все больше ведем себя так, как нам говорят. И это новый всплеск воспитания послушания, самый ранний из которых датируется временем неолитической революции.
Управление нашими мозгами очень прибыльное дело. В 2019 году Facebook заработал 70 миллиардов долларов, что на 15 миллиардов больше, чем в прошлом году. Ежемесячная аудитория соцсети выросла до 2,5 миллиарда человек [4]. Это отдельная страна, которая подчиняется невидимым приказам своего никем не избираемого президента – М. Цукерберга с состоянием в 77 миллиардов.
Такие доходы позволяют и тратить безумные деньги на то, чтобы на следующем витке получить еще большие доходы. Нетфликс, например, собирается потратить на разработку своего контента 17 миллиардов долларов [5]. Нарративы стоят денег, но и могут нести большую прибыль.
Виртуальные войны пересекаются с коммерческими и другими вариантами. Иран не хочет ни западные фильмы, ни кукол, ни анимацию. Он отменил даже изучение английского языка в школах. Эта реакция присутствует в мусульманских странах, ее можно обозначить как религиозную. Китай диктует свои ограничения на американское кино, иногда даже на уровне сценария, что можно понять как идеологические требования. Россия отказывает в прокате некоторым фильмам, и это политическое противостояние.
Чем сильнее страна, тем в большее противостояние она входит в сфере называемой культурными войнами. Богатые и сильные страны следят за тем, чтобы и в чужом кино они выглядели вполне прилично. Например, в фильмах Голливуда с 1997 года среди героев нет злодеев с китайской внешностью [6]. В одном из фильмов пришлось даже заменить китайцев на северокорейцев в постпродакшн. Фейсбук запрещен в Китае, но Цукерберг успел поучить китайский и даже попросил президента Си дать почетное китайское имя его еще не родившемуся ребенку. Единственный техгигант, присутствующий в Китае, это Linkedin, но ему приходится цензурировать то, что там пишут. Гугл в 2010 году ушел из Китая, но чтоб вернуться стал тайно разрабатывать систему Dragonfly по созданию цензурированного поисковика для Китая. И только протесты сотрудников остановили этот процесс. Но давление больших и очень больших денеге все равно будет продолжаться.
Будущее, которое наступает, будет скорее похоже на сегодняшний Китай. Через 20 лет на рабочем месте боссы могут отслеживать в сотруднике все: от сердцебиения до того, куда он смотрит [7]. То есть самые незначительные изменения станут объектом отслеживания.
Уже сегодня не только Фейсбук получает все богатство информации о вас. Причем не только сам. Как говорит Цукерберг: «Другие компании посылают нам информацию о вашей активности на своих сайтах, и мы используем эту информацию, чтоб показывать рекламу, соответствующую вашим интересам» (цит. по [8]).
Американские военные отслеживают возможную опасность для себя путем анализа социальных медиа [9]. Информацию о нашем электронном поведении дают даже антивирусные программы заодно с поиском вирусов [10]. А точнее они продают такую информацию любым заинтересованным лицам.
Государства будущего займутся созданием консенсуса в обществе с помощью технологий. Почти бесконечное накопление информации рано или поздно поможет и в этом вопросе, ведь общество всегда будет нуждаться в единстве, даже закрывая глаза на способы его получения.
Л. Гудков говорит об "организованном консенсусе" так: «Во времена социализма это была технология принудительного единомыслия. С одной стороны, оно создавалось средствами пропаганды. С другой – обеспечивалось методами контроля, принуждения, ужесточения дисциплины, устрашения и т.п. Организованный консенсус действительно приводит к повышению единомыслия (в очень большой степени – показного). При резком сокращении масштабов террора и репрессий дело сводится к производству демонстративной лояльности общества по отношению к власти, под которой могут скрываться относительное разномыслие, недовольство, раздражение и проч. Конечно, признаки недовольства чаще всего носят диффузный характер. Они не артикулированы, потому как почти никогда не выходят в публичное пространство, оставаясь на уровне кухонных разговоров, брюзжания, невидимой миру оппозиционности. Все дело в степени репрессивности режимов. В жестких, иерархически структурированных, милитаризированных обществах с высоким уровнем террора или применения насилия к гражданам соответствующие пропагандистские действия власти вызывают у граждан хронический страх и устойчивые практики самоцензуры. Здесь нельзя говорить о консенсусе, так как здесь люди молчат. Нужда в «организованном консенсусе» возникает с ослаблением террора и некоторыми уступками власти усложняющемуся обществу» [11].
Мир усложняется, но вместе с ним усложняются и методы управления им. Китай, к примеру, уже давно занимается тем, что можно обозначить как единство поведения. Отыскивая с помощью современных технологий отклонения в поведении и наказывая за это, жителей принуждают правильному поведению, хотят они этого или нет [12 – 18]. При этом 80% граждан ее одобряют.
Китай идет на опережение других стран в сочетании технических и гуманитарных требований: «Китай первым в мире собирается перейти от анализа текстов, как на китайском, так и на английском и других языках не только по критерию содержания в тексте призывов или побуждений к «насильственным, реакционным, антиобщественным действиям, наличию порнографической и другой конфиденциальной информации», но и автоматизированной идентификации и оценке поведенческой эффективности текстов и видеорядов. При помощи платформы имеется в виду не только измерять, а соответственно повышать эффективность воздействия генерируемого контента на поведение граждан Китая и других стран, но и распознавать подобные действия и их влияние со стороны иностранных государств и заграничных операторов информации. Принципиальное отличие китайской системы от используемой в Соединенных Штатах является отказ от применения чисто количественных формальных признаков, типа количества задействованных в информационных операциях аккаунтов в социальных сетях, частоты цитирования, ссылочной массы и т.п. Китайцы собираются измерять не саму по себе информацию, как это делают американцы, а эмоциональное, культурное, а главное поведенческое воздействие генерируемого контента» [19].
Реально – это функция человека, которую тоже передадут искусственному интеллекту. И он будет делать это лучше, чем любой человек.
Вернувшись к нарративам, следует вспомнить и термин нарративные войны. Такие войны вводят в оборот следующим образом: «Когда нарративы становятся боевыми, они могут подрывать безопасность страны, расшатывая веру граждан в демократические институты и правоту закона, порождая гражданское неповиновение. Боевые нарративы в социальных медиа являются излюбленным инструментом рекрутирования экстремистов. Приостановка роста экстремизма, устранение самих экстремистов является временным решением. Всестороннее долговременное решение состоит в том, чтобы сделать экстремистские нарративы неработающими. Вся эта форма войны строится на влиянии. Но это не информационная война, это война по поводу смысла информации. Информация состоит из фактов – сырого набора. Нарративы не рассказывают нам фактов. Нарративы объясняют смысл фактов. Это и есть нарративная война, и наши противники побеждают наши мускулы своими мозгами. Именно поэтому Исламское Государство может собирать рекрутов со всего мира для отправки в конфликтные зоны воевать, так они могут воодушевлять домашних террористов предпринимать летальные действия, физически не принуждая их» [20].
Все это мастерство коммуникаций, где нужные акценты расставляются сразу на всех трех пространствах: физическом, информационном и виртуальном. И будьте уверены – они сработают. Индивидуальный человек всегда проиграет перед технологией.
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Якщо вам сподобалася стаття - читайте схожі публікації в блогах на сайті АУП - https://www.aup.com.ua/category/blog/
Георгий Почепцов
или КАК ТРАНСФОРМАЦИИ КОММУНИКАЦИЙ ИЗМЕНЯЮТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
Человечество претерпевает существенные изменения. Эти трансформации, которые егодня кажутся, возможно, и не такими существенными, по сути делают завтрашний мир совершенно иным. Например, Фейсбук, являющийся синтезом технологий и коммуникаций, на сегодня, как отмечают исследователи, становится настоящим отдельным государством на международной арене, число жителей которого больше любой страны мира. Сегодня он еще учитывает как-то ´чужие´ для себя законы, завтра он возьмет и уйдет в свою собственную юрисдикцию.
Сформированы также граждане новой страны Телесериалии. Они живут в разных странах, но предметом их разговоров являются все новые и новые сериалы. В семье муж и жена делятся друг с другом не подробностями своей жизни, а тем, что именно они смотрят на данный момент, поскольку они часто смотрят разные сериалы.
Мир уходит в какую-то другую сторону, трансформируясь на наших глазах. Меняются востребованные специальности, над системой образования висит меч изменений, которые она должна пройти, чтобы выжить. Вчерашнее образование должно смениться новым.
Обсуждая проблему образования в 2040 году, а образование и это вновь коммуникации, только особого вида, исследователи задумались о таких изменениях, которые должны прийти:
- традиционные колледжи заставят выполнять пожелания работодателей,
- возникнет множество альтернатив традиционным колледжам,
- мягкие умения будут продолжать быть нужными, однако на многих работах будет нужна технологическая компетентность,
- специалисты будут важнее ´генералистов´,
- из-за постоянной смены потребностей будут цениться умения в микрообластях,
- выживут те, кто будут постоянно учиться, и компании, поддерживающие культуру обучения [1].
Причем если образование так кардинально не менялось на протяжении веков, то больше этого не будет. Люди со старыми вариантами образования могут легко потерять свою работу, если не будут постоянно перестраиваться.
Один советский фильм (и песня в нем) когда-то назывались ´Если завтра война´, что должно было отражать готовность к отражению нападения врага, поскольку именно это стояло в центре всей идеологии того времени. Однако сегодняшнее понимание ситуации таково, что такой фильм должен был бы называться ´Завтра уже не будет, сразу придет послезавтра´, поскольку изменения будут очень глубинными, чтобы просто называться завтрашними.
На наши головы обрушивается все возрастающее число самых разных воздействий. Но мы уходим от этих влияний, поскольку они не достигают нужного порога интенсивности. Бизнес, как и политтехнология, может достигать этих порогов, воздействуя на нужных людей с помощью тщательно подобранных индивидуально сообщений, что реализуется в так называемой технологии микротаргетинга или психологического таргетинга. Государство совмещает свое вербальное воздействия с физическим в виде наказаний или штрафов.
Протестные акции создают свою интенсификацию как концентрированным воздействием на массы типа ораторского искусства, например, Троцкого, либо созданием массовости, приводящей к тому, что, с одной стороны, индивид подавляется поведением толпы, повторяя ее, либо созданием ощущения, что на улицы вышли все, что заставляет индивида присоединиться к массе. В этом плане находкой майдана Ющенко было использование оранжевых ленточок, которые манифестировали даже визуально массовую поддержку.
Во многом это число биологические реакции человека, сформировавшие его успешность в далеком прошлом и, зафиксировавшись в нашем организме, переносятся в наше время. ´Толпа´ и это более безопасное место для обитания, здесь не так страшны внешние ´ветры´. Но в самой толпе безопасно только тогда, когда повторяешь ее мысли и поступки. И в принципе человек легко перенимает их, вскоре считая своими собственными. Телесериал делает то же самое на время нахождения внутри его мира. Можно считать это тоже своеобразной толпой, созданной виртуальными технологиями.
Жить в такой виртуальной толпе является нашим будущим. Вначале люди жили в физической толпе, которая их оберегала от возможных врагов. Уже в наше время мы стали жить в информационной толпе, реагируя на приходящие все время сигналы. Эти сигналы могли поднимать людей на покорение целины или на завоевание космоса. Виртуальная толпа уже носит индивидуальный характер, поскольку каждый уверенно сидит в своем собственном кресле у себя дома. Он вместе с нами только своими мозгами. И вместе мы погружаемся в очередной сериал.
Крупные политические сдвиги тоже могут подводиться под действия толпы, которую подталкивают на это сильные политические игроки. Все путчи и майданы не так легко совершать без соответствующего организационного и финансового обеспечения. По этой причине, например, первый майдан 2004 его противники называли ´бунтом миллионеров против миллиардеров´.
Организационная составляющая очень важна, поскольку большие массы людей не могут вырабатывать решения, тем более когда это касается вопросов жизни и смерти. Августовский путч, например, который похоронил СССР, был создан совсем под другие цели, чем те, к которым пришли в результате.
Секретарь ЦК КПСС В. Фалин, кстати, говорит: ´Путча не было, это была инсценировка. [...] Была запланирована такая же демонстрация силы, какая проводилась еще в феврале 1991 года. Тогда танки не имели боезарядов, у солдат с автоматами не было патронов. Это было предупреждение для тех, кто собирался расчленять Советский Союз [...] Собирались выбить почву у тех, кто использовал переговоры в Новоогареве как ширму для сепаратистских действий. Поставить этих людей на место, наверное, кого-то сместить. Но в итоге зашли слишком далеко и появились проекты изолирования, если окажут сопротивление [...] Когда на Горбачева вышли 17 и 18 августа с докладом и все готово, надо действовать, то Горбачев сказал: ´Валяйте, делайте, что хотите. Я больше в ваши игры не играю´. Горбачев просто-напросто струсил´ [2].
Можно трактовать это как трусость, а можно как политическую мудрость. Правда, Горбачев все равно потерял все, даже после того, как спрятался от путча, который сам же и организовал.
Е. Гайдар писал в своей книге ´Гибель империи´: ´следствие провала путча – демонстрация неспособности союзных властей применять силу для обеспечения контроля над территорией. К концу августа 1991 г. то, что ни один танк, ни одна рота не двинется по приказу союзного руководства, чтобы защитить действующие власти и обеспечить общественный порядок, было данностью.570 Это не ново для распадающихся империй. Опыт Австро-Венгрии, Югославии убедительно показывает, с какими трудностями сталкиваются государственные органы, когда легитимность центральной власти подорвана, лояльность офицеров и солдат разрывается между новыми национальными образованиями, из которых они родом, метрополией и властями тех частей империи, где они дислоцированы. Как правило, результат один – военные теряют способность что-либо делать´ [3].
Сегодня странным образом возрастает значение и разных эпидемий, которые проверяют власть на крепость. Это возврат к наиболее древнему физическому воздействию. Эпидемия не щадит никого.
Уже сейчас видят причину пришедшего нежданно и негаданно коронавируса в жесткой китайской системе однопартийности: ´Чтобы удержать свою власть китайская компартия должна удерживать население в убежденности, что все идет строго по плану. Это означает необходимость прикрывать скандалы и недостатки, которые могут плохо отразиться на коммунистическом лидерстве, вместо того, чтобы делать, что необходимо для реагирования. Патологическая секретность мешает возможности быстрой реакции на эпидемию. Атипичная пневмония 2002 и 2003 могла бы быть остановлена намного раньше, если бы китайские власти, включая министра здравоохранения, не прятали информацию от общественности. Когда необходимый контроль болезни и меры предосторожности были запущены, атипичная пневмония была остановлена в течение нескольких месяцев´ [4].
Сегодняшний мир вроде еще находится в старых физических границах, но на самом деле они давно стали условными. Благодаря коммуникациям мы реально живем в других измерениях, становясь гражданами одного большого мира. И даже с эпидемией коронавируса и с фейками о ней сегодня борются мировые техгиганты, начиная с Фейсбука [5 и 6].
Несут изменения и трансформации способов коммуникации. Когда не было письменности и нельзя было поставить свою подпись, роль устного сила была намного выше. Никто не мог нарушить данного слова. Когда люди стали опираться на письменную фиксацию, например, договора о продаже земли, устное слово девальвировало.
Пересев за компьютер, мы разучились писать нормальным почерком, поскольку постепенно исчезает опыт письма. Японцы же считают, что мелкая моторика рук, особенно детей очень важна для развития: ´Еще во втором веке до нашей эры китайским целителям было известно о влиянии на развитие мозга мануальных (ручных) действий. Ученые и специалисты утверждали, что активные игры с участием пальцев и рук приводят в отношение полной гармонии тело и разум, активизируют мозговые системы. Намикоси Токудзиро, японский врач, в системе своих открытий и исследований создал методику оздоровления и воздействия на руки. Он доказывал, что на пальцах рук расположено огромное количество рецепторов, которые посылают свои импульсы в центральную нервную систему человека. Китайские ученые и восточные целители пришли к выводу, что каждый палец несет влияние и взаимосвязь с определенным внутренним органом. Работу по развитию мелкой моторики нужно начинать с самого раннего детства, массируя пальчики младенцу, мы воздействуем на активные точки, связанные с корой головного мозга´ [7].
Возможно, это связано с тем, что это не просто привычные сигналы, а именно те, на которых строились когда-то коммуникации человечества, поскольку не было вокального языка. Сегодня сохранилось, к примеру, иное резонансное буддийское пение. Этот же тип пения характерен для оперного искусства, поскольку там нужна большая громкость.
Музыка порождается нашими мозгами, поэтому ее эволюция должна отражаться как в направленности нашего мышления, так и в других виртуальных продуктах, которые наш мозг производит.
В отношении эволюции музыки японские исследователи отталкивались от следующего: ´Эволюция и это алгоритмический процесс, применяемый к популяции людей. Эти индивиды должны отличаться в некотором роде, например, во внешности или поведении. Они должны иметь возможность передавать конкретные характеристики новому поколению индивидов. Они должны существовать в среде, которая отбирает одни характеристики и откидывает другие. Наконец должен быть процесс итерации, который повторяет эти шаги несколько раз´ [8]. Исследователи говорят о возможности переноса их модели на другие виды культурной продукции: ´некоторые тенденции в музыке могут быть сформулированы в виде статистических законов, а не индивидуальных особенностей композиторов. Более того, предложенный подход можно применять для изучения эволюции других культурных феноменов. «Баланс между новизной и типичностью может быть важен и для других типов культуры, и данная модель может быть полезна для анализа не только музыкальных, но и других культурных данных»´ [9].
Правда, можно добавить, что есть жесткие системы не принимающие инноваций, и мягкие системы, не возражающие против инноваций. В самой культуре тоже могут быть разные периоды и открытости инновациям или закрытости от них.
Советская культура, например, имея официально введенную модель соцреализма, привязанную к идеологии, очень жестко относилась ко всем инновациям. Не зря газета ´Правда´, набросилась, в 1936 году на оперу Шостаковича ´Леди Макбет Мценского уезда´ с весьма четким заголовком статьи ´Сумбур вместо музыки´. Тоталитарно управляя советским мышлением, нельзя было допустить отклонения от него: ´Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой «музыкой» трудно, запомнить ее невозможно. Так в течение почти всей оперы. На сцене пение заменено криком. Если композитору случается попасть на дорожку простой и понятной мелодии, то он немедленно, словно испугавшись такой беды, бросается в дебри музыкального сумбура, местами превращающегося в какофонию. Выразительность, которой требует слушатель, заменена бешеным ритмом. Музыкальный шум должен выразить страсть. Это все не от бездарности композитора, не от его неумения в музыке выразить простые и сильные чувства. Это музыка, умышленно сделанная «шиворот-навыворот», — так, чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью. Это музыка, которая построена по тому же принципу отрицания оперы, по какому левацкое искусство вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это — перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт «мейерхольдовщины» в умноженном виде. Это левацкий сумбур вместо естественной, человеческой музыки. Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приемами дешевого оригинальничаний. Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо. Опасность такого направления в советской музыке ясна. Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке. Мелкобуржуазное «новаторство» ведет к отрыву от подлинного искусства, от подлинной науки, от подлинной литературы. Автору «Леди Макбет Мценского уезда» пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать «страсть» своим героям´ [10].
Это была реакция не газеты ´Правда´, а Сталина как главного идеолога. Кстати, как оказалось, он никогда не сидел в царской ложе Большого театра. Туда вместе с иностранными гостями он отправлял Молотова.
Акцент в довоенное время делался не только на технологическом строительстве, но и на идеологическом: ´Сталину была остро нужна ´советская классика´ на балетных и оперных подмостках. Созданная на современный сюжет, идеологически выдержанная и обязательно талантливая. Без нее здание советской империи было как бы лишено фасада. Вождь прекрасно понимал, что правителей помнят благодаря большим художникам, которым они покровительствовали. В голодной, раздетой и разутой стране государство создавало исключительные условия для тех, кто брался за выполнение этой задачи. Но результат никоим образом не удовлетворял Кремль. С идеологией в свежеиспеченных опусах было все в порядке, с талантом – никак. Кроме того, Сталина, вероятно, беспокоил тот факт, что музыка по самой своей природе плохо поддавалась партийному руководству. Она то и дело норовила отбиться от рук´ [11].
Управление идеологической системой и это тоже управление коммуникациями, но только наиболее базовыми, приравниваемый в данный исторический период к сакральным. Ведь политика и политики всегда хотят видеть себя именно в сакральном ореоле, поскольку их слова и действия предопределяют жизнь целой страны.
Автором этой разгромной статьи в ´Правде´ был Д. Заславский, который в 1953 г. описал в частном письме 1953 года ее историю: ´Я никогда не решился бы написать подобного рода статью. И вдруг совершенно неожиданно я получил задание от высшего руководства. Указаний было точным счетом только два: заглавие статьи «Сумбур вместо музыки», идея: музыка такого рода может привести к мейерхольдовщине. Но это были не просто указания. Это была богатейшая по своему содержанию формула. Я помню свое первое впечатление от нее. Она словно озарила меня. Все то, что созревало в моей голове, не приведенное в порядок, не оформленное, а главное, нерешительное, — сразу построилось в законченную систему, все стало ясно. Я не мог бы написать статью, если бы не был подготовлен к ней спорами с вами. Я не нашел в себе смелости, если бы не оказалась за мной могучая поддержка партии. Я написал статью тут же, за один присест, прямо набело. Статья должна была быть авторской, за моей подписью. Но она оказалась редакционной. Почему так вышло? Она почти не подвергалась редакционной правке, — были лишь незначительные стилистические изменения´ [12].
Имеется в виду, что никто бы не решился изменить одобренные Сталиным формулировки. В это время ответственным редактором ´Правды´ был Л. Мехлис, который, как считается, никогда не спал, поскольку вычитывал газету вдоль и поперек. Это ему принадлежит авторство формулы ´великий Сталин´. Вскоре так писать стали все. Коммуникация породила идеологию.
Подобное же превращение произошло и из формулы Рейгана ´империя зла´. Наверняка, если поискать, то мы найдем имя спичрайтера, реально написавшего так, но все равно своим употреблением Рейган также соединил идеологию с коммуникацией, сделав из слов оружие, хотя и идеологическое. Интересно, что его оборонная инициатива тоже получила такого же типа название. Ее стали именовать ´звездными войнами´.
Мы живем и умираем в мире коммуникаций, которые часто выстраивают для нас мир не физический, а именно виртуальный. Если в физическом мире иногда может быть холодно и грустно, то виртуальный мир всегда готов подстроиться под то, что нужно на данный момент пользователю. И в этом его всепобеждающая стратегия.
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Георгий Почепцов
При этом власть может оперировать виртуальной реальностью, акцентируя ее как настоящую в своих отчетах перед населением. В этих своих рассказах они могут легко представлять" прекрасное далеко" давно наступившим настоящим. Власть сильна именно этими интервенциями в массовое сознание, когда то, чего нет, вдруг предстает как то, что есть. У власти всегда больше возможностей доказать, что все хорошо, чем у населения, что все плохо.
Уже само описание в медиа делает какой-нибудь Х реальным в массовом сознании. Поэтому в советское время была распространенным явлением опережающая информация. Торжественно устанавливался какой-нибудь материальный знак, например, камень, где было написано - здесь будет построен университет, больница и под. И это давало возможность СМИ активно обсуждать на данный момент фиктивную реальность почти как настоящую.
Это может касаться и обсуждения реальных проектов, которое так любит власть. Например, было высказано такое мнение о нашумевшем российском проекте "Сила Сибири": "этот проект выглядит, как дорогостоящая показуха, и единственные, кто материально выигрывает от этого проекта, — это подрядчики, которые нажились на его строительстве. С их контрактами, раздутыми сметами. Российский бюджет в лице “Газпрома”, который у нас все-таки компания, контролируемая государством, на этом только потерял. Общая стоимость проекта, если бы мы его обсчитывали, вместе с газоперерабатывающим заводом, освоением месторождений, со стоимостью трубопровода, компрессорных станций и так далее, она выходит примерно на показатель в 100 млрд долларов. Не 55, как говорил “Газпром”, а, если все учитывать — до ста миллиардов. А это никогда не вернется и никогда не окупится. Выиграла от проекта и пропаганда, которая сейчас все это преподносит, как грандиозный прорыв в экспорте газа в азиатском направлении" [1].
Или такое мнение о снятом с показа в России сериала "Слуга народа" депутат Госдумы от «Единой России» Сергея Вострецова: «Здесь такая пародия, такая ненависть. Это завуалированный образ Путина как врага» [2]. А депутаты народ чувствительный к врагам, не то, что население, которое может и пропустить такую атаку.
И. Петровская иронически продолжает: "Это же прямое покушение на сакральность власти вообще. Пусть у себя в Украине покушаются, а мы им еще в этом и подсобим: гляньте, люди добрые, к чему приводят дешевый популизм и ставка на благоразумие народа? Хотите как в Украине? Ради бога. Только наше ВСЁ не троньте. У нас свой сериал вот уже сколько сезонов с успехом идет в эфире всех телеканалов страны. Наш президент, в отличие от украинского, не артист и тем более не комик, а настоящий вождь нации. Отважный — истребитель пилотировал, в батискафе на дно морское опускался, за амфорами бесстрашно нырял, стерхов за собой в полет увлекал, лошадей Пржевальского с ходу приручил. Человечный — поэтому и народ к нему тянется. Где бы он ни появился — окружают, руки тянут, потрогать-обнять норовят, отцом родным называют" (Там же).
Виртуальность не имеет разумных границ, чего не скажешь о реальности. Особенно это касается рассказов о победах власти над разного рода авариями. Тут сразу авария в реальности превращается в победу в виртуальности. Это началось еще в довоенное время, когда гибель корабля "Челюскин" превратила всех участников в героев-челюскинцев.
Можно выстроить для замены подлинной реальности виртуальные якобы реальности (например, реальность 2, реальность 3), и, отталкиваясь уже от них, хвалить себя, представлять свои результаты в более позитивном ключе.
В. Путин, например, все время выстраивает такую фиктивную реальность противопоставляя ее реальности российской, используя для этого управление совсем недавним прошлым. У этого прошлого было много свидетелей, но медиа делают все, чтоб заменить в мозгах людей индивидуальную память социальной, которую и создают сами.
О. Малинова проанализировала такой очередной властный виртуальный "громоотвод" - "лихие 90-е", поскольку власть признала его как выгодную для себя точку отсчета. Кстати, Украина также выступает для официальной России такой отрицательным примером для сравнения.
Малинова пишет: «во все периоды доля негативных высказываний Путина о 90-х достаточно велика: от 43 до 48%», а положительные высказывания составляют лишь 11-18%. Причем, если в течение первого президентского срока, будучи непосредственным преемником Ельцина, фактически назначенным им на пост главы государства, Владимир Путин чаще высказывался о 90-х в позитивном ключе, то со временем, укрепившись в собственной власти, он стал увереннее выстраивать свой политический образ на контрасте с 90-ми, утверждая, что свобода и демократия 90-х — неправильные, не те, что нужны" [3].
Путин противопоставляет как бы свое правление времени 90-х такими способами:
- употребление слов-знаков, например, "сильное государство" или "стабильность", которые, можно сказать, достаточно сильны, чтобы не допускать конкурентные интерпретации,
- популистская риторика с визуальной демонстрацией заботы о людях
- постоянно повторяющиеся однотипные нарративы, когда прошлое выступает для легитимации текущего курса.
Еще раз напомним, что это не настоящее, а препарированное представление о прошлом. Это виртуальное прошлое, которое лишь частично отражает реальность. Зато в головах население именно оно становится главным.
Социальная память более важна для государства, чем индивидуальная. Управляя социальной памятью, государство влияет на индивидуальную, усиливая в ней важные для себя моменты. Индивидуальная память остается с человеком, зато социальная начинает тиражироваться всеми возможными способами. Индивидуальная память не слышна, зато социальная - громогласна.
А. Нагорный говорит на эту же тему, но уже по отношению к советскому прошлому, следующее: "самым безотказным механизмом спасения им сегодня видится ложь о советском прошлом, которое необходимо "мочить по-чёрному", создавая такой кошмарный исторический фон, на котором все нынешние и предстоящие беды России будут выглядеть лишь лёгким недоразумением. Конечно, в тотальной пропагандистской кампании, направленной на унижение и уничтожение советского прошлого, деятельность Хрущёва, Андропова и Горбачёва, этих "священных коров" отечественного либерализма, как правило, обходится фигурой умолчания. Зато Ленину, Сталину и Брежневу "достаётся" по полной программе. Кажется, нет такого преступления перед Богом и людьми, в котором бы их не обвиняли прямо или хотя бы подозревали. Еще бы, ведь из 74 лет советской власти они "на троих" руководили партией и страной целых 54 года! И если не они — "главные преступники преступного режима", то кто же еще?!" [4].
Все это опасный инструментарий, ведущий к созданию определенного рода "политической шизофрении" в массовом сознании. Но точно так в свое время поступили и в СССР, создав канон своей прошлой истории, когда вся дореволюционная история предстала как народно-освободительная борьба против царей, а послереволюционная - как история роли Сталина во всем, что было.
В принципе интересно, как все может меняться при желании. Вроде речь идет о тех же фигурах и тех же событиях, но в новой конфигурации они все начинают нести совершенно иные смыслы. Дополнительно к этому в историю вписывается и то, чего не было типа побега Керенского в женском платье. Как следствие, женское платье, которого в реальности не было, полностью уничтожает эту политическую фигуру, становясь символом "перепуганного бегства".
Валентин Юмашев как свидетель и участник "лихих 90-х" естественно их защищает, поскольку сам принимал посильное участие в выборе Ельциным Путина: "Борису Николаевичу не повезло. Его ненавидят коммунисты. Даже не буду перечислять почему. Образ «лихих 90-х», разрушенного государства, стоявшего на коленях, и прочей ерунды, создала сегодняшняя власть и ее пропаганда. Ну и последние, кто добивает Ельцина, — это наши либералы, которые не могут ему простить то, что он в 1999 году остановил свой выбор на Путине как на своем преемнике. Сегодня нет возможности перебить вранье о 90-х. Вранье о 90-х — это мейнстрим. Я к этому очень спокойно отношусь. Объясню почему. Через двадцать лет после Февральской революции 1917 года, в 1937 году, вы нигде не могли услышать правду об этой революции, впрочем, как и о большевистском перевороте октября 1917 года. Сами большевики называли это событие именно переворотом. В 1937 году Февральской революции не существовало, а большевистский переворот назывался уже Великой Октябрьской социалистической революцией" [5].
И там же он отрицает современные интерпретации: "То, что пропаганда винит Ельцина, что он предложил стране Путина, на мой взгляд, это не так. Наша пропаганда пытается отделить Путина от 90-х, потому что они «лихие», там была «ельцинская разруха», а с Владимиром Владимировичем не может быть связана разруха и прочие неприятные слова. Меня это всегда забавляет, как будто наш президент не был одним из высокопоставленных чиновников во второй половине 90-х: первым заместителем главы администрации президента, директором ФСБ, секретарем Совета безопасности, премьером… Обвиняют Ельцина в предательстве демократических идей противники Путина, продолжая воспроизводить старый миф, что ради собственной безопасности Ельцин отдал власть кагэбэшнику Путину" (см. также комментарии Илларионова [6]).
Мы можем сформулировать такое правило: искривляя прошлое, мы искривляем и настоящее. По этой причине "конструктор" может получать такое настоящее, как ему нужно, отталкиваясь от субъективного прошлого, которое он сам создает. Люди верят и не верят экрану, но верят ему не меньше, чем себе, а чаще и больше, поскольку трансляции социальной памяти ничто не может противостоять.
В этом же ключе лежит дискуссия о роли Егора Гайдара, где тоже ломаются копья, чтобы поскорее уйти от реальности. При этом и сама ментальность Гайдара сформирована виртуальностью: "интерес Гайдара к экономике подпитывался произведениями известных советских фантастов — братьев Бориса и Аркадия Стругацких. Через несколько десятилетий этот интерес открылся с неожиданной стороны — начинающий политик женился на дочери Аркадия Стругацкого Марии, утверждая, что та была его первой детской любовью. В творчестве Стругацких Гайдар выделял роман «Обитаемый остров», в котором поднимаются темы коррупции, инфляции и борьбы за ресурсы. Один из героев, ушедший в подполье бывший психиатр Аллу Зеф, произносит фразу: «Каждому ясно: когда экономика в паршивом состоянии, лучше всего затеять войну, чтобы сразу всем заткнуть глотки». Через несколько лет, в 1968-м, она получила подтверждение во время пражских событий. Власти Чехословакии попытались провести либеральные реформы и придать местному социализму «человеческое лицо», однако встретили упорное сопротивление Москвы — ради сохранения существующего порядка советское руководство ввело войска. Именно тогда в голове Гайдара зародились мысли о необходимости перехода к «рыночному социализму» — с рабочим самоуправлением и конкуренцией между предприятиями" [7].
Но мысли Гайдара по ускоренному переходу к счастью народному были страшны. В. Игрунов вспоминает: "Большая группа молодых реформаторов в 1989 поехала в Чили перенимать опыт Пиночета, там были Найшуль, Чубайс, Левин, Васильев, Болдырев и многие другие. Вернулись все в полном восторге, за исключением Болдырева. Осенью 1989 года у нас были очень тяжелые споры на эту тему. Они же размышляли после поездки так: сделать нищим население, чтобы обесценить рабочую силу, а наши не очень хорошие товары получили бы конкурентоспособность за счёт дешевизны, сконцентрировать ресурсы в руках немногих, чтобы эти немногие могли конкурировать на международном рынке. Я им говорил: эти методы приведут к забастовкам и развалу страны. Они ответили, что понимают это, потому главная задача сначала уничтожить профсоюзы. Я возразил, что с профсоюзами можно договариваться, а без них будут радикалы и дикие акции протеста. Их ответ на мою реплику ошеломил: "А что, у нас пулеметов нет?"" ([8], см. также [9 - 10]).
Мы привыкли жить в жестком мире, поэтому мягкие методы управления не пользуются популярностью. К тому же, мягкие методы требуют десятилетий для достижения результата, а жесткие срабатывают почти сразу. Тем более хорошо срабатывает сочетание жестких и мягких методов, дающее "горючую смесь" для массового сознания. Выдав, например, афоризм "советское, значит, отличное", который укладывается в массовое сознание в качестве аксиомы, уже трудно противопоставить ему нечто противоположное, поскольку разуму будет легче признать это иное исключением, а не правилом, так как правило у него уже есть.
Виртуальность перестает быть чистой виртуальностью, когда она управляется дополнительными параметрами. Если это параметры политические, мы идем в сторону пропаганды. Если это параметры коммерческие, мы идем в сторону разрушения художественного начала. То есть сегодняшнее кино и телесериалы попали в определенную ловушку, из которой не так легко выбраться.
Сюда же относятся и рейтинги. Д. Дондурей говорит о роли телевизионных рейтингов: "Официально признанный всего лишь средством измерения медиааудитории, он, по сути, из технической процедуры превратился в главный содержательный ориентир производства всего отечественного телеконтента. Высокий рейтинг передачи (процент количества ее зрителей от величины всей национальной аудитории) и доля передачи (процент количества ее зрителей от величины аудитории, в это время смотрящей телевизор) должны быть достигнуты любой ценой. Ведь только от этого зависит сегодня стоимость рекламы, размещаемой во время показа каждой программы, а следовательно, и колоссальные доходы телеканалов в целом. Все другие, в первую очередь общественно значимые, цели телевидения: личностное развитие, формирование толерантно взаимодействующих сообществ, распространение адекватных вызовам времени представлений людей о действительности, служение психологическому здоровью — исчезли или существенно уменьшили свое значение в нашей стране. Изменились цели — соответственно, появились иные критерии, а значит, и потребительские свойства создаваемых программ. Такая, ориентированная исключительно на рейтинг, модель отечественных медиа не действует только в двух случаях: когда речь идет о политических интересах и в так называемых репутационных проектах, таких, к примеру, как сериалы «Доктор Живаго», «Идиот», «В круге первом». Свои награды они получают вне какой-либо связи с рейтинговыми процентами, на основе совсем других экспертиз. В таких редких, специально оговоренных ситуациях российское профессиональное сообщество согласно не использовать рейтинг как единственный критерий. Во всех остальных ситуациях он выступает в качестве универсального — как бы очищенного от всех других привходящих обстоятельств — средства фиксации общественного интереса к тому или иному телепродукту. А значит, и как способ опознания любых других его потребительских качеств. Так технологическая по своей природе процедура становится экономической, а значит, и содержательной. Эта философия устраивает сегодня всех участников и агентов российского медиарынка. Самое опасное — тотальная власть этой философии привела к реализации в нашей стране в своей предельной форме механизма так называемой понижающей селекции. Суть ее в следующем. Значительно легче привлекать зрителей, работая на давно обнаруженных психологами древнейших способах нашей ориентации в реальности: сексуальных влечениях, переживании возможного насилия, ожидании смерти, чувствах неизвестности, опасности, неизбежности, подавленности" [11].
Однако виртуальное строительство мира часто проваливается, например, в случае кинопропаганды. Зритель валом валит на американский виртуальный продукт, а отвергает местный. И это со временем повлияет на массовое сознание, отодвигая его еще больше от своего кинопродукта. Национальное может вступать в противоречие с иностранным.
В результате мощной работы, например, все поддержанные российским минкультом фильмы собрали меньше одного "Короля Льва": один фильм победил 49 с соответствующим преобладанием в количестве зрителей. Такая же безрадостная ситуация и в сфере авторского кино: "Зато по ведомству авторского кино год от года регулярно прописываются почти любые вне зависимости от уровня проектов прихоти тех режиссеров, что во власть вхожи и лояльны к ней — и по-хорошему вполне комфортно себя чувствуют в рыночных условиях и без всякой господдержки. Это и Андрей Кончаловский с оказавшимся ненужным ни одному топовому фестивалю, но зато получившим из бюджета 60 миллионов рублей «Грехом», где режиссер искал отражение себя в личности Микеланджело Буонарроти. И Валерий Тодоровский с ностальгическим воспоминанием о собственном детстве в фильме «Одесса», который даже жюри «Кинотавра» проигнорировало, не говоря уж о простом зрителе. И Дмитрий Месхиев, натворивший в свое время немало противоречивых, вплоть до многочисленных обвинений в коррупции, дел во главе комитета по культуре Санкт-Петербурга — что не помешало ему получить 60 миллионов рублей на парадоксальную, и по сюжету, и по уровню постановки будто выпавшую из кооперативного кино рубежа 90-х драму «Два билета домой» о встрече возрастного уркагана (Сергей Гармаш) с брошенной им в младенчестве дочерью. Если что, на «Два билета домой» было продано всего 6 тысяч билетов" [12].
Власть любит свои прекрасные отражения в литературе и искусстве. Ничто отрицательное не проскочит сквозь фильтры финансирования и цензуры, что демонстрирует запрет на прокат фильма "Смерть Сталина". Все, то делается. На государственные деньги, не может противоречить государству. Все, что сделано на чужие деньги, также не должно вступать в противоречие с имеющейся моделью мира.
На вопрос "почему зрители поддерживают чужое" можно дать и вполне научные ответы:
- виртуальность создает контролируемый продукт, отвечающий каждый раз "генеральной линии партии", хотя партии юридической нет, но есть реальная партия власти, которая и смотрит за чистотой в мозгах,
- виртуальность создает эмоциональный продукт, который имеет большее воздействие, чем любые варианты рациональной работы (учебники, монографии, новости), по этой же причине с экрана не сходят политические ток-шоу, создающие эмоциональность драками и криками,
- виртуальность часто хочет стать пропагандой, оплачиваемой потребителями, что удешевляет ее производство,
- виртуальность в любом случае заполняет свободное время человека, которого в будущем будет все больше и больше,
- "своя" виртуальность в отличие от западной продукции все же отражает и поддерживает картину мира человека, отвечает на его собственные вопросы, хотя и этот процесс портят пропагандистские цели.
Но для этого люди должны смотреть, но зрители не спешат на пропагандистские фильмы, на которые тратятся бюджетные деньги. Экс-глава российского минкульта Мединский нашел решение - кинотеатры "не имеют права показывать какой-нибудь фильм, чтобы он занимал более 35 процентов из общего числа сеансов" [13].
Виртуальность строит более правильный мир, убирая все отклонения и исключения, которые могут внести сомнения в правильности избранного властью пути.
При этом за качественную пропагандистскую виртуальность хорошо платят. Например появилась такая информация от Екатерины Андреевой, ведущей программы "Время" с 1997 года: "Еще одной темой, которую успели обсудить звезды, стал заработок на телевидении. По словам Екатерины, в России зарплаты мужчин и женщин сильно разнятся. "Когда я услышала, какая у Андрея Малахова зарплата, то, конечно, порадовалась за него. Я таких денег не видела. Не буду называть другие фамилии мужчин, но я их знаю. Неравенство зарплат между мужчинами и женщинами бросается в глаза", - заметила она. Отметим, ранее Андрей Малахов в беседе с Ксенией Собчак заявил, что во времена работы на Первом канале получал порядка 50 тысяч долларов в месяц. При этом он отмечал, что больше него получали только два человека - Иван Ургант и Владимир Познер. По словам Малахова, сейчас у него примерно такая же зарплата на канале Россия-1" [14]. И всем этим конгломератом информационной "артиллерии" всех каналов и всех программ управляет один человек - А. Громов [15].
Для власти информационная и виртуальная реальности имеют не меньшее значение, чем реальность физическая, а во многих случаях они даже важнее. Физическая реальность - это как бы твой вид дома, где тебя не волнует особо, как ты выглядишь. А информационная и виртуальная реальность - это твое появление на публике, где все должно быть "чин чинарем". Если В. Сурков делал эту "шлифовку" действительности глубинного уровня, обращаясь скорее к тем, кто читает и понимает, то А. Громов делает то же для тех, кто смотрит и хочет понять, что же все-таки происходит в стране и за ее пределами. Как писал К. Чуковский в стихотворении с вполне медийным названием "Телефон": "Ох, нелегкая это работа - Из болота тащить бегемота!".
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Ми хочемо поговорити з вами про медіаграмотність. На цей раз в контексті, який здатний перевернути наше майбутнє та увесь цифровий простір в цілому. Із задоволенням представимо механізми, які потенційно можуть позбавити нас від споживання дезінформації. Розглянемо проблему в ракурсі міжнародного досвіду. Запропонуємо достатньо технік щодо декодування пропаганди. Допоможемо вчасно адаптуватися до мінливого інформаційного середовища. Адже медіаграмотність дотична до більшості сфер життєдіяльності!
Академія української преси спільно з партнерами оголошує про початок реєстрації до участі у Восьмій міжнародній науково-методичній конференції з медіаграмотності: «Критичне мислення в епоху токсичного контенту».
Заявки до участі у конференції приймаються до 21 лютого 2020 року.
Отримати більше інформації та зареєструватися для участі ви можете за посиланням.
Георгий Почепцов
Массовое сознание в отличие от индивидуального жаждет управления. Ему не с кем "говорить". Индивид может поговорить с другим индивидом, а масса разговаривать не может, она только внимает. Литература, кино, искусство все время порождают для нее образцы поведения и даже мышления. Вспомним, к примеру, как хорошо распространяются цитаты из фильмов. И тот, и другой беседующий знает эту цитату. И удовольствие возникает от этого взаимного знания. Анекдот распространяется в сторону незнающего, второй раз он не рассказывается, поскольку собеседник его тоже уже знает.
Советское кино давало множество "крылатых киноцитат", поскольку действительно было не только действительно массовым искусством, но и первым прорывом визуальности в мир, за которым потом последовали телевидение и телесериалы. Однако начнем не с фильма, а песни. Именно она в советское время была еще одним инструментом поддержания настроения в массовом сознании. Песня была обязательной для хорошего фильма, лежала в основе "Голубых огоньков", пелась на концертах. Это сильный вариант воздействия, поскольку основным компонентом были не слова, а музыка. Соответственно, музыка эмоционально расслабляла, а слова входили в разум в рамках меньшего контроля со стороны рациональности. Они вообще не трактовались как то, против чего можно возражать – ведь это же песня...
И здесь были достигнуты определенные вершины, которые потом распевала вся страна. Д. Быков интересно написал о А. Пахмутовой, встроив ее песни в чувства массового сознания: "Советская власть беспрерывно что-то осваивала – пески, горы, леса; иногда ценой уничтожения этих прекрасных первозданных ландшафтов, да, – но зато как отлично в них вписались ЛЭП, эти гигантские шагающие башни! Как встроилась в Россию железная дорога! Как выросли среди тайги эти аляповатые, разноцветные советские города – памятники экспансии! А без этой экспансии было нельзя, и смысл ее был не хозяйственный, не в одной выгоде было дело – хотя, конечно, тюменская нефть отсрочила экономический крах Советского Союза на доброе десятилетие. Смысл ее был в том, что постоянно надо куда-то расширяться: если советский человек заглянет в себя, он обнаружит отсутствие души. Вот откуда его постоянная тревога, вот почему его все время зовут какие-то дали – всех лирических героев они звали, Бернеса, Кристалинскую, Невскую, Трошина (в особенности Трошина!) и вокзальный квартет «Аккорд». Нельзя не стремиться, потому что иначе – тревога, а тревога – от пустоты. Ее надо постоянно чем-то заполнять, потому что глядеть в себя – это преступное самоедство. Внутреннее пространство должно быть постоянно продуваемо ветром дальних дорог. И этот ветер гудит и свистит в лучших песнях Пахмутовой, ее герой все время куда-то едет, мучительно боясь остановиться: в Братск, в Усть-Илим, на Камчатку! И отличный композитор Давид Тухманов написал песню, которая и в репертуаре Пахмутовой была бы вполне органична: «Мой адрес – Советский Союз». Но сколько ни колеси, тревоги-то не заглушишь – и музыка Пахмутовой добавляла плакатным, сознательно одномерным словам Добронравова именно внутренней тревоги. Это чувствуется и в космическом цикле – потому что в космос человек устремляется, когда на Земле дальше бежать некуда, когда уперлись со всех сторон в океаны, что и случилось с Советским Союзом" [1].
Государство "просмотром-чтением-слушанием" одного и того же в массовых масштабах создают идентичность, начиная порождение этого единого взгляда на мир с самого раннего детства. Правда, мультипликационный фильм о крейсере"Аврора" (был и такой) не сработал, поэтому внимание государства сконцентрировалось на школе, где дети учат чуть ли не на память, стараясь получить хорошую оценку.
А. Баунов пишет, к примеру: "нации и появляются в эпоху всеобщей школы. Это когда ребенка с детства приучают видеть на карте очертания собственной страны. Он ее узнает. Он узнает ее так же как узнает родственников. Вот твоя тетя, вот она так выглядит. И он эту тетю отличает от всех теть на улице. В принципе все тети на улице могли бы быть его. Но вот он ее знает. Ему показали и объяснили кто она. И вот ребенок белорусский с ранних лет, с дошкольных видит вот эту карту. Эти контуры страны, он знает, как называются его главные телевизионные каналы. Они называются иначе, чем в России. Они другие. Он знает, как называются его главные газеты" [2].
Идеологически ориентированные песни также могут быть и плохими, и хорошими. Школьные предметы могут быть идеологически ориентированными или нет. История всегда переписывается при смене политических режимов. Она наиболее чувствительна к смене идеологии, поскольку в зависимости от этой смены выстраиваются разная череда значимых событий прошлого.
Примером этого является внимание России к войне 41-45 гг. Ф. Крашенинников дает такое объяснение этому: "Интересно во всем этом лишь то, что после 20 лет нахождения на вершине власти Путин так и не нашел никаких других идеологических оправданий для своей внутренней и внешней политики и, вместо того чтобы презентовать обществу хоть какое-нибудь видение будущего России или итогов своего правления, предпочел сосредоточиться на защите итогов и завоеваний закончившейся 75 лет назад войны. Впрочем, эксплуатация славного прошлого гораздо выгоднее, чем конструирование прекрасного будущего, – за 20 лет и так было обещано много такого, о чем уже и вспоминать неприлично: лунные базы, полет на Марс, небывалый рост доходов населения и т. д." [3].
И еще один аспект этой же проблемы: "еще в брежневские времена победителем в войне был объявлен весь народ и, главное, вся власть. Про то, что народ и власть изначально были советские социалистические, а не буржуазные российские, а нынешний государственный флаг использовался вовсе не Красной Армией, рекомендуется вовсе не вспоминать, зато преемственность власти подчеркивается всеми способами".
Но более важной характеристикой режима нам представляется то, что на первое место по продажам с 2010 по 2019 г. вышел роман-антиутопия Джорджа Оруэлла «1984» [4]. То есть молодежь и интеллигенция, а только они еще могут удерживать свое внимание на книгах, видят ситуацию сквозь несколько другие очки, чем это делает пропаганда.
А по поводу слова 2019 года пришла такая информация: "Словом-символом 2019 года стал "протест". В номинации "Выражение года" победило "московское дело", а в категории "Антиязык (язык пропаганды, лжи, насилия)" на первом месте оказался "иностранный агент". Значительное число голосов набрали и другие лексические единицы, имеющие отношение к политике. В первой пятерке – "допускай" (к выборам), "пытки" (заключенных), "клоачный язык", "предпенсионеры" и "пещерные русофобы"" [5]. Никакой пропагандистский фильм не может закрыть реальное мнение населения.
Праздники "куют" идентичность сильнее любых рациональных рассказов. Большинство советских праздников были четко привязаны к политической истории страны. Они как бы возрождали в головах населения ключевые точки советской истории. Большая часть официальніх праздников представляют идеологию в действии и в лицах.
На этом фоне выделялся совершенно аполитичный Новый год. Это был чуть не единственный память, который оказался свободным от идеологии, все остальное всегда несло в себе отсылку на какую-то нагруженную политическим дату в истории.
Празднество Нового года появилось не сразу: "С самого начала советская власть пыталась полностью перестроить праздничную систему, объявив старые праздники религиозно-буржуазными, а значит, чуждыми гражданам молодой республики — и Рождество в том числе. Тем не менее, от елки и игрушек не спешили отказываться. Их очень часто использовали в оформлении других торжеств. Так, например, елку наряжали на годовщину Великой Октябрьской социалистической революции" [6].
И еще: "Интересно, что во время антирелигиозной кампании 1922-1924 годов практически везде проводилось празднование «комсомольской елки» или «комсомольского рождества». В это время на елках и соснах красовались враги пролетариата: Юденич, Деникин, Махно, а также всевозможные обезличенные буржуи и карикатурные религиозные деятели. Однако желаемого результата эта кампания не дала, наоборот, укрепив традицию празднования православного Рождества".
Сегодня опровергается легенда о том, что елку спас П. Постышев: "официальная легенда о том, что именно Постышев обратился с таким предложением к Сталину, скорее всего не более чем миф. В реальности же, вероятно, это было коллективное решение Политбюро. В середине 30-х, когда был выдвинут лозунг «Жить стало лучше, жить стало веселее!», его надо было чем-то подкрепить, и бывшее рождественское, а теперь уже новогоднее веселье виделось руководству страны и как олицетворение этого веселья, и как мостик между прошлым и настоящим".
Человек все равно откликается на праздник, какими бы идеологическими путами его не окутывали. Так, Первое мая было праздником весны. Все это было связано с другими образами, которые никак не коррелировали с идеологическими. Поэтому даже в официальном празднике каждый мог увидеть нечто свое личное. Тем более праздники представляли другое бытие человека, будучи свободными от работы. Именно здесь и был настоящий человек, а не его официальное подобие.
Западные праздники, чего, к счастью, пока нет у нас, несут опасность превращения в "шопоголика", поскольку ученые констатируют: "Новогодние праздники могут стать триггером для развития навязчивой потребности покупок (buying-shopping disorder, BSD) – непреодолимого желания покупать товары без необходимости, особенно через интернет" [7].
В норме праздник вне идеологии, в советское время было не так. Все дети знали фразу "красный день календаря", касающуюся праздников. Тогда можно было не ходить в школу, а читать книги.
Сегодня в таком измерении праздника нет нужды, поскольку падает, если не исчезает вовсе, любовь к чтению и книге. Дети радостно смотрят мультики, а взрослые – телесериалы.
То, что мы потеряли любовь к чтению разрушает и наррацию, которая все время до этого была главным инструментарием повествования. О. Токарчук в своей нобелевской лекции говорит такое: "То, как мы думаем о мире и – что важнее – как о нем повествуем, имеет огромное значение. Происходящее, но не описанное, перестает существовать и умирает. Это досконально известно не только историкам, но – и даже прежде всего – и политикам, и тиранам всех мастей. Тот, кто повествует – правит миром. Проблема сегодня, очевидно, состоит в том, что у нас нет подходящих описаний не только для будущего, но и для конкретного «сейчас», для ультраскоростных перемен современного мира. У нас нет языка, определенного мнения, не хватает метафор, мифов и новых притч. Зато мы становимся свидетелями того, как при помощи старых нарраций – несоразмерных, косных и анахроничных – нам пытаются нарисовать картину будущего, маскируя узость своих горизонтов или же руководствуясь принципом: лучше старое нечто, чем новое ничто. Одним словом, нам не хватает новых способов описания мира",
И еще ее слова: "Cегодня – это очевидно – мы стоим перед лицом (столь же) значительной революции, когда опыт может передаваться непосредственно, не нуждаясь в помощи печатного слова. Нынче нет необходимости вести путевые заметки, если можно фотографировать и слать снимки в мир, через соцсети – сразу, всем и каждому. Зачем читать многостраничные романы, если можно «нырнуть» в сериал? Лучше сыграть в игру, чем выйти поразвлечься с друзьями в город. Снять с полки чью-то автобиографию? Нет смысла, если я могу наблюдать жизнь «звёзд» на Инстаграме и знаю о них всё. Уже отнюдь не изображение стало главным врагом текста, как мы думали в XX веке, сетуя на влияние кино и телевидения. Нет, это совершенно иное измерение восприятия мира – непосредственно воздействующее на наше чувства. Не хочу рисовать здесь картин всепоглощающего кризиса повествования о мире. Однако меня не оставляет ощущение, что этому миру чего-то не хватает. Что, видимый посредством экранов, мобильных приложений, становится чем-то нереальным, далеким, сложенным из двух измерений, странно неопределенным, хотя получить любую информацию стало удивительно легко. Тревожащие «кто-то», «что-то», «где-то», «когда-то» нынче могут стать опаснее, чем безапелляционно провозглашаемые, такие конкретные и определенные истины, вроде: земля плоская, прививки убивают, глобальное потепление – вздор, а демократии в большинстве стран ничто не угрожает. «Где-то» тонут «какие-то» люди, пытаясь переправиться через море. «Где-то» «с каких-то пор» длится «какая-то» война. В хаосе информации размываются контуры единичных свидетельств, рассеиваются в нашей памяти и становятся нереальными, исчезают" [8].
Несомненно, что способы наррации изменились и буду изменяться и дальше. Телесериал не просто не может все рассказывать до конца, он должен оставлять"крючок" в каждой из серий, чтобы заставить человека не отходить от экрана.
Совмещая праздник и пропаганду, советские люди теряли праздник, а пропаганды и так хватало. Однотипное сегодняшнее совмещение кино с пропагандой не создало хорошей пропаганды, но утратило кино.
Герой (из книги или кинофильма) по сути всегда определял эпоху, становясь ее символом. Е. Марголит анализирует смену типажа киногероя в эпоху "застоя" [9]. Сегодня такие же статьи о смене героя в мозгах надо писать уже на базе того, что фильмы постсоветские оттесняются на задний план фильмами американскими, которые и становятся генератором новых героев. Российский минкульт прямо обвиняет американские блокбастеры в том, что "более трети российских фильмов не окупили государственное финансирование на их производство, а половину снятых с господдержкой лент в кинотеатрах почти никто не увидел" [10]. Это связано еще и с тем, что российские фильмы собрали на 1,5 миллиарда рублей меньше, чем год назад. Российский минкульт даже создал "доску позора" для таких кинематографистов и их фильмов [11].
Но тут честно следует признать, что вина в такой ситуации лежит на самом государстве, отслеживающее наличие правильных пропагандистских смыслов в кино. А это нарушает художественное ткань, превращая фильм в пропагандистскую листовку.
В результате российский фильм о декабристах получает сотни разгромных откликов. А. Окара так суммирует свои ощущения от фильма: "с точки зрения идеологии, пропаганды, массовых коммуникаций фильм – закономерный, ожидаемый, очень резонирующий с современностью. Главное – это «послание» нынешней власти «посполитым» – по поводу «государственного порядка» и «стабильности» – мол, от добра добра не ищут, коней на переправе не меняют, прошла весна, настало лето – спасибо партии (Сталину, Николаю I, Путину) за это! (На политологическом языке: меседж элиты внеэлитным слоям по поводу контрэлиты и политической конкуренции.) Отдельный посыл – «либерастам», «навяльнятам», «школоте», неблагонадежным студентам ВШЭ, которых он должен, по идее, демотивировать и даже напугать. И в этом отношении фильм почти документальный. Но не о 1825 годе, а о 2019–2024 годах. А может и дальше. Сценарная концепция вполне симптоматична для сегодняшнего дня – мол, мы не знаем, кто из них прав, нам жаль всех, а декабристы – хрен знает, чего хотели, хотя люди, в общем-то, были неплохие. Ну не все, а некоторые. Неплохие, но бессодержательные. Бунтовщики, а не концептуальные реформаторы Российской империи – примечательно, что в фильме никак не упоминаются ни «Русская Правда» Пестеля, ни Конституция Никиты Муравьева, ни иные программные документы, не говорится об антикрепостнической направленности всего этого движения. Аналогично, современная пропаганда при описании Навального и «несистемной» оппозиции всегда подчеркивает, что они пусты, бессодержательны, неконцептуальны, неидеологичны и не оперируют смыслами" [12].
Мы все прекрасно понимаем, что это новый повтор приоритета идеологии, свойственного советскому времени. Е. Добренко в интервью, название которого резко преувеличивает ситуацию которую он описывает, говорит: "Тогда в приоритете были те виды искусства, которые легче всего подлежали прямому контролю и цензуре, и те искусства, в которых идеологический и политический месседж был прямо заявлен. И, конечно, они должны были обладать массовостью. Не стоит забывать, что русская культура до недавнего времени оставалась литературоцентричной, поэтому понятно, что литература была важнее остальных видов искусства. Слово легче всего цензурировать, оно имеет прямой и переносный смысл, в слове можно передать все, что нельзя передать в той же мере развернуто и доступно в музыке и живописи, например. Литература была самой массовой. Все-таки это эпоха, когда даже радио далеко не везде было, не говоря уже о телевидении. Об этом часто забывают сейчас, говоря, что искусство не так уж важно. Да, сегодня оно не так уж важно, потому что есть другие медиальные формы воздействия на население. А тогда оно было чрезвычайно важно. Кроме того, оно было самым массовым, потому что литературу учили в школе, а это значит, что каждый советский человек проходил через обработку литературой. Он мог жить в глухой деревне и никогда не видеть московского метро, но роман Фадеева или роман Островского он читал. Второе – это кино. Кино было самым популярным искусством и контролировалось Сталиным полностью. Эти два вида искусства были впереди, поэтому в книге им уделяется особенное внимание" [13].
Советский Союз все время посылал противоречивые сигналы. С одной стороны, мы за мир, с другой – наш бронепоезд стоит на запасном пути. Это две противоположные идентичности. В качестве реагирования на эти сигналы Запад вынужден был признавать более важной ту, которая была для нее более опасной. Так должна реагировать любая военная система, защищая свою страну от потенциальных угроз.
У советской системы не было выходных, все было посвящено пропаганде. Досуг был патриотическим, спорт был патриотическим, история вообще превратилась в идеологию, поскольку там были только те факты, который ей соответствовапи. Даж ребенок был моделью для поведения – "пионер всем ребятам пример". Именно по этой причине люди стремились к любым вариантам послабления от главенства идеологии, например, в политических анекдотах.
Сегодня с удивлением можно узнать, например, что авторство великой фразы "пришла земля, настало лето – спасибо партии за это" принадлежит Ю. Влодову (см. о нем [14]):
Прошла зима, настало лето –
Спасибо партии за это!
За то, что дым идет в трубе,
Спасибо, партия, тебе.
За то, что день сменил зарю,
Я партию благодарю!
За пятницей у нас суббота –
Ведь это партии забота!
А за субботой выходной.
Спасибо партии родной!
Спасибо партии с народом
За то, что дышим кислородом!
У моей милой грудь бела –
Всё это партия дала.
И хоть я с ней в постели сплю,
Тебя я, партия, люблю! [15].
Кстати, и известное стихотворение "Бабий яр" тоже его, Евтушенко просто "позаимствовал" чужое: "Авторство Влодова Евтушенко признавал.. и оборонялся тем, что, мол, ему всё равно было сидеть, а я – вывел поэму в люди. Хотя вписанное Евтушенкой не слабее оригинала – мне это не симпатично. Да и вся жизнь и приключения Евтушенки выглядят иначе. Если знаешь, что он вор" [16].
Мы живем в мире сложных ситуаций, где часто за нас решения принимают другие, например, те, кто куют нашу идентичность денно и нощно... И в соответствии с ней мы порождаем слова и поступки, которые на самом деле могут быть не нашими, хотя мы считаем по-другому.
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Георгий Почепцов
Мы живем в мире, видение которого навязано нам с помощью медиа. Это может быть и случайным процессом, и вполне системным. Особенно явно это становится в периоды выборов, когда каждая из сторон хочет навязать избирателям свою модель мира. Эти процессы можно обозначить как гуманитарный инжиниринг. В этих случаях с помощью изменения картины мира пытаются изменить сам мир.
Религия и идеология столетиями делали это, борясь с отклонениями в поведении с помощью подчинения сакральному. В результате они стабилизировали поведение на долгие периоды времени. Маркс или Ленин были такими же сакральными фигурами, как боги в религиях, и построение коммунизма было таким же путем в рай в результате правильного поведения.
Мир строится и меняется каждый день. В нем есть долговременные тенденции, которые меняются редко, и кратковременные, которые постоянно ´пульсируют´. По настоящему завтрашний мир всегда оказывается другим.
Е. Островский и П. Щедровицкий задают гуманитарные технологии как ´технологии создания, изменения и обработки рамок и правил поведения людей´ [1]. Но этого мало для реального определения, поскольку в нем акцентируется только результат, а пути и методы достижения этой цели отсутствуют. Кстати, даже репрессии, как это ни странно, тоже укладываются в это определение гуманитарных технологий. Мы должны, как нам представляется, акцентировать то, что это технологии информационного и виртуального пространств, что позволит нам отбросить репрессии как технологии физического пространства, то есть это технологии воздействия на разум. В отличие от технологий воздействия на тело человека.
Современный человек все более отрывается от главенствующей роли материального компонента в своей жизни. Но материальное все равно управляет им, когда, например, он делает выбор между двумя марками роскошных автомобилей, что так же сложно, как выбор картошки на базаре на прошлом витке истории.
Е. Островский рассуждает: ´В современном языке принято полагать, что человек есть целостная личность. Принято полагать, что такой человек, каков он сегодня, был всегда. Принято полагать, что нет никакого вопроса о человеке: посмотри вокруг — вот они, человеки, ходят, с двумя ногами, без перьев. А если и пойдет разговор о том, что человека можно менять. Что доступны техники его развития. Что можно строить человека. То он сразу упрется в жесткий и грубый дискурс кодирования, зомбирования, в лучшем случае — программирования. При этом как-то забывается, что зомбируют мертвых. Забывается, что язык кодов — это профессиональный язык, который в публичное пространство сложно выносим просто потому, что слово «код» имеет огромное число смыслов в разных профессиональных средах, и потому в сегодняшнем дискурсе — в пределе — может означать все, что угодно. Что же касается программирования, то должен сказать, что пугать им людей бессмысленно, так же, как пугать ежа сами знаете чем. Потому что почти все люди, сидящие в этом зале, — это давно запрограммированные люди. В зале есть буквально единицы тех, кто не программирован. Или даже — скажем точнее — распрограммирован. Это представители древних религиозных традиций, испытавших серьезнейшие вызовы и серьезнейшие уязвления в ХХ веке в России. Остальные программированы. Включая меня. И вопрос состоит не в том, хорошо или плохо программирование, а в том, как способен и способен ли вообще человек перепрограммировать себя. Оставляю в стороне вопрос, не является ли вообще любой человек носителем той или иной программы. Ибо эта тема отдельного и большого разговора. И я был бы готов в таком разговоре поделиться своими сомнениями на этот счет, et pro, et contra. Мы не можем не заметить, что в ХХ веке по отношению к России несколько раз были осуществлены масштабнейшие программные, кодирующие воздействия. И теперь, чтобы сладить с этой хворью, с этим вывихом нужно овладеть техниками его вправления. Пора вправлять культуру. Вправлять язык. И потому наше внимание к, беря шире, теме человека как инженерного сооружения, если хотите — как архитектурного сооружения, можно оценивать очень по-разному, но нельзя замалчивать и выводить за рамки публичного обсуждения´ [2].
И военные также смотрят в этом же направлении. Российский вариант информационных войн базируется на смене восприятия у объекта воздействия, чтобы он видел не то, что есть на самом деле, а то, что хочет, чтобы он видел, субъект воздействия. Базис этих войн именуется рефлексивным управлением противником, являясь одним из трех главных в мире.
Однако вся система управления массовым сознанием – это та же работа по переводу массового сознания на то, чтобы он видел нужное власти и не видел ненужного ей. Если раньше это делала программа ´Время´, то сегодня делают телевизионные ток-шоу, набирающие экспертов по силе их ´оручести´: «Почему все орут друг на друга на шоу? Наш зритель — это, в основном, домохозяйки, которые днем дома, и им не нужны философствования, разъяснения или глубокий анализ, у них телевизор работает фоном, пока они готовят обед или его едят. Задача канала — дать им эмоции, за хрустом капусты, которую хозяйка жует перед телевизором, слов все равно не слышно. И мы даем им эту страсть. А гости программы уже знают, что от них ждут, и ведут себя соответственно», – рассказал изданию [´Инсайдер´ – Г.П.] сотрудник канала, работающий на политическое ток-шоу. «´Время покажет´ — это шоу для домохозяек, это не серьезный разговор, а способ развлечь людей разговором на политическую тему. Серьезную дискуссию, увы, никто и не собирается затевать. Если взять Украину, то (…) главное тут — это визг, крик и эмоции. Это сублимация эмоций на политическую тему», — добавляет Иржи Юст, чешский журналист, участник ток-шоу´ [3].
Поле воздействия интересно всем: от бизнеса до политиков и военных. Изменение поведения стало целью многих подходов, включая, например, как выборы самого Трампа, так и попытки влиять на них со стороны российских ботов. Эта же цель лежит в основе британских информационных операций в отличие от американских. Чем на больший массив людей нацелено воздействие, тем сложнее его осуществить. Но так было до тех пока алгоритмы по работе с big data не обратились к самой big data, собираемой новыми техническими платформами, что и сделало информацию ´новой нефтью´.
М. Гельман, например, называет себя гуманитарным инженером, работая в сфере прагматики культуры. Он видит эту специальность в таком виде: ´это такой человек, который понимает, как с помощью искусства менять жизнь. Менять пространство, зарабатывать деньги, взрывать общество и прочее. Потому что индустриальный этап привел к нивелированию универсального. Мы живем в мире, где победил технарь, и этот победитель получает всё: если он, скажем, сделал удивительный гаджет, то создатели других гаджетов проиграли, потому что его игрушкой теперь весь мир пользуется. Так вот, в 21 веке, который только начался, выиграет тот, кто на основе этого гаджета создаст уникальный контент. Это потому еще стало возможно, что очень много времени высвободилось – а для того, чтобы такие вещи создавать, нужно как раз время. Когда появились роботы, техника, химия, электроника, наше время высвободилось. Люди стали меньше работать, появилось целых два выходных, большой отпуск, иногда и месяц можно гулять – а время это и есть ресурс. И с этим свободным временем можно работать также, как и с деньгами: время – это капитал. Его можно потратить впустую, а можно инвестировать. В определенном смысле это уже началось и на трех китах стоит – кино, искусство и издательства. Издания книг, например. Три кита таких… Они много приносят экономике. Сельское хозяйство – четыре процента, и эта триада – семь! Смотрите – живут, например, какие-нибудь учителя – в Париже или Урюпинске, не столь важно. И примерно то же самое делают: работают, готовят, спят... Отличаются они только тем, как проводят свое свободное время. Вот за их свободное время художник и борется. Конкуренция уже идет не между отдельными художниками, а, скажем, между городами – кто креативнее, Париж или Берлин?´ [4].
Из всего этого можно сделать вывод, что именно производство контента является главной задачей гуманитарного инженера, а этот контент художественного порядка может быть заточен под те или иные социальные цели. Можно менять людей, а можно и целые государства. Например, Сталин увидел потребность в создании в обществе такого параметра, как ´враг народа´, и все государство занялось выявлением этих несуществующих врагов, в результате чего удалось создать и мобилизационную политику, и мобилизационную экономику. То есть была порождена некая мобилизационная демократия, которая существовала в конституции, но которой не было в жизни. И даже автор этой конституции (Н. Бухарин) исчез в водовороте недемократических событий, и она стала именоваться сталинской.
Думающие по иному или расстреливались, или отправлялись лагеря. А. Тепляков говорит о 750 тысячах расстрелянных в 37-38 годах. В войну только военнослужащих было расстреляно еще 160 тысяч [5]. Количество репрессированных также также задавалось тем, в каком регионе страны это происходило: ´Играло роль и недавнее прошлое того или иного региона, насколько он был активен в Гражданскую войну с точки зрения антисоветского повстанчества. Сибирь же была территорией огромных антибольшевистских восстаний, большинство их участников было в свое время амнистировано, а теперь их вылавливали и — через 15 лет — добивали. Масса зажиточного населения, огромный протестный потенциал еще с 20-х годов, огромный опыт в том числе вооруженного сопротивления коллективизации… Вот за все это в 37-м и пришла расплата. В Белоруссии были очень жестокие репрессии, на Украине — жесточайшие, в два раза выше, чем по стране. А в Сибири — в четыре раза выше´ ([6], см. его монографию [7]). В этой монографии есть и такое наблюдение: ´некоторые книги самого наиреволюционного содержания могли быть запрещены исключительно по причине нежелательных аллюзий. Так, в 1928 г. по настоянию ОГПУ были конфискованы книги В.Л. Бурцева «В погоне за провокаторами» и П.Е. Щёголева «Секретные сотрудники и провокаторы», как сообщали цензоры, «из-за соображений специального характера», под которыми подразумевались сведения о технике царского политического сыска, взятой на вооружение большевиками´.
Интересно, что не только ´враг´ был важным моментом описания действительности, задававшим поведение каждого, но и героизация работников спецслужб, пришедшая с ´врагом´. Исследователи отмечают: ´Шпионская картина «Ошибка инженера Кочина» (1939 г.), снятая А. Мачеретом по мотивам пьесы братьев Тур и Л. Шейнина «Очная ставка», была посвящена бдительности перед лицом вездесущей вражеской разведки, вербующей советских людей и похищающей государственные секреты (шпион был разоблачён благодаря внимательности рядовых граждан). Тогда же на аналогичную тему появилась картина Е. Шнейдера «Высокая награда» (1939 г.), в основе сюжета которой — кража шпионами чертежей новейшего советского самолёта. Образы работников невидимого фронта в кино наделялись былинными чертами, а помощь им объявлялась высшим долгом советского гражданина, от мала до велика. Также проводилась мысль, что шпионом и диверсантом может оказаться любой. Кинематограф последующих десятилетий продолжал усердно героизировать чекистов, выдвигая на первый план фигуры доблестных разведчиков периода Гражданской и Великой Отечественной войн («Щит и меч», «Тихая Одесса», «Семнадцать мгновений весны», «Операция ´Трест´»)´ (Там же).
´Враг´ как элемент управления массовым сознанием и сегодня оказался востребованным. Более того, он логически встраивается в ментальные схемы массового сознания. А. Желенин пишет: ´Большинство в России (повторю, вне зависимости от партийной принадлежности) убеждено, что президент все делает правильно. В телевизоре показывают, как находчиво и остроумно он отвечает врагам России. Из того же ТВ это большинство в ежедневном режиме узнает, как наша страна побеждает врагов одного за другим. Но повседневная жизнь большинства при этом почему-то становится все хуже и хуже. Цены в магазинах и долги банкам растут, а зарплата не увеличивается… А если ты, как тот же лубянский стрелок, потерял работу, то дело совсем швах. Это тяготящее душу противоречие нужно как-то себе объяснить, иначе возникает то состояние, которое в психологии называется когнитивным диссонансом. В данном случае самый простой выход из него — поиски внутренних врагов, которые суть оккупанты или их пособники. Как только ты сам это понял (или тебе это объяснили), на душе сразу становится легче. Но при условии, что от «оккупантов» на твой счет ежемесячно капает зарплата´ [8].
Масштабность довоенных репрессий можно увидеть и по косвенным признакам. В рассказе об известном певце, композиторе и авторе песен Вадиме Козине, который тоже угодил за решетке, возникло имя Александры Гридасовой, гражданской супруге всесильного директора Дальстроя Ивана Никишова: ´Гридасова была уникальной женщиной. Она любила музыку и хотела даже ставить оперы в Магадане. [... ] Гридасова захотела поставить ´Травиату´, но в ее распоряжении не было музыкантов. Певцы были – уже сидели по 58-й статье. А оркестра не было. И тогда Никишов ее успокоил: ´Потерпи немножко. Мы уже арестовали оркестр львовской филармонии, и скоро он целиком приедет сюда´. Вот такие были времена. Гридасова по всем лагерям выискивала знаменитых актеров и музыкантов, а потом вытаскивала их в Магадан. Даже в шестидесятые годы, когда я приехала на Колыму, половина труппы Магаданского театра музыкальной драмы и комедии все еще были лагерные´ ([9], см. также о судьбе еще одного актера Г. Жженова [10]).
Такой опыт учит ´не болтать лишнего´, что и усвоил Козин: ´Когда в гости к Козину приехал Евтушенко, он был крайне возмущен тем, как осторожно Вадим Алексеевич высказывается о Сталине, старается уклониться от ответа. Евтушенко со свойственной ему экспансивностью произнес длинную речь примерно с таким смыслом: ´Как можете так говорить вы, человек, которого Сталин лишил родного города, близких людей, возможности заниматься творчеством и загнал в лагеря?´. Козин ответил, что Евтушенко не был на его месте, и ему очень легко судить´ (Там же).
Все это разные варианты торможения информационных потоков, альтернативных официальным. Тоталитарные и авторитарные государства особо специализируются именно в этом, предпочитая иметь дело с информационным монопространством, когда все говорят ´правильно´.
Россия сегодня породила закон о гражданах-иноагентах, которых тоже винят в неправильных словах. Обсуждая его, Л. Гудков говорит: ´механизм различения «свой — чужой» в обществе работает. И работает довольно эффективно. В отношении самой власти, кстати, в том числе. Но это не мешает власти запускать этот механизм, когда ей требуется консенсус, чтобы общество с ней солидаризовалось, например, перед лицом этой некой внешней угрозы. Поэтому то, что сейчас делает власть, характерно для авторитарных режимов — репрессивная политика по дискредитации оппонента, любых несогласных, любых недовольных. Это же уже было, о чем и сказано в нашем письме: «кулаки», «подкулачники», «враги народа», «лишенцы», «подрывные элементы» и все такое прочее. «Иноагенты» — это в тот же ряд. Принимается ли это обществом? В большинстве случаев нет. Люди понимают, что это такая устрашающая и дискредитирующая политика властей, чьи интересы здесь совершенно очевидны — выявить некую группу, которая должна стать объектом коллективного недоброжелательства и вражды´ [11].
Все это попытки создания системы правильного говорения, сюда же относятся и разработки по поводу закрытия Интернета, что не так радостно приветствуется населением, которое не так часто любит любые виды ограничений [12-13]. Уже даже учения проводятся по изоляции интернета [14-16].
Или удивительный запрет детского спектакля «Чиполлино»: ´Хотя уж точно не Джанни Родари виноват, что его сказка стала такой актуальной в современной России, и бунт овощей бдительные цензоры приравняли к политической сатире. Ну а как еще трактовать, например, такую цитату из сказки: «Тюрьмы построены для тех, кто ворует и убивает, но у принца Лимона все наоборот: воры и убийцы у него во дворце, а в тюрьме сидят честные граждане»´ [17-18].
Со времен А. Райкина мы помним, что государство разрешало смеяться над портным, но не над самим собой. И, как говорится, словами Черномырдина – ´никогда не было, и вот опять´: ´в Московском Лианозовском театре состоялся спектакль со странным названием «#рябчиковжуй #новыдержитесь». На самом деле это была интерпретация повести Джанни Родари «Чиполлино» в Центре театрального искусства Александра Таттари, который через некоторое время сообщил, что «Чиполлино» запретили. Несмотря на то что эта работа была отобрана в программу XVI международного театрального фестиваля любительских театров «Молодые – молодым». Был предварительный отбор по полной видеозаписи, аннотации и фото. «Мы получили официальное приглашение, – говорит Александр Таттари. – Вышла афиша. На открытии фестиваля был ролик с нашим участием. Показ должен был состояться 9 ноября в 12.00 на площадке ЦК «Сцена» (организатор фестиваля). Спектакль играют подростки, они готовились, пригласили зрителей. Спектакль до этого был показан на одном всероссийском и одном международном фестивалях, получил награды. 6 ноября, уже в период проведения фестиваля, поздно вечером директор ЦК «Сцена» А.В. Петрова, позвонив мне, запретила показ. При этом были озвучены следующие мотивы: такое нельзя показывать на сцене государственного учреждения, у нас сотрудники, семьи, ипотеки, она не может рисковать, вы сами должны понимать, она приносит свои извинения´ [19].
Е. Островский также напоминает исторические примеры: ´когда рунические поэты, тысячу лет назад задавшие Европе политическую культуру, строили свои рунические стихи, они не считали себя людьми, описывающими реальность. В то время был особый жанр — «драпа» — песня славы. Некий культурный деятель Северной Европы тех времен говорил: «Дайте мне новобранца или молодого князя», главное, чтобы это был серьезный человек, «и я сделаю из него героя. Я спою песню о его будущих подвигах. И он их совершит». Но был и иной жанр — «нид» — песня хулы. Она рушила человека. И за сочинение нида поэта могли казнить. Или взять «виру» как за убийство. Может показаться, что я говорю вещи, не имеющие отношения к сегодняшнему дню. Однако давайте поищем в современной культуре аналог, соразмерный по значимости древним скальдам. Более чем вероятно, мы скажем: нашли, да, это телевидение! Возможно. Все больше экспертов — в частности известный историк, теоретик стратегии и критик Сергей Переслегин — утверждают: современный телепродукт в массе своей нацелен на разрушение доверия внутри общества. Особенно он ополчается на серию телеигр, основанных на принципе «подставь своего». Он имеет в виду «Слабое звено», «Последнего героя», «Голод». Интриги, предательства, удары в спину – все это совершается перед камерой. И фиксируется как норма. Как пример. И никто не стесняется сказать на всю страну: «Она слишком хорошо проявила себя в последней серии испытаний. Это стало опасно. Поэтому я договорился с X, Y и Z голосовать против нее, а чтобы она не догадалась, продолжал оказывать ей знаки внимания». Переслегин справедливо замечает: мы имеем дело с телевоспитанием предателей. Интриганов. Известнейший специалист по кино Даниил Дондурей из раза в раз пишет, что художники не устают вдалбливать обществу свою депрессивную версию реальности, путают и морочат жизнеспособных зрителей. Да, к счастью, нынешнее телевидение не приспособлено для порождения смыслов. Но оно может транслировать массам то, что стало общим местом в культурной среде. И если это предательство и депрессия – опасность очевидна´ [20].
Массовое сознание живет во многом своей жизнью, которая может отличаться от индивидуального сознания каждого из нас. Массовое сознание на виду, чего нельзя сказать о сознании индивидуальном. Правда, в некоторые эпохи это и помогает выживать. В советское время это называлось поколением дворников и сторожей [21-22]. Это были люди, которые уходили от идеологического счастья с потерей карьеры и благополучной жизни. Правда, Д. Травин связывает их с Путиным: ´Семидесятники, к которым относится и нынешний наш президент, сочинили о себе красивую сказку как о поколении дворников и сторожей. Но на самом деле это поколение тех «дворников», которые проводили зачистки на Северном Кавказе, и тех «сторожей», которые стерегут сегодня Россию с помощью многочисленных спецслужб´ [23]. Отсюда следует и другой вывод: государство все равно тебя найдет и поставит себе на службу. К тому же, сегодня стало сложнее уклониться от воздействия медиа: если ты не любишь телевизор, тебя все равно найдут в соцсетях...
Поскольку государству нечем похвастаться в настоящем, оно легко и просто переключают нас на прошлое. Именно прошлое гибко меняется со сменами политических режимов. Вроде все то же на месте, но реинтерпретация меняет многое. Гибкое прошлое как мечта Оруэлла стало нашим настоящим.
Потеряв настоящее и будущее, власть берет на вооружение прошлое. Как акцентируют публицисты: ´Споры об истории помогают власти. Они позволяют перевести конфликт из реальной области со всеми ее ощутимыми противоречиями в область символическую, сферу интерпретаций, которые стали частью национальной идентичности. Российское общество по многим признакам является современным. Но архаический субстрат в его ментальности заметен и силен. Он проявляется, в частности, в том, что люди нередко в своем поведении или образе мысли ориентированы на прошлое, устремлены к нему. Если картине «хорошего» или «великого» прошлого что-то или кто-то угрожает, это воспринимается как вызов настоящему и будущему. Обществом, ориентированным на прошлое, легче управлять. Назад оглядывается человек, не чувствующий уверенности в настоящем. У него часто не получается быть самостоятельно успешным в сложном контексте социальных и экономических отношений. Ему необходима поддержка, помощь, гарантии – и все это он получает от государства. При этом государство воспринимается как проекция воли правящей элиты, а не общества. Отношение такого социума к власти – это надежда и благодарность. В истории человек, живущий в таком обществе, видит не биографии людей, вступающих в конфликт с властью, страдающих от нее, а само государство, которое совершает ошибки, но не преступления, и действия которого очень часто можно оправдать. Это государство может обретать разные формы – от монархии до советского проекта или «суверенной демократии». «Не нужно мазать все только черной краской!» – такой призыв в разговорах о прошлом стал клише. Но это призыв защитить от очернения не людей, живших в сложные времена, а власть и покорность ей общества. Правящая элита легко переключает внимание общества на прошлое, историю, незаконченные войны, когда она сама не может ничего определенного сказать о будущем´ [24].
И мнение А. Витухновской: ´История – это не предмет гордости и поклонения, это буквально перепись ошибок и летопись просчетов. Отдельными историческими персонами и явлениями можно восхищаться, но не забывайте, что таким образом вы вырываете их из общего контекста, наделяете несуществующими качествами и фактически воссоздаете в собственном сознании свою уникальную версию исторического полотна, не имеющую ничего общего с реальностью´ [25].
Все это говорит о том, что мы живем во многом в вымышленной реальности, где смешаны в разной пропорции прошлое, настоящее и будущее в зависимости от преследуемой цели. Государство может разворачивать эту модель в разные стороны, а все считаем это реальностью.
Государство стремится к тому, чтобы его глаза и уши были глазами и ушами любого гражданина. Не следует смотреть и слушать то, что государство не считает важным. Но акцент на прошлом, а не на будущем, запрет на сатиру – это уже смена не только глаз и ушей, но и мозгов. А мозги всегда были самым уязвимым местом...
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
