14-15 грудня 2020 року відбувся черговий авторський онлайн-тренінг «Будь у тренді: МІГ в онлайн!». Організувала захід Академія української преси за підтримки Фонду Фрідріха Науманна за Свободу.
Тренерками заходу були Тетяна Іванова, медіаексперта, докторка педагогічних наук, професорка, медіа та бізнестренерка, авторка численних підручників, посібників, монографій, методичних рекомендацій з проблем формування медіаграмотності та освіти дорослих та Світлана Ізбаш, медіатренерка, кандидатка педагогічних наук, доцентка, дослідниця андрагогічних принципів онлайн-навчання дорослих, розробниця багатьох вправ з медіаграмотності на цифрових онлайн ресурсах.
Валерій Іванов зауважив: «Тренінг по онлайн-технологіям в освіті “Будь у тренді: МІГ в онлайн!” завойовує нову й нову аудиторію. Дуже приємно, що зараз йде своєрідне змагання між різними кафедрами та університетами за право першими пройти навчання. Це найоб’єктивніший показник як рівня, так і потрібності цього тренінгу!».
Тетяна Іванова поділилася думками: «Вебінар “Будь у тренді: МІГ в онлайн!” переростає у внутрішньокорпоративний формат. Якщо раніше до нас на тренінг приходили педагоги і вчителі з різних навчальних закладів, то зараз завдання проведення всіх активностей – це формат онлайн. Як зробити так, щоб передати інформацію залучаючи? Як не розгубити мотиваційний потенціал співробітників організації? І як зробити так, щоб твої ідеї запалювали і якомога швидше втілилися в життя організації? Саме ці питання обговорювалися на інтерактивному тренінгу Академія української преси. Учасники тренінгу навчилися на нових інтернет-платформах проводити диспут, мозкові штурми і дискусії. Особливо вразила учасників-правознавців рефлексивна гра “Королева”, в якій їм випало нелегке завдання – визначити ступінь винності героїв гри. Протягом двох днів ми дискутували сперечалися, знаходили відспівані на нелегкі питання, в тому числя і на ті, які поставила нас сьогоднішня ситуація перейшла в онлайн-формат через пандемію. Але лідери не опускають руки, вони шукають Нові шляхи … і знаходять їх!».
Світлана Ізбаш відзначила: «Ми намагаємося змінити ставлення учасників до процесу навчання, забезпечити довготривалу зацікавленість та увагу. Важливим стає саме процес навчання! Особливістю навчання чудових колег даної групи було те, що всі вони розуміють важливість налагодження чуттєвого емоційного зв'язку з суб'єктами освітнього процесу. Вони долучилися дізнатися як застосовувати онлайн-інструменти у навчанні, щоб забезпечити дотримання головних дидактичних принципів: наочності, доступності, зв'язку навчання з життям, активності і свідомості, індивідуального підходу, емоційності. Однією з умов успішного навчання на наших тренінгах є творчий підхід, експериментування власних ідей, розробка авторських вправ на онлайн-ресурсах та апробація в колі колег. Примітною особливістю є і те, що наші учасники пропонують деякі рішення роботи на онлайн-платформах, які і для нас, тренерів, стають відкриттям та ноу-хау. І це, звичайно, нас усіх надихає, мотивує, наповнює почуттями єдності, залученості, спільності та синегрії. Важливою умовою усвідомленого навчання є і те, що ми вводимо поступово учасників навчання у процес засвоєння нових знань через досвід практичної діяльності та спільної групової роботи, який відбувається у синхронному режимі онлайн-навчання».
Gefördert durсh die Bundesrepublik Deutschland
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Георгий Почепцов, rezonans.kz
Мы живем в мире, в котором человечество никогда раньше не обитало. В далеком прошлом оно всегда жило в физическом мире. Потом информационная революция переселила его в мир информационный. Сегодняшняя революция развлекательности отправила его в мир виртуальный. Был скачок по производству информационного продукта, в результате информации стало больше, чем возможностей по ее потреблению. Пришлось вводить новых специалистов по привлечению и удержанию внимания, ибо в противном случае информация не доходит до потребителя.
В виртуальном пространстве в прошлом родились два самых важных сакральных инструментария: религия и идеология. Они были направлены не только и не столько на унификацию поведения людей, как на унификацию того, как они думают. Залогом выживаемости больших массивов людей в прошлом всегда было одинаковое поведение и одинаковое мышление, только такой тип человек был предсказуем настолько, что с ним рядом мог жить другой. И он же не представлял опасности для власти.
Виртуальность, даже развлекательная, а не только сакральная, позволяет решать нужные типы задач, в первую очередь по воздействию на других. Например, специалист по разведке, профессор Букингемского университета Энтони Глис обращает внимание на мульфильм “Маша и Медведь”: «Маша бывает дерзкой, даже несносной, но также и решительной. Она пытается прыгнуть выше головы. Не будет преувеличением сказать, что она ведет себя по-путински» [1].
Сочетание пропаганды и развлекательности есть сегодня, но еще сильнее это было развито раньше. Это был один из основных инструментов тоталитарных государств, поскольку в кино или театр человек идет сам, его туда не надо загонять как на уроки политпросвещения. В результате он получает ту же информацию, что и на уроке только в мягкой форме, которая не вызывает отторжения.
Китай запретил два популярных мультфильма на своей территории [2]. Это фильм о Винни-Пухе, поскольку первое лицо пародируется именно так в интернет-мемах. А Пеппу Пиг запретили тоже за продвижение гангстерской психологии, поскольку в Китае именно наколки с ней стали популярны в соответствующей среде [3].
Литву тоже волнует “Маша и Медведь”: и политики, и госбезопасность, и даже президент, – все увидели там закодированный политический месседж [4]. Китай обеспокоил Винни-Пух после встречи председателя Си и Обамы. Тогда и возникла эта визуальная ассоциация [5].
В тоталитарных государствах искусство естественно сочеталось с пропагандой. Не умолкают, например, по сегодняшний день споры о Лени Рифеншталь. Одна из сегодняшних книг о ней начинается с интервью Л. Рифеншталь 1937 года одной из американских газет: “Для меня Гитлер – самый великий человек, который когда-либо жил на Земле… Он красивый, умный, обаятельный. У всех великих мужей Германии – Фридриха Великого, Ницше, Бисмарка – были какие-то недостатки. Есть они и у соратников Гитлера. У него одного их нет” [6].
Тоталитарное время прошло. Сегодняшняя пропаганда, вероятно, должна ориентироваться на другие ценности. Тоталитарная пропаганда демонстрировала мощь и величие. Это легко отобразить физически, что было важно, поскольку тогда и враги, по сути, были физическими. Сталинские высотки и метро тоже были такой физической демонстрацией мощи, которую мог прочувствовать каждый.
Сегодняшние государства видят свою силу в интеллектуальном развитии, в опережении других в мозгах. П. Щедровицкий говорит, что Силиконовая долина “выполнила свою основную функцию — создала условия для «застройки» первого технологического коридора новой промышленной революции. Помните: все «в цифре». Это во многом результат работы Силиконовой долины за 30 — 40 лет. Она отработала свою роль, причем хорошо отработала. Сейчас это очень дорогая территория. Поскольку были созданы основные разработки в области цифровизации, там теперь живут богатые люди” [7].
И еще о будущем: “Прежде всего непонятно, какая социальная группа сформируется и станет локомотивом новой промышленной революции. Потому что нулевая промышленная революция — это, конечно, буржуазия. Первая промышленная революция — это рабочий класс, рабочее движение. Вторая промышленная революция — это условно менеджер, организационный класс. А вот третья — непонятно. Пока нет ответа на этот вопрос, а ведь политика, институты — это в большей или меньшей степени всегда инструмент доминирующего класса. Поскольку непонятно, какой будет доминирующий класс, то непонятно, какие инструменты ему понадобятся, как он будет обращаться с существующими институтами, как он будет их трансформировать” (там же).
А также о роли свободы для развития: “Есть даже такая разумная теория, что тот факт, что в Европе было много маленьких государств и они между собой конфликтовали, к тому же светская власть в целом конфликтовала с церковью, создал эти микропространства для свободы, которые потом приобрели сетевой характер.
Если бы у Колумба не было возможности поехать из Португалии в Испанию, получить деньги на свою поездку, то никуда бы он не поплыл и ничего бы не открыл. Свобода — это эффект многообразия и наличия там незастроенных мест для нового. Маркс не случайно поехал в Лондон из Германии и там — в центре современного капиталистического мира — критиковал капитализм. А они смотрели на него и говорили: «Смотрите, у нас живет главный критик капитализма»” (там же).
Система страха как основа управления массовым сознанием ушла в современных государствах. Якобы существующее “кольцо врагов” еще есть, поскольку оно позволяет объединять граждан вокруг лидера. Если система страха ушла, то осталась система обмана, которая была столь же значимой в прошлом.
Любые войны, горячая или холодная, губят человеческие ресурсы, но развивают интеллект, являясь стимулом, например, для создания новых технологий, включая и новое оружие, что автоматически ведет к развитию науки и образования, как это было в Советском Союзе. Сегодня без реальных врагов все это деградирует. Даже медицина росла и развивалась из страха, что надо будет спасать раненых, поэтому развивалась в первую очередь хирургия, а заодно с ней и другие сферы.
Главное, чем занято государство, это управление врагами. Их может и не быть в реальности, но они очень необходимы для поддержания баланса любви к власти. Враг всегда будет хитрым и коварным, а граждане беззащитными, чтобы они могли ощутить необходимость существования государства как защитника.
Сужение возможностей по применению физического насилия к гражданам со стороны государства, пришедшее в наше время, выдвигает на первое место другие варианты упорядочивания коммуникаций и поведения граждан, поскольку проблема лояльности граждан не только сохраняется, но даже усиливается. Государство как главный игрок все равно требует унификации слов и поведения, правда, не в тех масштабах, которые были в прошлом, например, в сталинское время. Тогда система была построена на трансляции и повторе ограниченного набора месседжей. Сегодняшняя система, когда из-за снятия запретов число возможных информационных вариантов стремится к бесконечности, реализует другой вариант управления.
Одним из его вариантов является порождение большого числа правильных высказываний, которых должно функционировать больше, чем высказываний “неправильных”. Это происходит, когда государство пытается удерживать нужную ему точку зрения, задействуя для этого множество голосов. В этой функции выступают не только журналисты, а бесконечное число комментаторов, политологов, блогеров. Перестройка как раз была примером обратного свойства, когда контр-системные голоса, которых стало больше, победили системные.
Телевизионное вещание остается на постсоветском пространстве либо государственным, как в России, либо зависимыми от государства, которое может влиять на собственников каналов. При этом следует напомнить, что в США, например, в принципе нет государственных СМИ, кроме тех, что вещают на зарубеж.
Телевидение раньше других открыла врата в визуальную цивилизацию и визуальные коммуникации, которые стали сегодня во многом доминирующими. Визуальная коммуникация во многом носит облегченный характер в сравнении с прошлой вербальной, так как существенная часть информации считывается глазами, что не требует языка для кодировки и раскодировки этой информации. Во всех масштабных воздействиях в истории человечества визуальное имело более массовый характер. Это, к примеру, парады и демонстрации, которые всюду и везде прославляют власть. Например, по числу плакатов, посвященных тому или иному персонажу истории, можно определять линию “любви государства” на данный момент наиболее точно. Сегодня такую функцию стрелки “политического компаса” выполняют политические ток-шоу. Они лучше всех знают список врагов. Причем именно данного момента, поскольку в турбулентные времена истории политика меняется быстрее, чем это успевает сделать массовое сознание. Этот разрыв объясняется тем, что массовое находится во вчерашнем дне, а политики успевают ускользнуть в завтрашний.
Возникают разного рода несоответствия между мозгами элиты и населением, например, С. Митрофанов отмечает: “Если Россия на стороне своего христианского сателлита Армении, то почему она называет нынешнее политическое руководство Армении «мразями»? Притом, что слово «мрази» или выражение «соросовские мрази» звучат в эфире многократно. Таким образом, получается не очень понятно, был ли у России энтузиазм защищать «мразей» и почему «соросовские» – от имени американского миллиардера и мецената Джорджа Сороса – имеет безоговорочно негативную коннотацию? В частности, пропагандисты Сороса обвиняют в том, что: «Фонд Джорджа Сороса, которого называют крестным отцом «цветных революций», начал работать в Армении с 1997 года и выделил свыше 48 млн долларов США более чем 200 организациям. Это сразу было похоже на часть более крупного плана. Так, Фонд Сороса инвестировал 5 млн долларов в средства массовой информации, под предлогом развития независимых СМИ Армении. Это большая цифра для страны, где более 23% населения живет в бедности».
На самом деле, в 90-е Фонд Сороса раздавал деньги в том числе и в России на российские гуманитарные инициативы, притом, что сам Сорос ничего не проверял и на чем не настаивал, не говорил «идите и чего-то подожгите», и что-то не слышно было, что эти дотации кому-то мешали. Конечно, Сорос – рыночник и либерал и поддержал инициативы рыночные и либеральные. Каюсь, я сам получил небольшие деньги в размере 1000 долл. на развитие исторического сайта, которые помогли пережить дефолт 1998 года (*смотрите: от России дефолт, от Сороса помощь, но «мразь» почему-то Сорос), и выражение «соросовские мрази» меня коробит” [8].
Мы живем в эпоху не только избытка информации, но и в эпоху информационного дефицита, поскольку многое все еще прячут от нас. Приведем такой пример из современной статьи о Ленине: “Я побывал в “скромных” 4-комнатных квартирах в Париже: в чудесной квартире на Rue Beaunier и в не менее прекрасной на Rue Marie Rose. Кстати, Ленин даже в ссылке в Шушенском занимал целый дом из трех комнат и имел прислугу. A про то, что подавали “пролетарскому вождю” к столу, я узнал от своего научного консультанта, хозяйки “конспиративной” квартиры Ленина в Петрограде Маргариты Васильевны Фофановой. По ее свидетельству, Ленин, к примеру, без водки и пива за стол не садился. Даже приведенные факты дают основание для вывода: мы знали о Ленине не более того, что считал нужным довести до широкой общественности идеологический аппарат ЦК КПСС. Между тем многие документы, относящиеся к личностной и политической биографии Ленина, десятилетиями оставались засекреченными” [9].
Давайте признаем себе честно, мы живем в мире не реальности, а “снов/мечтаний”, поэтому мы потребляем такое бесконечное количество виртуальной продукции. Люди все больше живут в виртуальном мире, чем в настоящем. Первым примером такого рода стала японская молодежь, где люди могут месяцами не выходить из дома, погруженные в видеоигры.
Видеоигра – один из инструментов визуального мира с высокой степенью вовлечения аудитории. Книгу можно отложить, видеоигру – никогда. Поэтому зрители не отходят от экрана телешоу, ведь там работают не только социологи и психологи, но сегодня появились и новые специалисты по удержанию внимания. Точно так история повторяется и в случае телевизионных ток-шоу, от которых тоже зритель не может оторваться.
Видеоигра строится на активности игрока, он выбирает варианты своего поведения, но поскольку он должен выигрывать, а не проигрывать, эти варианты детерминированы. Телезритель привязан к телевизору, казалось, что у него вариантов немного: слушать или выключить, переключить на другую программу, но мы забываем, что не слушать он не может. Это зритель, который уже смотрел предыдущую программу, и на последующую приходит сознательно, поскольку хочет получить те же эмоции.
Видеоигра имеет четкие параметры цели. К этой цели может стремиться игрок, но ею косвенно можно увлечь и зрителей. Для живых зрителей нужны такие же живые враги или их олицетворение в студии в виде неправильных экспертов. Тогда нудный политологический материал превращается в живую схватку хороших и плохих. Зритель всегда любит быть на стороне победителей.
Телевизионные политические ток-шоу построены так, что эксперты все время потрясают кулаками, обвиняя врагов государства. Здесь надо также моделировать случайный, а не запрограммированный процесс. Именно так готовят сюжет такой передачи. Судя по зарплатам и журналистов, и “мальчиков для битья”, которые представляют “нехорошие страны”, это весьма важный виртуальный щит государства, воспитывающий граждан в нужном направлении. В свое время всех шокировал уровень зарплат этих пропагандистов [10]. Откуда миллионы в не столь богатое время? Источник один – расходы бюджета на поддержку СМИ в 2021 году увеличиваются на 40% [11]. И среди получателей “иностранные мальчики для битья”: “Ковтун является «самым дорогим» гостем эфиров. «Его месячный заработок со всех шоу и каналов — от 500 до 700 тысяч рублей. Иногда до миллиона в месяц». И: «Примерно столько же получает Майкл Бом. У американца вообще есть эксклюзивный контракт и ставка. Он обязан посещать определенное число эфиров»” [12].
Когда ты смеешься над другим, над иной страной, это явно поднимает тебя выше объекта смеха. Тебя подняли эмоционально, и никакая рациональная мысль не сможет убить это ощущение.
Эти передачи направлены на тот тип врага, которого видит в этот момент власти России. Нам представляется, что все началось раньше, с более мягкого варианта смеха в передаче “Прожекторперисхилтон” [13]. Но и тогда смеялись и язвили по поводу стран Балтии и Беларуси. Команда сценаристов обслуживала нескольких ведущих, которые сами из себя даже шутки не могли выдавить. Но это был более юмор, чем политика. То есть мягкая сила, теперь же эта сила расцвета и стала жесткой. Как оказалось, мягкая сила не особенно интересна государству при разговоре с массовой аудиторией.
Закрытие программы “Прожекторперисхилтон”, случившееся в 2017 году, С. Светлаков объяснил цензурой: «Остроты на телике абсолютно нет, потому что форматы телеканалов не позволяют это делать. «Прожекторперисхилтон» закрылась именно из-за того, что нам помешал формат, и мы не захотели выглядеть идиотами. Мы какие-то вещи не освещаем в стране, а говорим про то, что в Норильске суслик родил еще одного суслика. И про это шутим»[14].
Цензура – это чисто по-ленински. В теории одно, в реальности – другое. Сегодняшние исследователи акцентируют: “Сын учителей, Ленин верил в трансформирующую силу идей настолько, что считал образование может произвести “нового человека”. В этом отношении он был более гегельянцем, чем марксистом, ставя политику над экономикой, а сознание над классовой позицией. Он выступал за общую грамотность, общественные школы и бесплатные общественные библиотеки. <…> В царской России существовала цензура. Как журналист Ленин с ней многократно сталкивался. В своих дореволюционных работах он не защищал цензуру. Однако после революции 1917 он сразу же ввел цензуру как “временное средство”[15].
Вот, что рассказывает один из авторов шуток для “Прожектораперисхтилтон”: “Платили там очень хорошо. Это тоже влияло на представление о том, что ты занимаешься работой мечты: Первый канал, бешеная зарплата. Самые сильные авторы получали до 10 тысяч евро в месяц. И это все равно для сценариста не основной заработок, главные деньги — это халтуры, когда ты пишешь сценарии дней рождения, церемоний и т.д. Там за один вечер можно было месячный заработок поднять. На Первом, конечно, ты не мог шутить про понятные вещи. Но это и хорошо, с другой стороны, когда у тебя есть такая цензура, — обходя ее, придумывая двухэтажные шутки, получается гораздо тоньше и круче, чем когда шутишь просто в лоб. К тебе никто не приходит и не говорит: так нельзя. Вся цензура в тебе происходит, ты сам понимаешь, что такую-то шутку можно не сдавать, потому что ее не утвердят или потом вырежут.
Нет никаких партсобраний, где говорят: «Ребята, давайте хорошо пошутим про Путина». В России 91 процент населения черпает информацию из федеральных каналов. Я вообще не представляю, какой была бы программа «Прожектор», если бы она выходила сейчас, во время Крыма и Украины. Это был бы … [крах]. Ну или она бы не выходила из-за траурных мероприятий. Так что хорошо, что ее не стало” [16].
Никакой зритель не задумывается над тем, что его просто обводят вокруг пальца, создавая шуточки про бывших соседей: сначала это была Прибалтика и Грузия, потом Украина и Беларусь, теперь будет и Молдова…
А то, что это во многом ложь, становится не так важно. Специалисты по загрязнению информационного пространства говорят так: “Самой явной проблемой с любым типом информационного загрязнения является то, что это тип лжи для политических целей. Но рассматривая вопрос только в терминах лжи недооценивает и неверно характеризует более грандиозные обманы, которые увековечиваются в зеркальном домике веселья Интернета. Ложь является не тем же, что и обман. Ложь – это сознательное говорение того, что вы сами считаете неправдой с целью ввести в заблуждение вашу аудиторию. Я могу сделать это без лжи (молчание в ключевой момент, например, может быть обманным). И я могу лгать вам без обмана. Это может быть, когда вы скептичны и не верите мне, но это может быть и потому, что то, что я говорю, непреднамеренно верно. Другими словами, вы врете, но не обманываете. Это тогда предполагает, что обман имеет место, когда кого-то реально заставили поверить в то, что является неправдой. Обман, как считают философы, это термин успеха. Обман может произойти даже без неверных представлений” [17].
В основе всей этой системы обмана лежит мягкая сила, поскольку люди получают приятную для них модель мира. Конечно, она будет расходиться с реальностью, но это уже становится не так и важным. Если в физическом пространстве все живут по-разному, то в виртуальном – общая благодать. По этой причине человек берет вину за свою плохую жизнь на себя, отодвигая государство из числа виновных.
М. Шевченко говорит еще так: “Российские власти стали просто глиняным гомункулом, из которого вытащили волшебную бумажку! Они живут по инерции, двигаются по инерции — у этой политической системы нет никаких перспектив и стимулов! Наши власти полагают, что они антизападные. На самом деле — западные. Вся их мечта — быть частью Запада, их просто туда не взяли. Не взяли этих, но возьмут кого-то других. Между тем, смысл России — быть вообще не-Западом, быть иным пространством. А они не справились с той задачей, с той возможность, которая им выпала судьбой. Они — это власть имущие. Они хотели войти в мировое цивилизованное пространство на каких-то своих основаниях — не получилось.
В итоге, Россия разорена, народ живет кое-как, правящая элита фантастически богата, везде процветают коррупция, хищения вскрываются на миллиарды рублей. Это полная деградация, полный распад системы. Конечно, в этой ситуации — только полицейщина, только фашизация, только террор. А что еще остается правящей верхушке, которая не может дать народу никакого будущего?!” [18].
Кто же эти эксперты, преодолевающие страны и расстояния ради того, чтобы покрасоваться на чужом экране? Это совершенно разные люди, но они обладают одной общей чертой – странными биографиями, которые в норме вообще не дали бы им возможности приблизиться к аудитории, прикрываясь неопределенным словом “эксперт”. Причем часто он прилетает из другой страны, но почему-то хорошо говорит по-русски. Начнем удивляться… Всех расположим по одной схеме: Имя + Информация. И ничего лишнего…
Яков Кедми: “Вообще-то, изначально его звали – Яков Иосифович Казаков. Родился он в 1947-ом году в славном городе Москве, в семье обычных советских инженеров. Успешно закончил среднюю школу. Устроился на завод бетонщиком-арматурщиком. Учился заочно в МИИТе. Обычная советская биография, короче говоря. Скромная и достойная…. Но в феврале 1967-го года Яков приходит (совсем не скрываясь, средь бела дня) в израильское посольство и заявляет, что хочет иммигрировать в Израиль. Естественно, что израильские дипломаты решили, что имеет место быть коварная провокация со стороны советского КГБ, и Якову Иосифовичу в просьбе было отказано. Кедми (Казаков) настаивал. Но ему не верили. Через некоторое время Яков незаметно(!) пробрался (!) в американское посольство (!) и потребовал (!) у американского консула (!) выезда в Израиль. Какой напор, какая потрясающая целеустремлённость…. В мае 1968-го года Яков пишет официальное письмо в Верховный Совет СССР, в котором красочно осуждал политику антисемитизма, отказывался от советского гражданства и провозглашал себя (в одностороннем порядке) гражданином Израиля…. Но с израильским гражданством всё было совсем непросто. Не было, как на зло, у Якова родственников в Израиле. Ни ближних, ни дальних.
То есть, о «воссоединении семьи» и речи быть не могло. Ситуация с отъездом в Израиль снова зашла в тупик…. А тут настойчивым гражданином Казаковым и КГБ, наконец-таки, заинтересовалось. Начались многочасовые встречи/беседы/допросы. И так Яков был убедителен, так «достал» обычно невозмутимых «кэгэбешников», что в феврале 1969-го его, всё же, выслали из России. Мол, себе дороже – с такими связываться…. Вот, такой он, Яков Кедми, настойчивый и упрямый…. Но на этом дело не закончилось. Отнюдь. Он то в Израиль прибыл, а его родителям в выезде из СССР было отказано. Но Яков же – упорный. Полетел в США и прямо перед знанием ООН устроил образцово-показательную голодовку. Поднялся скандал и власти СССР сдались: выпустили родителей Якова из СССР. Вот так вот….” [19].
Евгений Сатановский:
Чем дальше страна, тем более странными оказываются обстоятельства непреодолимой силы, которые ведут “эксперта” к телепередаче, собственно говоря, они и делают из него вдруг “эксперта”. И не меньшее количество людей хочет поделиться с нами рассказом о нем.
Грег Вайнер:
Все это, как видим, якобы очень иностранные эксперты, правда, почти за каждым из которых есть другая его фамилия и даже хорошее знание нашей нецензурной лексики.
Но есть и, наверное, единственный человек, вероятно, под своей фамилией – Майкл Бом, который тоже попадает в разные ситуации:
Не забудем и украинского эксперта, не столько известного в Украине, как в России – Вячеслава Ковтуна. Иногда его даже бьют, но это, видимо, входит в ту сумму, которую он получает, а это до десяти тысяч долларов в месяц. За ним тоже тянется шлейф событий:
Кстати, есть еще один украинец, хотя он и менее активен в плане попадания в скандальные ситуации – В. Трюхан [34 – 37].
Каким бы ни был сильным политологом человек, но, когда он попадает в руки сильного медиа-игрока, которого обслуживает вся инфраструктура телеканала, любой оппонент всегда проиграет. Его не только обсмеют, но и побить могут.
Кроме профессиональных “американца” и других, есть еще профессиональный “прибалт” – Андрис Лиелайс. Как и все другие, абсолютно все из перечисленных, он тоже никакой не политолог, а актер, которого, кстати, тоже коснулось выставление из студии [38].
Андрис Лиелайс:
Одни и те же люди шагают по всем каналам, поскольку других-то нет: “С 2014 года Андрис Лиелайс стал завсегдатаем политических ток-шоу на российских телеканалах. Он частый гость в программах Владимира Соловьева, Романа Бабаяна, Ольги Скабеевой и Евгения Попова. Выступает как эксперт в политических дискуссиях. По большей части высказывается о конфликте между Западом и Прибалтийскими республиками и Российской Федерацией” [40].
Такая же управляемая ситуация существует и в новостях. Они важны, поскольку к ним в первую очередь обращается человек, чтобы понять сегодняшний день. Причем сегодня создана еще одна линия, интересующая всех. Это Ковид в ее конкретной ежедневной реализации: ежедневное число заболевших, число умерших. То есть информация может забрать у нас больше внимания, чем раньше.
Управление текущими ситуациями на экране и с экрана всегда сложно. Уследить за происходящим дано не всем. Власть ведь тоже не может давать ежесекундной интерпретации. Реальность всегда будет ее обгонять. А за ошибки бьют…
Вот, что говорит один из редакторов: “Идеологическую повестку нам, шеф-редакторам, не формулировали, мы двигались в общем русле. У многих интуиция на таком уровне, что без указания сверху мы всё правильно даём в эфир. Помню, кстати, как президент и премьер-министр сделали противоречивые заявления по поводу Химкинского леса. Премьер дал один комментарий, президент другой. Воронченко, которая в тот момент была на Дальнем Востоке, вообще слилась: «Выкручивайся сам». В общем, сделал все правильно – противоречий между словами президента и премьера в эфире не было… Проблемы возникают редко, потому что нам заранее говорят, что не давать в эфир. Например, прошлым летом арест ректора Дальневосточного университета. Замдиректора «Вестей» сказал «не давать». Выяснять причины я не стал. Иногда бывает, что вводные меняются несколько раз в течение дня, ситуация же развивается, бывает, что и в течение получаса приходится, что называется, в прыжке переобуваться. Со временем формируется профессиональная интуиция, ты понимаешь сам, что дать в эфир, что не дать. Советуешься, если сомнения” [41].
Телевизионные политические ток-шоу вообще говорят сразу обо всем, ведь врагов много, и они все разные: «Кто против?» – еще один гремучий компот из дискуссии о Сирии, Украине и автокефалии. Цель этих передач одна: использовав любой предлог, обострить конфронтацию между Москвой и Киевом. А предлогов, к сожалению, хватает. В студии новой программы Соловьева – те же самые эксперты (Вячеслав Ковтун и Ко). Дежурная агитбригада, которая делает вид, что разбирается во всем (от Ближнего Востока до истории дипломатии). А на самом деле эти «эксперты» не разбираются ни в чем. Сегодня на ТВ не нужны специалисты – достаточно кричать, нагонять жути и недолюбливать США и Украину» [42].
За всем этим стоит серьезная организация всего, множество экспертов, обилие тем, обеспечение нужной реакции аудитории: “Сама структура работы следующая: всего в программе трудится пять или шесть бригад, состоят они из 3-4 человек – это белая кость. Шеф-редактор бригады, человек, отвечающий за видео, человек, отвечающий за предварительную подготовку сценария. И два стада: одно – побелее, редакторы по статусным экспертам, на них общение с випами; и второе стадо – это уж совсем работа для рабов, так называемые редакторы по репликантам. У меня эта должность ассоциируется с доисторическими животными. Что такое редактор по репликантам? Более стремную работу найти невозможно – это человек, отвечающий за вскакивающих и тянущих руку людей из народа, их даже не подписывают титрами, они лишь вставляют свои реплики” [43].
Общая картинка, получаемая в результате, такова: “Типичное ток-шоу на федеральных каналах российского ТВ выглядит сейчас так: десяток и больше «экспертов» одновременно кричат на человека, осмеливающегося высказывать альтернативную точку зрения. Вырос спрос на тех экспертов, которые кричат громче других и готовы занимать радикальные позиции в рамках текущей генеральной линии, — на их фоне официальные сторонники умеренности выглядят вполне здравомыслящими людьми. Телезритель привыкает, что с экранов телевизора вполне можно рассуждать о «радиоактивном пепле», затем жестокость и агрессия переносятся в повседневную жизнь” [44].
С одной стороны, телевизор моделирует жизнь, с другой – жизнь моделирует телевизор. Ведущему надо создавать “слаженно играющий оркестр” из разных экспертов, поэтому они повторяются, так как с новым человеком работать тяжело. Более того, одни и те же люди переходят с канала на канал.
И, напоследок, вернемся к идее видеоигры, которую напоминает ток-шоу. Получается, что это в принципе самый распространенный тип видеомышления граждан: “Чуть ли не каждого второго жителя РФ причислили к геймерам. Их расходы на видеоигры в этом году могут превысить 1 млрд долл. Разработчики видеоигр способны внести вклад в цифровую экономику, но эта индустрия не включена в повестку цифрового развития страны, обратили внимание в Аналитическом центре при правительстве. Драйвер игровой индустрии – мобильные игры. Если добавить к расходам граждан на игры покупку мобильных устройств, то выяснится, что эти затраты сопоставимы с расходами на основные продукты питания” [45].
Развлекательность пришла в политическое вещание. С одной стороны, от эксперта требуется, как говорят за кулисами, “оручесть”, с другой, он должен уметь удерживать внимание даже с помощью краткой реплики. Часть из них выступают в роли политических клоунов, которых разрешено высмеивать.
То есть перед нами типичный вид мышления. По этой причине и другие видеопродукты, чтобы достичь успеха должны моделировать определенные его характеристики. Ток-шоу – это еще одна видеоигра, но сразу для всех граждан, призванная не только нести, но и активировать вновь и вновь правильные с точки зрения государства мысли в головах граждан.
В этой кукольной пьесе все действия распределены между друзьями и врагами, поскольку пропаганда пытается управлять массовым сознанием с помощью образов врагов в головах граждан. Социологи в свое время говорили, что они проверяют не само массовое сознание, а телевизор, так сильна управляющая суть телевизора. Сегодня Левада-центр дает такое расположение врагов: 70% считают врагом России США, 14% – Украину, 10% – Великобританию, по 7% – Евросоюз и Польшу.
Но враги должны что-то делать, чтобы быть признанными таковыми. Поэтому точкой отсчета являются нарративы о врагах. Враг все время должен делать что-то нехорошее, чтобы он не ушел из поля внимания.
Враги редко меняются: “Если Беларусь стала одним из объектов пристального внимания российских СМИ в последние месяца три, то Украина вызывает особый интерес уже не первый год. В сюжетах, посвященных Беларуси, регулярно присутствует Украина и для демонстрации контраста отношений Беларусь-Украина и Беларусь-Россия, и для формирования образа врага в лице Украины. Один из нарративов, который сформирован для российского зрителя – Украина по указке и при поддержке Запада участвует в подготовке и реализации беларусского майдана. Российские СМИ обыгрывают ими же созданный ранее миф об угрозе беларусской власти со стороны Украины, о «фашистском» режиме и прочие страшилки. Зрителю транслируют нарратив, что беларусский народ мирный и лояльный к российскому, беларусские протесты в массе своей ненасильственные, но из Украины забрасывают специально подготовленных при участии ЦРУ лидеров для радикализации мирных протестов и формирования антироссийских настроений” [46].
Появился Байден, телевизор обсуждает его недостатки, мол, стар он очень. И еще “недостаток Байдена – что у него собирается служить некий демонический Тони Блинкен, ведущий родословную своих предков из Российской империи, отчего фамилию «Блинкен» у нас переводят как «Мерцающий» (сродни «Клетчатому» из «Приключений принца Флоризеля»). При этом сам Блинкен Телевизором назначен главным русофобом по некогда сказанной им фразе (*приблизительно): «В 2012 году мы думали, что Путин заинтересован интегрироваться с Западом, а теперь видим, что он возглавляет российскую клептократию, которой такая интеграция нафиг не нужна». Отнесение российской элиты к клептократии Телевизором воспринимается как злостный навет, но ведь ни для кого не секрет, что точно так же считают и значительный процент россиян, и даже целая системная политическая партия – коммунисты. О клептократизме элиты свидетельствуют также и бесчисленные аресты функционеров, хотя тут можно и возразить, что это идет «самоочищение». Во всяком случае, Блинкен, кажется, ничего клеветнического вроде пока не сказал” [47].
И. Яковенко обращает внимание на то же – телевизор сразу невзлюбил Э. Блинкена:
При этом и зрители, и эксперты, и ведущие все прекрасно понимают, играя заданные извне роли, нужные для пропагандистского воздействия. Враг должен быть страшен, но над ним можно и посмеяться. А на следующей неделе все вновь повторится. Снова врага поставим на колени. Но это кукольный враг с кукольными страстями…
Тот же В. Соловьев высказывается так: «Мне кажется, что в вопросах идеологии, идеологического переосмысления, поисков смыслов мы оказались в межвременье. Нам необходимо продумать структурно, системно и финансово иные подходы к развитию. Нам надо не бояться мыслить. Есть же задачи, которые перед нами стоят, мы видим, как на нас наступают страны НАТО, как они приближаются к нашим границам, как происходит битва смыслов. При этом мы видим образ будущего, которое рисуют американские, европейские фонды, которые не имеют никакого отношения к реалиям, но они привлекательны, это как продукция Голливуда, которая далека от реальной жизни в Америке, но замечательно продается. Но мы же в ответ на это не предлагаем ничего» [49].
И еще один из российских политологов С. Караганов говорит об идеологическом обеспечении российской политики, а точнее о ее отсутствии: “Российская линия страдает важной слабостью. Мы постоянно отбрехиваемся, играя, таким образом, на предлагаемом поле. Мы по привычке, унаследованной от прошлой “холодной войны”, доминирования Запада, уделяем ему слишком много внимания. Мы давно не проигрываем. Мы уже давно не так бедны и несвободны. А оборонительность сохраняется. То, что мы находимся в идейной сфере в обороне, вполне соответствует российской стратегической традиции – перед тем как победить, сдали Москву Наполеону, отбивались от Гитлера до Волги. А от кого мы сейчас защищаемся? От пигмеев по сравнению с теми чудовищами. Оборонительная традиция неуместна в нынешнем мире, ведет к потере куража и у элит, и у общества. А без него в России побед не бывает. Нет у нас и позитивной идеологии для самих себя, новой русской идеи. А без таких идей все великие державы рушатся или перестают быть таковыми. Мир усеян их могилами или развалинами” [50].
И практически о том же, то есть в головах витают те же идеи, говорит то ли историк, то ли идеолог В. Мединский: “Своё видение мировой истории США трактуют с момента рождения и назойливо распространяют всеми инструментами — и «мягкой», и самой жёсткой силы. США не борются, как мы, с фальсификациями истории. Они попросту беззастенчиво насаждают свою точку зрения на историю — всюду и всеми доступными средствами. От Facebook до Голливуда, от Twitter Белого дома и учебников Сороса до своих говорливых вассалов: евродепутатов, политиков государств-«лимитрофов» и прочих. Посему я бы вообще предложил постепенно отойти от позиции борьбы с «фальсификациями». Хватит оправдываться — надо насаждать, надо продавливать свою точку зрения. Тем более нам много легче, чем нашим «оппонентам». Мы говорим правду, а потому в собственной лжи, в «показаниях» никогда не запутаемся. Нам сверять свой взгляд на историю с последними «методичками из центра» не нужно. Мы оперируем только фактами, цифрами, хроникой и архивными документами. Только исторической правдой. И мы верим в то, что делаем. Мы понимаем: «борьба за историю» сегодня — это просто часть конкурентной борьбы государств, дело обыденное, пропагандистское, ведущееся осознанно” [51].
Хоть Мединский говорит “хватит оправдываться”, но оправдываться приходится, поскольку налицо отставание и в уровне жизни, и в уровне технологического развития. По этой причине и пришлось вернуться к модели “кольца врагов”, когда внутренние причины пытаются разрешить внешними. Вообще каждое выступление Мединского вызывает просто бурю отрицательных эмоций [52].
Идеология никуда не уходила. Она ждала своего часа, чтобы возродиться вновь. И в этом нет ничего плохого, если она не является агрессивно ориентированной. Но если ты видишь вокруг в своей голове “кольцо врагов”, рано или поздно это проявится и в жизни. Кстати, в Беларуси отделы идеологии есть на каждом предприятии, и вряд ли это облегчило политическую жизнь.
Все это прямые и косвенные приметы того, что мир вступает в новый период того, что обозначается в истории как долгая война. И опыт долгих войн показывает, что в этом случае нужна идеология. Без нее долгой войны не бывает, долгая война – это обязательно и одновременно идеологическая война.
Опыт таких войн хорошо изучен, поскольку мы прожили в рамках них достаточный период истории. С идеологией в голове пришлось идти на войну: “За короткий XX век в мире расцвели и угасли два «Великих нарратива»: фашизм и коммунизм. Хотя говорить об их полном исчезновении пока рано, поскольку активно действуют как ультраправые, так и левые силы. Тем не менее III Рейх и СССР, которые олицетворяли эти две идеологии, прекратили свое существование, что дало повод говорить о пресловутом «конце истории», поскольку альтернатив западной «демократии» не осталось и восторжествовал «презентизм» <…> Даже люди, причастные к созданию или поддержанию «Великих нарративов», начинают преподносить их как заранее неосуществимые проекты. Такая судьба постигла и проект «развернутого строительства коммунизма», который, наряду с насаждением кукурузы и освоением целины, стал негативным символом хрущевского десятилетия” [53].
Но население практически никогда не живет в построенном и реализованном, власть всегда отправляет его строить и реализовывать нечто будущее, но не жить в настоящем. Цели “жить” как-то не было в Союзе, она каждый раз откладывалась ради построения будущего.
В свое время поездка Хрущева в США открыла ему глаза: “Определенную роль в демонстративном соревновании мог сыграть визит Н. С. Хрущева в США, где он мог своими глазами взглянуть на «загнивающий Запад». Несмотря на всю идеологическую критику западного образа жизни, очевидных преимуществ в его уровне не заметить было нельзя. Недаром одним из самых популярных призывов того времени был «Держись, корова из штата Айова!», поскольку, как отмечали современники, все хотели перегнать Америку по мясу, молоку и прогрессу на душу населения. Можно предположить, что коммунизм представлялся как американский уровень благосостояния в сочетании с советской политической системой” (там же).
Однако Советский Союз погибает и при наличии хороших идей, и своего видения будущего, то есть уровень информационного и виртуального пространства был высок, чего нельзя было сказать о физическом пространстве. Западная картинка мира резко отличалась в этом плане от советской. И хоть советский человек видел только кино, а не реальность, он автоматически переносил это на якобы реальную американскую жизнь. Кстати, сегодня мы даже не знаем и не задумываемся над тем, какой трансформирующий потенциал заложен в телесериалах, которые безотрывно смотрит все человечество, причем одно и то же во всех странах.
В. Познер говорит: “американцы, когда открыли у нас свою выставку – я это очень хорошо помню, в 1959 году, когда с конной милицией надо было сдерживать толпы, смотревшие на простые вещи в общем-то. На американскую кухню с холодильником и стиральной машиной. Когда драки шли за пластмассовые пакеты, на которых было написано «Пепси-кола»… Драки, настоящие! Потому что таких пакетиков пластмассовых у нас не было. И оказалось, что вот такие вещи абсолютно простые, домашние, ежедневные производят более сильное впечатление и влияние на мозги, чем замечательный актер или ансамбль…” [54].
Вернувшись в наше время, мы опять видим существенный разрыв в физическом пространстве, но теперь к нему добавился и разрыв в виртуальном пространстве, поскольку уже нет своего видения мира, а есть только западное. Но оно же одновременно считается враждебным. Образуется какая-то политическая шизофрения.
Одновременно возводятся информационные и виртуальные “валы”, призванные защищать от Запада, притом, что вся техника, мода, кино – западные. И это не только весь технический инструментарий, но и практически вся виртуальная продукция: от телесериалов до видеоигр. И в них человечество проводит большую часть своего времени. Оно живет в виртуальности, одновременно незаметно для себя впитывая предлагаемую там модель мира.
Редакция сайта «Проект» считает, что эти защитные сооружения, на которые, как и на силовиков, тратятся большие бюджетные суммы, имеют вполне конкретные цели: “Главная идея, которая руководит лидером России все 20 лет, — прятать, перепрятывать и затуманивать высокими словами свое прошлое и настоящее. Уже из этой идеи рождается все остальное: конфронтация с другими странами, ориентированная на друзей экономика, скрепы, дело ЮКОСа, отравление Алексея Навального и все прочее вплоть до нелепых мелочей вроде нарощенных каблуков или фотографий с голым торсом” [55].
И еще оттуда же: “Этический облик президента не выдерживает критики, и в стране, где существуют политическая репутация и честные выборы, это непременно осложнило бы ему нахождение во власти на протяжении 20 лет. Все эти годы в стране с привлечением тысяч государственных служащих и частных лиц проводилась операция прикрытия: фиктивные должности для женщин президента, тайные резиденции и другое незаконно полученное имущество, спрятанное от общества силами государственных СМИ, спецслужб, кадастрового ведомства и множества других людей, получающих именно за это зарплату”.
В такой борьбе виртуальность призвана заменить реальность. Она всегда будет ярче и красивее реальности. По этой причине телезащита власти не умрет в ближайшее время. Никакие соцсети не могут передать это ощущение единой толпы, когда зритель ощущает себя плечо к плечу стоящим на экране персонажем. Все телешоу действуют как “Голубой огонек” советского времени, объединяя ” своих” в противостоянии “чужим”. Правда, в “Голубом огоньке” было больше объединения и меньше противостояния. Он должен был успокаивать, а ток-шоу должны будоражить.
Построенный виртуальный щит действует по известному принципу, что лучшая защита – это нападение. Модель “кольца врагов” – универсальна, она позволяет давать ответ на любую проблему, являясь средством объединения страны вокруг своего лидера. Но следует помнить и то, что разные медиаотражения мира – это не сам мир. Медиа просто удерживают наше внимание на том, что в первую важно для других.
Физическая действительность отлична от виртуальной. Живя в виртуальной, мы начинаем видеть то, чего нет в реальности, и не видеть того, что там есть. Мы становимся рабами медиаотражений, отсюда такое внимание к ним у В. Путина, а также многомиллионные затраты на воспроизводство медиакартинок в каждой квартире.
В. Илларионов, признав Познера многолетним пропагандистом, переходит к характеристике первого лица: “Сравнение между стратегиями и тактиками, присвоение Путину качества тактика и отказ ему в качестве стратега происходит в основном от западных лидеров – европейских, американских. Но у них понимание стратегии заключается в другом. В понимании большинства из этих людей, главной стратегической целью является укрепление собственной страны, повышение благосостояния собственных граждан. И с этой точки зрения недостижение этих целей свидетельствует о том, что человек не является стратегом. Им очень трудно понять, что у лидера государства главными могут быть другие цели – личные, друзей или создание империи” [56].
Результаты, достигнутые Путиным, глазами самого Путина по мнению Илларионова выглядят так: “Он уже меньше думает о том, что напишут о нем в учебниках истории, за исключением только того, что касается воссоздания так называемой исторической России – имперского проекта, который действительно ему очень дорог. А в остальном то, что отметят, как он ему кажется, идет со знаком “плюс”. Это аннексия Крыма, попытка установления контроля над Беларусью, операция против Грузии по захвату Южной Осетии и Абхазии. Может быть, первые полгода так и будет – до тех пор, пока во власти будут находиться люди, которые следуют курсу Путина. Но в исторической перспективе это будет черной страницей российской истории, которую придется пересматривать, изменять. Российские войска все равно рано или поздно уйдут из оккупированного Крыма, Донбасса, Южной Осетии и Абхазии, они будут выведены из Приднестровья. Это совершенно очевидно. И любое сколько-нибудь ответственное правительство у нас (не только либеральное) будет делать все возможное для восстановления международно признанных границ России по состоянию на декабрь 1991 года. Если, конечно, дальнейшее развитие страны не приведет к тому, что границы РФ изменятся еще, и не в ее пользу” (там же).
Для защиты себя государство и создало Комитет виртуальной безопасности в лице гостелевидения. Но это защита от собственного населения, поскольку никто другой эти передачи не смотрит. Там можно найти правильные ответы даже на неправильные вопросы.
Интересно, что и для британцев тоже телевидение остается основным источником новостей, хотя ему на пятки наступают соцмедиа [57 – 58].
Известный исследователь телевидения Д. Дондурей говорил, что глубинная госбезопасность – это охрана понимания жизни. Тех специалистов, которые занимаются мозгами граждан он назвал “смысловиками” по аналогии с “силовиками”. И те, и другие важны и необходимы: “Еще в конце минувшего века госсмысловики совершили открытие. Осознали невероятное: при умелом программировании массовой культуры предоставленные рыночной системой возможности совершенно не опасны для сохранения концепции «особого пути» российского «государства-цивилизации». Частная собственность, подключение к мировой финансовой системе, отсутствие цензуры в ее прежнем виде, подписание множества международных правовых конвенций, наличие элементов гражданского общества и даже допуск определенного объема конкуренции не препятствуют воспроизводству протофеодальных по своим внутренним кодам принципов устройства российской жизни. Оказалось, что теперь можно не наказывать людей за собственнические побуждения, за нелояльные господствующей доктрине мысли, не препятствовать поездкам миллионов граждан за границу. Наоборот, их призывают: добывайте деньги, покупайте, думайте о детях, о своем здоровье, путешествуйте, вкусно ешьте, делайте селфи, как это происходит в любой нормальной стране. Только будьте уверены, что все эти невообразимые для бывшего советского человека возможности вы получили в результате установления «порядка», «стабильности», «справедливости». А также обуздания ненавистных олигархов, восстановления утраченного чувства единства и причастности к великой стране – признанному центру силы и гаранту нового многополярного мира. Рынок оказался спасителем советского типа сознания. Его щедрым кормильцем” [59].
И еще: “Шаг за шагом, терпеливо и системно, смысловики сохраняли у строителей капитализма советский (российский трансисторический) тип сознания. Не позволили снять ни одного сериала о «красном» терроре, насильно переселенных народах, об ужасах жизни в ГУЛАГе, о массовом доносительстве, разбирательстве в парткомах интимных семейных отношений или преступности обладания иностранной валютой. На опрос «Левада-центра» «Как следует относиться к своей советской истории?» 76% россиян ответили, что «с гордостью». Вопреки всем идеалам действующей Конституции трое из каждых четырех граждан нашей страны спустя четверть века не принимают рыночные отношения и частную собственность! Они убеждены, что государство – это вовсе не система институтов, как думают бездушные экономисты. Государство – это народ, язык, культура, общая история, друзья, родители. Это, конечно же, родина и отчизна. А ныне действующая «администрация» (у нас вместо этого понятия используется более привычное – «власть»), естественно, неотъемлемая часть родины. Люди выучили, что сегодня важно противостоять любым попыткам зарубежных «партнеров» подчинить нас глубоко чуждым – нероссийским – ценностям и тем самым лишить реализации национальных интересов, а следовательно, и суверенитета. Так думать, безусловно, намного проще, чем переживать за низкую производительность труда, воспитывать анонимную ответственность или отвагу рисковать в качестве предпринимателей. Импортозамещение – вот наш концептуальный ответ на современные цивилизационные вызовы, такие как участие в трансгосударственной кооперации, в сложных производственных цепочках, умножении интеллектуальной части человеческого капитала, совмещении ценностных и моральных взглядов населения разных стран, без чего вскоре будет невозможно создавать конкурентоспособные продукты вторичной обработки” (там же).
Нам встретился и такой достаточно острый взгляд на результат всех этих в первую очередь ментальных процессов: “сегодняшняя РФ – не наследник исторической России, а осколок Советского Союза. Разумеется, со значительными модификациями. Меритократия наоборот, всевластие чиновников и силовиков, фиктивная демократия (в СССР – «социалистическая демократия»), экспортно-сырьевая экономика, доминирование крупных госкомпаний – всё это является фундаментом как советской, так и нынешней системы. Так же и оппозиция имеет соответствующие особенности. Ключевую роль и тогда, и теперь играет идеология агрессивного милитаризма и великодержавного шовинизма. Не этнического, а государственного, бюрократического. Который сейчас упрощён и избавлен от осточертевших сказок о «добром дедушке Ленине» и «комиссарах в пыльных шлемах». А заодно от революционно-освободительной романтики, которая так сильно подставляла идеологов КПСС. Теперь вся идеология с полной откровенностью посвящена культу начальства. Агитпроп восхваляет и сталинизм, и самодержавие, и крепостное право. Любой деспотизм, подчас до Батыя включительно. Российское общество, довольно сильно изменившееся после 1991 года, сохраняет принципиальные советские черты. Жёсткая социальная дифференциация. «Самоизоляция» элиты на властном олимпе. Почти полное отсечение масс от принятия политических решений любого уровня. Этот феномен, свойственный слаборазвитым странам и называемый в Латинской Америке «исключённостью» (exclusion), в СССР принял огромные размеры. И после 1991-го перекочевал в современное российское общество” [60].
Начиная с Крыма, Россия начала решать свои внутренние проблемы во внешнем мире. Но это все победы территориальные, никак не связанные с развитием страны. В этом плане они количественные, а не качественные. Это победы генералов, которые водят указкой по карте мира, а не победы для старушек, живущих от пенсии до пенсии. Это как победы Селима I, строителя оттоманской империи, которые отвлекли время и энергию католических иерархов, дав возможность поднять голову Лютеру. В результате не Селим, а Лютер стал тем, кто сделал следующий шаг в развитии человечества. Не захват территорий, а захват мозгов движет вперед мир. Мозги должны побеждать грубую силу, поскольку за окном другой век…
Олексій МАЦУКА, Голова правління громадської організації «Донецький інститут інформації»
Пандемія COVID-19 стала серйозним випробуванням для медіа Донецької та Луганської областей. Масове поширення вірусу і введені для боротьби з ним карантинні обмеження вплинули на роботу масмедіа в різноманітних аспектах.
Фінансове питання
Ключовими стали зміни у фінансовій структурі медійного ринку регіону. У Донецькій області, як в Україні в цілому, більшість медіа не є комерційно прибутковими і по суті не виконують функцію бізнес-проектів. Існує кілька головних моделей роботи медіа. Перша – донорська, де донором можуть виступати міжнародні організації або локальний бізнес, який бачить в цьому соціальну функцію і максимально не втручається в редакційну політику. Другий тип – медіа, як інструмент впливу місцевих фінансово-політичних груп. І третя найменша група – незалежні комерційні медіа, фінансово самодостатні, що працюють згідно стандартів журналістської етики.
Тож не дивно, що криза найсильнішим чином вдарила по останнім. Далеко не всі з них мали достатній фонд розвитку для того, щоб пережити локдаун і спад виробництва. За даними Національної асоціації медіа, опублікованими в липні, у 73% регіональних медіа доходи скоротилися як мінімум удвічі, при цьому у кожного п'ятого – на 90%. Так, за словами Людмили Шішханової, генерального директора маріупольського телеканалу ТВ7, з початком пандемії телеканал став зазнавати значних збитків. В першу чергу це було помітно по тому, що рекламодавці, які раніше користувалися послугами редакційної команди ТВ7 для виготовлення відеороликів з подальшою трансляцією їх на телебаченні, відмовилися від цього на невідомий термін, а це становило значну частину прибутку телеканалу.
У містах Донецької області істотний сегмент ринку зайнятий дрібним бізнесом, який поніс найбільш серйозні економічні втрати і змушений був скорочувати бюджети на рекламу. Наприклад, аудиторія ТВ7 становить близько 1 млн осіб, це жителі Маріуполя та прилеглих районів, і в основному канал орієнтується на рекламу від приватних підприємців, багато з яких зараз припиняють роботу або скорочують обсяги виробництва. Шішханова розповідає, що з початком пандемії постійні рекламодавці каналу стали скорочувати свої замовлення або зовсім відмовлятися від них. Важко також стало залучати нових, оскільки мало хто зараз відкриває бізнес.
Багато в чому пандемія лише посилила кризу в місцевих медіа, які розриваються між бажанням проводити редакційну політику в інтересах своїх читачів і запитами рекламодавців і спонсорів, багато з яких теж мають політичні інтереси. Це відбилося навіть на висвітленні самої теми пандемії COVID-19. Деякі редакції стали публікувати матеріали, спрямовані на створення позитивного іміджу певних фінансових груп, політичних сил або окремих політиків в умовах боротьби з коронавірусом. Згідно з моніторингом Інституту масової інформації, який проводився в квітні, близько 5% таких матеріалів, опублікованих на одному з п'яти новинних сайтів Донецької області у звітний період, мали ознаки замовних. Пізніше проблема тільки посилилася з наближенням дати місцевих виборів.
"Як знімати?"
Іншою важливою проблемою стали зміни в самій роботі журналістів і редакцій в зв'язку з карантинними обмеженнями. Питання, як тепер знімати і організовувати логістику виробництва матеріалів, з'явився ще в березні, каже Юлія Діденко, головний редактор платформи "Новости Донбасса. Відео". Перед медіаменеджерами постало питання забезпечення знімальних груп і журналістів засобами індивідуального захисту. "Всі розуміли, що особливо активно знімати потрібно буде саме про коронавіруси, – розповідає Діденко. – А це означало їздити по лікарнях, спілкуватися з лікарями, пацієнтами. Фактично журналісти працюють в полі виявилися теж в якійсь мірі, меншою безумовно, ніж наші медики, то тим не менше – теж на передовій війни з пандемією".
Пандемія COVID-19 дійсно затьмарила всі інші теми, особливо на початку запровадження карантину. До кінця березня 59% всіх матеріалів загальнонаціональних онлайн-виданні були присвячені тому чи іншому аспекту поширення вірусу і його впливу на життя і економіку країни і світу. Редакціям на Донбасі було потрібно балансувати між висвітленням цієї теми та інших важливих сюжетів життя регіону, зокрема військового конфлікту на Сході України і його наслідків. Разом з тим, необхідно було також не залишати без медійної уваги вразливі групи населення регіону, за якими карантин і небезпека зараження вдарили більш інших. Вимушена інфраструктурна ізоляція посилила проблеми прифронтових територій і послабила можливості для майбутньої реінтеграції тимчасово окупованих.
Також важливим завданням для редакцій стало вироблення нових алгоритмів роботи і пошук нових можливостей для організації робочого процесу. На зйомки без масок не ходити, по можливості дотримуватися дистанції, питати, чи не є герой контактною особою людини з COVID-19. За словами Діденка, були випадки, коли герої самі попереджали, що дізналися про підтверджений контакт і наближатися до них зараз небезпечно.
Як розповідає Андрій Діхтяренко, головний редактор "Реальної газети" з Луганська, з початку пандемії він радить своїм співробітникам: "Пропонуйте героям самим стати співавторами матеріалів про себе". Коли оператори не мають можливості дістатися до місця зйомки, герої матеріалів самі знімають, найчастіше на камеру смартфона, в яких умовах живуть або розвивають свій бізнес, і ці відео потім використовуються в сюжетах.
Карантинні обмеження змусили деякі медіа перебудувати роботу редакцій. Більшість нарад і обговорень перенесли в онлайн і чати різних соціальних мереж. У пригоді і специфічний регіональний досвід тих редакцій, які були змушені після 2014 року переїхати з тимчасово окупованих територій Донбасу, коли колеги з одного видання часто опинялися в різних містах і потрібно було відбудувати віддалену взаємодію різних частин колективу.
Нові можливості
Пандемія посилила кризу, але і вона дала інструменти для виходу з неї. Частина перетворень, через які проходять регіональні медіа, реагуючи на умови пандемії, можуть зберегтися і після нормалізації умов роботи, дозволяючи, наприклад, зменшувати вартість вироблених матеріалів і спрощуючи логістику.
З початком пандемії міжнародні організації, що працюють в сфері медіа, значно підвищили свою активність, почавши інформаційну кампанію про кризу і способи захистити себе і своїх близьких від інфікування, що вплинуло на тематику виробленого контенту. З'явилася значна кількість грантів для підтримки регіональних ЗМІ. Наприклад, ТВ7 приєднався до великого проекту висвітлення медичної реформи.
В інтернет-сегменті пандемія підвищила інтерес до медіа. Згідно з дослідженням Reuters Institute, проведеним в серпні, охоплення аудиторії онлайн-видань у всьому світі значно виросло в порівнянні з минулим роком. Люди стали частіше звертатися до медіа, щоб дізнатися корисну для себе інформацію і про те, як в їх громадах справляються з новим глобальним викликом. Це дозволило, хоч і ненадовго, але залучити нову аудиторію і поборотися за її утримання.
Частина комерційних медіа в регіоні сприйняло кризу, як шанс для реорганізації своєї роботи, що дало привід задуматися над власною комерційною стійкістю. Результатом став пошук нових моделей монетизації своїх продуктів і знань. Як зазначає, наприклад, Людмила Шішханова, колектив телеканалу став більш згуртованим і дисциплінованим, зробивши акцент на поліпшенні своїх навичок та підвищенні власної конкурентоспроможності.
У Слов'янську одне з популярних онлайн видань відкрило для себе новий напрямок і нових клієнтів. З одного боку, багато рекламодавців, які раніше не звертали увагу на інтернет, змушені були прийти на цей майданчик, оскільки їхні рекламні бюджети були урізані й традиційні для них методи реклами стали недоступними.
Також багато дрібних бізнесів задумалися над тим, щоб самостійно просувати свої товари і послуги. У цьому їм знадобилася консалтингова допомога професійних журналістів, які працюють в онлайн медіа. Створення відео-каналів і тематичних груп в соцмережах, їх наповнення і навчання людей правилам роботи з ними стало одним із джерел доходу для медіа.
В цілому, як показала криза, викликана пандемією, ті медіа, які до нього мали стійку комерційну модель і високий рівень менеджменту успішно справляються з його подоланням. Для інших він став приводом замислитися над побудовою власної моделі та розвитком власної фінансової стійкості. Пандемія показала, що для стійкої роботи будь-яке медіа має мати кризовий план і бути готовим швидко реагувати на нові виклики.
Беларусь показывает пример того, что сегодня разговор дубинками не работает. Мир стал иным. Пришло новое поколение (кстати, голоса молодежи помогли выиграть и Байдену), которое не нуждается в таком государстве. Агрессивные действия власти в физическом пространстве привели ее к потере легитимности. Государство как консервативная структура начало отставать от своего собственного народа. Условно говоря, возникло новой чувство собственного политического достоинства.
М. Кастельс, анализируя социальные движения времен интернета, все равно акцентирует их эмоциональную составляющую, а никак не рациональность: “На индивидуальном уровне социальные движения – это эмоциональные движения. Протесты не начинаются с программы или политической стратегии. Они могут прийти позже, когда возникнет лидерство, изнутри или извне движения, чтобы продвигать политические, идеологические или личностные цели, которые могут или нет относиться к причинам или мотивациям участников движения. Но большая часть социальных движений начинается с трансформации эмоций в действия” [1].
Типичный ответ власти на это лежит в делегитимизации протестов, например, таким путем: “Образ протестующих вновь и вновь сводили к преступным и неадекватным людям, поддавшимся агрессивным порывам под влиянием «польских» каналов, алкоголя или наркотиков” [2].
А. Лукашенко сохраняет свой оптимизм, даже когда от него отвернулись его граждане. Он чисто по-отечески пеняет им: “Наши же протестуны, и беглые особенно, которые сидят там в Польше и Литве, рассчитывают на то, что к весне экономика обвалится, как везде, и мы тут придем, возьмем Беларусь тепленькой. Ни черта подобного, не возьмут они Беларусь тепленькой. Мы выстоим. Но будет непросто. Непросто будет в экономике. Постараемся выдержать то, что есть на сегодня. Но людям надо говорить, до людей надо доносить, до трудовых коллективов, до организаций, что это время будет непростое, — сказал он и отметил, что «кто наберется мужества, силы и выдержит, тот сохранится и сохранит свое государство»” [3].
Экс-посол Беларуси в Китае К. Рудый, сопоставляя с Китаем, говорит: “Главное — это то, что сейчас происходит в белорусском обществе. Эта неопределенность — риск для бизнеса из любой страны: удорожание внутренних, внешних займов, санкции, непредсказуемость. Да, этот риск был всегда, но он рос. По Всемирной оценке ценностей, десятилетиями росло положительное отношение белорусов к демократии с 66% в 1994 г. до 87% сейчас, с другой стороны, за тот же период у части общества увеличились симпатии и к военному правлению. Схожий тренд скрыт и в китайском обществе” [4]
Экс-посол Беларуси в Словакии Игорь Лещеня, который в свое время был помощником А. Лукашенко: “Белорусы — не тот народ, где по учебнику 5% населения могут сделать революцию. Да и правитель у нас не тот, который позволит 5% совершить ее. Поэтому должна быть программа, должно быть видение, куда людей ведут лидеры. На четвертом месяце протестов мы не можем концентрироваться только на лозунге «Уходи!». Этого может быть достаточно, чтобы поддерживать в боевом состоянии 500−800 тысяч белорусов. Это много. Но меньше половины. Очень многие, кто за уход Лукашенко, все сильнее задумываются о том, что будет после. Как дипломат я убежден, что диалог — когда к нему созреет власть — был бы лучшим выходом в сложившейся ситуации” [5].
Он оправдывает протесты тем, что они подталкивают власти к диалогу: “Мирные многотысячные демонстрации и забастовки — это не что иное, как принуждение власти к диалогу. Власти было бы удобно, чтобы вышла толпа и начала громить магазины. В этом случае силовики бы играли на своем поле. Сила демонстраций — это то, что они мирные. И плюс в массовости — всех не арестуешь. Но, в общем и целом, максимум 800 тысяч человек выходили на улицы. Да, они герои. Но протестная повестка должна быть дополнена позитивной повесткой, которая могла бы объединить максимально возможное число граждан Беларуси. Надо сохранить достижения первых 30 лет формирования независимой Беларуси. Государство должно оставаться в тех сферах экономики, где оно эффективно. К этому наследию должны добавиться либерализация бизнеса, свобода волеизъявления, честные выборы, общественное обсуждение глобальных вопросов: будь то пандемия или строительство АЭС” (там же).
И у него есть важное замечание, совпадающее с Кастельсом: “У меня было такое впечатление, что единственный, кто думал, это был «Нехта». У него были инструкции и для мирных групп, и для радикалов, что так «вдохновило» наши органы правопорядка”.
Однако физическими действиями нельзя решить проблемы. Собственно говоря, ее создали не только выборы, но и дубинки. И именно дубинки остаются теперь в памяти беларусов как язык власти. Но такой язык не должен быть только физическим.
Про физическую войну человечество всегда говорит как про войну возможную и ожидаемую. В песне пелось так – “Если завтра война, если завтра в поход”… Онтологическая война за модель мира, которую ведут в головах, не ожидается, а ведется все время, поскольку человек постоянно погружен в информационные и виртуальные потоки. И они всегда в большей или малой степени направлены если не на кардинальные изменения, то на коррекцию модели мира.
Информационное и виртуальное пространства могут динамически меняться быстро, чего не скажешь про пространство физическое. Правда, и виртуальное пространство также сопротивляется изменениям, поскольку здесь находятся не только литература и искусство, но и религия и идеология, которые формируют наше ментальное пространство. То есть самое гибкое – пространство информационное, поэтому оно способно отражать динамику всех изменений, человечество даже создало для этого отдельную профессию журналиста. В первую очередь речь идет об изменениях в физическом пространстве.
В свою очередь, фейки направлены на передачу изменений не в физическом, а виртуальном пространстве, причем изменений фиктивных. Именно они, как и конспирология, призваны нарушать картину мира. В советское время в этой роли выступали анекдоты и слухи, которые точно так же разрушали советскую модель мира, поскольку несли в себе альтернативную. В первой, к примеру, Брежнев был фигурой номер один, в альтернативной – старик, читающий все по бумажке. Анекдоты и слухи в этом плане были онтологическими интервенциями, направленными на разрушение официальной модели мира.
Удерживать официальную модель в наше время очень сложно, гораздо легче это было делать в советское время, поскольку цензура не допускала никаких изменений. Сегодня в дело идут даже фейки, поскольку нужную картину мира трудно создать из правды (см. некоторые примеры из опыта российского ТВ [6 – 9]).
Заложил фундамент такой масштабной работы давным-давно В. Сурков, который то уходит, то возвращается, но именно он создал путинизм как идеологию. И. Давыдов так раскрывает особенности его деятельности:
– “Один несомненный и выдающийся талант у Суркова точно был — очень ловко он научился продавать Путину выдуманные страхи и потом осваивать выделенные на борьбу с этими страхами бюджеты. С конца 2004-го Кремль с подачи Суркова ждал русского Майдана и готовился его победить. Кстати, до сих пор ждет, так и не смог никто у них там придумать страшилку поэффективнее и посвежее. Может быть, это аргумент в защиту тезиса о том, что Сурков — главный околовластный интеллектуал, а может быть — грустная правда о мыслительных способностях прочих придворных. Хотя, конечно, одно другого не исключает”;
– “в строительстве адской машинки российской государственной пропаганды Сурков ведь тоже принимал прямое участие. По-настоящему, конечно, процвело это уродливое растение уже после того, как Сурков перестал рулить российской внутренней политикой. Но начиналось все еще при нем” ([10], см. также [11 – 12]).
Сегодня этой гигантской информационной инфраструктурой управляет А. Громов, первый зам. главы администрации: “Впрочем, ресурсы Громова гораздо шире, чем управление телевидением и пресс-секретарями. “Его главный актив в том, что он, как никто, знает, в какой момент и в каком виде подать президенту плохую информацию на кого-то”, — рассказывает бизнесмен, близкий к Кремлю. Гнева Громова опасаются даже миллиардеры, владеющие российскими СМИ. Один из них несколько лет назад получил странный факс из Кремля. На листе с оттиском президентской администрации была скопирована статья работавшего в этом издании корреспондента кремлевского пула об одном из мероприятий Путина. Текст был обильно испещрен возмущенными пометками от руки. Это были пометки Громова: ему не понравилась статья, и он не хотел, чтобы журналист дальше освещал работу президента. Именно при Громове журналистов стали отстранять от пула за негативные статьи о Путине, а позже практика будет усовершенствована, и репортеров фактически лишат «доступа к телу», заставив смотреть многие мероприятия в видео-трансляции. Впрочем, пул — это и источник заработка окружения Громова” [13].
Синхронизация информационных действий обеспечивает государству его влияние, поскольку все остальные на его фоне минимизируются, теряя даже свое имя, как это происходило с Навальным, упоминать по имени которого не может ни Путин, ни Песков [14]. Это даже начинают рассматривать как какую-то форму суеверия.
С. Белковский говорит о Громове так: “Алексей Алексеевич (менее уважительно я обратиться к нему не могу, при всем несуществующем желании) Громов — классический гебист. Его в свое время (1996 год) привел в АП РФ Сергей Ястржембский, назначенный тогда пресс-секретарем президента Ельцина. В сентябре 1998-го г-н Ястржембский был уволен за то, что поддержал — вопреки мнению семьи президента РФ — кандидатуру Юрия Лужкова на пост председателя федерального правительства — и, тем самым, де-факто президентского преемника. Но г-н Громов уцепился за должность и остался до сих пор. Он и не уйдет. Аппаратная живучесть — важное онтологическое свойство гебиста. Посмотрите хотя бы на г-на Путина, а?” [15]. В его биографии можно найти некоторые “стыковки”, работающие на эту версию [16]. В 1982 г. он закончил МГУ и в этом же году отправился работать в Генеральное консульство СССР в Карловых Варах. И еще – во время учебы в университете был комиссаром комсомольского оперотряда МГУ. И свежий скандал – на его 84-летнюю родственницу, скорее всего, тещу, оформлены квартиры за полмиллиарда [17].
В выстроенной системе информационного щита власти самым важным является устранение любого негатива, поскольку он всегда выступает в роли онтологической интервенции, разрушающей выстроенную за многие годы модель мира. Причем есть известная истина сложности создания опровержений. Она состоит в том, что опровергая одновременно расширяется число получателей исходной негативной информации. По этой причине лучше придерживаться правила, что на солнце не может быть пятен…
Нарушителей, распространяющих негатив, любая система строго наказывает. Вот пример с известным журналистом А. Карауловым: “Отстраненный полгода назад от эфира после выхода передач о шести покушениях на Владимира Путина телеведущий Андрей Караулов «бомбит» администрацию президента, правительство, Законодательное собрание и даже Федерацию независимых профсоюзов просьбами устроить ему встречу с президентом или хотя бы передать письма. Пока безуспешно” [18].
И из письма: “Дорогой Владимир Владимирович, пишу не Начальнику, а другу. Сижу без эфиров. Не понимаю, за что наказан: Алексей Алексеевич [Громов] уже дважды меня закрывал: в 2010-м, после Лужкова, и сейчас. За все эти годы я с Алексеем Алексеевичем ни разу не встретился, хотя очень хотел — сверить часы”.
Уже в 2019 г. Караулов заявил, что его молодая жена готовит его убийство из-за их нажитых в браке 12 однокомнатных квартир [19]. И вообще за этим когда-то известным журналистом тянется большой шлейф разных негативных историй [20 – 26]. И это лишь часть из них. Нахождение в центре внимание, а оно есть у каждого из тележурналистов, часто искажает самомнение человека, отсюда и такие конфликты. Та же ситуация подстерегает и В. Соловьева [27 – 31]. Видимо, это определенное свойство публичной профессии, где требуется думать о своих словах.
Это особо касается провокационных заявлений. Соловьев предложил выкупить Одессу у Украины, и это в результате развернулось в обсуждение в медиа, как это было бы прекрасно [32 – 33]:
– К. Затулин, являющийся первым зампредом комитета Госдумы по делам СНГ: “Я поддержал бы любую идею возвращения Одессы в Россию, потому что я считаю Одессу русским городом. Одесса создана была русскими солдатами, матросами, переселенцами, представителями разных народов”; “Украинский элемент не играл в Одессе столь значимую роль, как во многих других украинских поселениях. Все города Новороссии стали существовать благодаря российскому влиянию, кто бы там ни жил»”;
– доктор военных наук Константина Сивков: “Одесса – крупнейший порт и крупнейшая военно-морская база в регионе, которая контролирует весь запад Черного моря. Получив этот пункт, Россия получила бы огромные возможности влиять на весь этот регион. При этом произошла бы автоматическая деблокада Приднестровья», “в Одессе есть мощнейшие судостроительная и судоремонтная промышленность, и в советское время там располагалась важная морская база. Там можно было бы разместить не только военный флот, но и ракетные ударные комплексы. Те же «Искандеры» держали бы там под прицелом американские противоракеты, которые США разместили в Румынии”, “Те миллиарды долларов, в которые можно было бы оценить Одессу, – это фантики, ничего не стоящие: сегодня они есть, а завтра – просто бумага. Любой клочок этой земли стоит заведомо больше, в том смысле, что он бесценен”.
Можно себе представить подобное обсуждение в нормальном мире?
Интересно, что люди придумали очки черные и очки розовые, в “Волшебнике изумрудного города” были еще очки зеленые, чтобы простые камни считались изумрудами. Кстати, это тоже хорошее определение пропаганды как инструментария по превращению камней изумруды в мозгах граждан.
Все эти очки направлены на искажение действительности, и мы не знаем примера таких выдуманных очков, которые бы, наоборот, демонстрировали бы правду. Чтобы посмотрев с их помощью на дачу чиновника, можно было установить, сколько там коррупционных денег. Как и у публицистов может встретиться “машина лжи”, но никогда – “машина правды”. Все это говорит о том, что социальные коммуникации чаще искажают в сторону позитива, чем негатива. И так устроено человечество с самых давних времен…
О “Волшебнике изумрудного города” пишут так: “Великий Гудвин обманывал всех жителей города. Все думали, что он Великий Волшебник, а он оказался простым человеком. Однако, Гудвин знал одну очень важную вещь: все, что существует, существует только благодаря вере окружающих. Он дал Страшиле мозги/ум из отрубей, иголок и булавок, Железному Дровосеку шелковое сердце, набитое опилками, а Льву предложил выпить “смелость”. После этих ритуалов все начали горячо верить в наличии у них того или иного качества. Друзья знали, что Гудвин обманщик, но продолжали вести себя так, как будто он Волшебник. Вера обязательно должна иметь фетиш, или материальное воплощение, вещь, которую видят все окружающие и считают, что именно она производит необходимое превращение. Символом идеологии в “Волшебнике изумрудного города” являются зеленые очки, которые поддерживают веру в то, что Изумрудный город, – лучший город в Волшебной стране, украшен драгоценными камнями, а не стекляшками. И вот после того, как обман был обнаружен, Страшила, не зря он теперь стал Мудрым, отдает приказ: всяк входящий в Изумрудный город должен по-прежнему надевать зеленые очки! Расколдование возможно лишь на короткий момент; затем следует возврат к видимости, иначе привычный и необходимый социальный порядок перестанет существовать” [34].
Так и мы сегодня живем в эпоху объявленной отмены идеологии, но все равно под флагами квази-идеологии, только иной, за отступление от которой все равно грядет наказание… Зеленые очки нужны любой системе.
Сейчас царит условная идеология любви к своему начальству и нелюбви к другому. Именно в противопоставлении с другими можно найти право на свое собственное поведение. Вот, примеру, реакция официальной Беларуси на мир: “Страны ЕС не признали Лукашенко законноизбранным президентом, а беларусские государственные СМИ в ответ обвиняют эти страны в желании ослабить Беларусь, чтобы решить свои экономические и социальные проблемы. Медиа публикуют новости о проблемах в экономиках Украины, Польшы, Литвы, но сообщают только об успехах в этой сфере в Беларуси. Телеканал «Беларусь 1» обвинил в существовании сконструированной «дуги нестабильности на границах бывшего СССР», то есть в конфликтах в Украине и Армении, США и страны ЕС, но не объяснил, в чём именно заключалось влияние. Также госмедиа запугивают зрителей возможной войной на территории Франции, Германии, Украины” ([35], см. также [36 – 37]).
Любое конфронтационное поведение обходится дорого для экономики и для политики. Примером этого был и Советский Союз, который не выдержал экономической гонки, вызванной политической и военной конкуренцией. Беларусь пока занята “наращиванием любви” к Лукашенко на телеэкране [38]. Все это уже было в советское время в период “застоя”. Как и это: “Доля идеологических сюжетов оставалась в районе 90%. Ставка на силовой ресурс, возможные диверсии, теракты и ужесточение борьбы с «экстремистами» были в центре внимания Александра Лукашенко и, соответственно, госканалов” [39].
Россия видит свои “обучающие” моменты в событиях в Беларуси, поскольку ее внимание приковано сейчас к потенциальному “транзиту власти”, что для “начальников” является таким же опасным моментом, как то, что происходит в Беларуси. Г. Павловский прямо говорит: “Не хватит ли говорить про некую монолитную «власть»? В нашей системе, которая сегодня распадается на фрагменты и сектора, нужно определять конкретного актора. Кто хочет успешно действовать в российской политике после 2020 года, должен выбросить из головы скопище глупостей про «всесильный Кремль» и «волю Путина», просто потому что все работает не так. Идет постпутинский транзит, и разные люди и силы заинтересованы в различных конфигурациях будущего. Разные коалиции, часто теневые и непрозрачные, делают свои ставки. Но и сам Путин тоже делает ставки. Ему надо красиво уйти, а «ближнему кругу» надо красиво остаться — вот уже конфликт интересов. Сегодня вообще стоит снижать уровень анализа до реальных ситуаций” ([40], см. также высказывание политолога П. Салина: “в России — и сейчас все больше наблюдается косвенных подтверждений этому — скоро начнется активная фаза транзита власти. Причем это будет не 23-й или 24-й год, тем более — 30-й, как стали говорить после обнуления, нет, это будет происходить в ближайший год, и, скорее всего, все начнется в ближайшие месяцы” [41]). Кстати, здесь сразу тоже возникает фейк Д. Пескова по поводу законопроекта о неприкосновенности бывших президентов, что это распространенная практика многих стран [42].
Беларусь тоже попала под колеса этого российского транзита демонстрацией ухода-неухода с политической арены своего многолетнего правителя. По этой причине она тоже становится “моментом истины” для других: “Основной нарратив, который внедряется в российское информационное пространство, — стабилизирующая роль России в беларусском кризисе и негативное влияние на Беларусь стран условного «большого Запада», дополняется несколькими второстепенными:
Российского зрителя подталкивают к выводу, что беларусская власть не справляется самостоятельно с ситуацией, паникует, и ее реакция не соответствует активности протестующих. Телеканалы готовят российского зрителя к радикализации протестов с возможными терактами и, следовательно, усилением роли и влияния России” ([43], см. также [44]).
Религия и идеология управляли стабильной картиной мира. Правда, сначала они ее стабилизировали “огнем и мечом” и уже потом почили на лаврах. Динамично изменяющейся картиной мира управлять гораздо сложнее. Тут можно удерживать только приоритетные направления. Но в головах будет происходить все равно то, чего не хочет видеть власть.
На этом фоне судить бабушку в Беларуси за бело-красно-белый зефир не имеет смысла [45]. Надо смотреть в будущее, а не только в прошлое и даже настоящее.
И. Тышкевич видит и разные типы доминирующих коммуникаций у разных слоев населения: “сегодня Беларусь находится в состоянии политического кризиса, который начался еще в 2018 году, и только сейчас перешел в открытую фазу. Ядром недовольства является городской средний класс. Минск сегодня – это единственный город, где протестные настроения частично перешли на другие социальные группы. Городской средний класс получает информацию не из телевизора и газет, а из социальных сетей. На этом информационном поле власть работать не умеет. Власть же использует традиционные средства, и ими пользуются люди, которые поддерживают власть. Эти два информационных поля не пересекаются. Это означает, что возникла патовая ситуация. Власть не может подавить протестные настроения без трансформации системы, а протестующие не могут победить, потому что представляют в основном лишь одну социальную группу с определенной географической локализацией” [46].
Но это одновременно свойственно всему постсоветскому пространству, где старшее поколение предпочитает ТВ, а молодое – Интернет.
Подведем итоги. И Беларусь, и Россия имеют наибольший ВВП на душу населения на постсоветском пространстве, так что их экономические результаты позитивны. И то, и другое государство управляются авторитарным инструментарием, когда государство не очень любит оппозицию. И в Беларуси, и России правит несменяемое первое лицо, что более соответствует восточному, а не западному пониманию демократии.
Однако в результате Беларусь поднялась против “идеи несменяемости”, а Россия – нет. Ответ лежит в идее информационной автократии, разрабатываемой С. Гуриевым и Д. Трейсманом. Сутью таких режимов они считают манипуляцию информацией, когда не террор, а работа с информацией заставляет граждан думать, что их лидеры компетентны и думают о других, а демократия лишь имитируется [47].
Гуриев и Трейсман говорят: “Диктаторы нового типа могут жестоко подавлять восстания сепаратистов и выставлять военизированные формирования против безоружных протестующих. Но в сравнении с прошлыми режимами они используют насилие умеренно. <…> Для них удержание власти в меньшей степени состоит во внушении страха жертвам, чем в манипуляции представлений о мире. Конечно, формирование представлений было таким же важным для диктаторов старого типа, но насилие у них стояло на первом месте” [48].
Получается, как нам представляется, что современный информационный диктатор всегда будет обыгрывать любую оппозицию, поскольку он может действовать упреждающе. А он всегда будет лучше подготовлен к будущей схватке, поскольку сам же ее и планирует.
Или вот еще из лекций Гуриева: “сегодняшняя автократия устроена по-другому. Она притворяется демократией — у нее есть «выборы», «свободная пресса», они разговаривают с западными партнерами, как будто они такие же открытые демократические режимы. Они встроены в глобальную экономику и почти не используют идеологических инструментов. В отличие от диктатур старого образца, сейчас диктатор не притворяется мессией. Скорее, он пытается рассказать своим согражданам, что он компетентный правитель и лучше, чем альтернативные возможные лидеры или режимы, которые могут прийти вместо него. Для того, чтобы убедить в этом людей, он использует пропаганду. Поскольку этот диктатор хочет жить хорошо, он интегрирован в глобальную экономику, использует современные технологии. Но небольшая часть общества все-таки понимает, что происходит. И с этой элитой диктатору нужно каким-то образом справляться. В разных режимах используются разные средства. Одни используют пропаганду и цензуру, пытаясь заблокировать распространение информации для остального населения. В других режимах используется подкуп элиты. Манипулируя этими тремя инструментами, диктаторы балансируют и пытаются выжить в открытой глобальной экономике” [49].
С. Карелов раскрывает этот новый подход так: “Под элитой в теории информационных автократий понимается не сословное или имущественное отличие, а уровень информированности и понимания происходящего в реальности. Такая элита — меньшинство общества: образованное, просвещенное, информированное, интересующееся и разбирающееся в происходящем. Большинство же современного общества отличается по всем названным параметрам, а свои представления о происходящем черпает из масс-медиа. Авторы теории информационных автократий показывают, что инфоавтократии превалируют над старомодными, откровенно насильственными диктатурами, когда информированная элита: достаточно велика, чтобы запугать ее массовыми репрессиям; но еще не настолько велика, чтобы: а) не хватало денег на ее подкуп; б) не хватало возможностей (финансовых и технологических) цензурировать все инфопространство. Получается, чтобы в современном мире инфоавтократу удерживать власть, ему достаточно денег и инфотехнологий” [50].
Практически Г. Павловский тоже говорит об информационном правлении Путина называя его немного с других позиций – имитационным: “Триумфализм — это единственная идеология Кремля, потому что у нас есть три власти в стране: формальная (которая перечислена в законах и Конституции), неформальная (та, которая осуществляется по телефонному звонку) и демонстрационная. Последняя непрерывно имитирует мощь, победу и триумф. Она дорого стоит и включает в себя «Останкино», RT, все то, что называют кремлевской пропагандой. Все вместе сводится к одной простой функции — имитирующая машина должна изображать то, чего нет, но что нужно в данный момент. Нужно изобразить военную силу? Мы изобразим. Нужно изобразить конфликт с Западом? Мы изобразим и его. Надо изобразить ценности, в которые эти люди ни в грош не ставят? Изобразим! Так эта демонстрационная власть существует, но ветшает, распадается и плохо работает. Путин, кстати, лишь проекция этой имитационной машины, он тень на стене Системы” [51].
Но вопрос о наполнении этой имитации, что именно имитировать? Надо играть на шаг вперед, создавая ситуации, к которым оппозиция не будет готова. Г. Павловский описывает эту игру на опережение такими словами: “выйдя из Кремля, я с изумлением обнаружил, что вокруг меня все верят в то, что Путин непрерывно, как Сталин в мифологии ранне-советских времен, сидит в Кремле, и его окно освещено круглые сутки. И там Путин сидит и придумывает «планы Путина», «стратегии Путина», новые хитрые ходы и тому подобное. Поскольку ничего такого в реальности нет, мне стало интересно, почему стране, ее населению так важен этот пунктик. Потом я понял, что передо мной просто миф в точном смысле слова — миф не как сказка, не как выдумка, а миф в античном смысле слова, то есть то, что неотделимо от реальности для человека. В конце концов, этот миф мы генерировали. Поначалу сознательно, а дальше он опять-таки стал частью этой власти. Мы-то поначалу следили за другим. Не за гимнами в адрес Путина, а за тем, чтобы это средоточие власти, на самом деле бесконечно слабой, ничтожной, неспособной провести ни одной программы (мы это хорошо знали — ни одной программы), выиграть ни одной войны (мы это тоже хорошо знали), и даже не способная выиграть, в общем, в лобовом политическом столкновении внутри страны, на выборах, мы это тоже хорошо знали… Как уйти от этого? Очень просто: надо быть всё время впереди. Тогда оппозиция разговаривает постоянно с твоей спиной, с твоей задницей. А из этой позиции она ничего не может доказать, ничего не может выиграть, и тем более не может победить. Надо быть всё время на шаг вперед, надо завладевать повесткой, а для этого система власти должна быть непредсказуемой, она должна заниматься топиками, о которых другие не думают. Она должна перехватывать любую повестку. Она должна быть всеядной. Какая разница: коммунистические предложения, либеральные предложения — да это не играет вообще никакой роли. Повестка формируется из задачи опережения. А не из задачи nation building” [52].
И еще из истории появления этого инструментария: “эта ельцинская слабость — она провоцировала всё время на полемику, на альтернативу. И тут Гефтер, который в этот период занимался, если можно так сказать, феноменологией слабости (у него есть прекрасное последнее эссе «Апология человека слабого» — о Николае Бухарине в камере)… Мы в этот период были в таком почти непрерывном диалоге, и я вдруг подхватил совсем другое. Я подхватил эту мысль, что слабость можно превратить в силу, не становясь сильным. Ну, Бухарин в камере не был сильным никак, он мог только умереть. И значит, можно вооружить слабую власть девайсами силы, современными, таким образом, чтобы она как бы опережала. Вот эта идея опережения повестки (она тоже у меня от Гефтера, кстати), когда ты опережаешь и предъявляешь какие-то показатели силы, причем удобным для тебя образом, создаешь конфликт (и это опять-таки идея Гефтера, он говорил про провоцируемую экстремальность, что наша система провоцирует управляемую экстремальность и использует ее). Я много взял у него в этот период и склеил в довольно опасную боевую технологию. Да, эта технология успешна. И я рад, что с этим покончено” (там же).
Информационная автократия, имитационная (демонстрационная) система – все это ненастоящее. Но работающее в данных конкретных условиях. При выстроенных заранее декорациях. Но только действующие лица знают о декоративном характере всех этих конструкций.
По поводу Беларуси мнение Г. Павловского таково: “Кто бы полгода назад сказал, что в Беларуси случится такая ситуация? Мы вообще не интересовались этими выборами в Беларуси. Все знали, кого там выберут. Так зачем за этим следить? Беларусь казалась нам значительно более стабильной и тихой, чем Россия. Так что не надо слишком сильно залипать на человеческую пассивность. Это просто другой тип истерического поведения, чем протест” [53].
И еще: “Человек, глядя в телевизор, не идет подражать. Примеры так не действуют. Пример работает, когда уже есть посредник, политика, политические лидеры, которые предлагает человеку делать что-то. А так просто, глядя на Беларусь, тем более по гостелевидению, много ли поймешь. Работает иначе. Но возникает смутное ощущение, что времена меняются, и оно верно. Представьте себе белорусский сценарий в Москве, ведь это государство перестанет существовать — факт. Для власти подобное momento mori. Но так именно, скорее всего, не произойдет” (там же).
Ученые журфака в Минске даже стали изучать язык пропаганды на базе провластных выступлений [54 – 55]. Благо, материала хватает. А дети во дворах играют в “омоновцев” и “людей” [56 – 57].
Наш постсоветский человек стал иным. У него изъяли многое хорошее, но что-то и добавилось. По крайней мере у нового поколения нет даже понимания той культуры страха, которая держала прошлое государство сильнее любой идеологии.
Сегодняшний информационные автократии подменили этот страх инструментарием манипуляций. И в советское, и в постсоветское время нам говорили, что все хорошо. Только причины этого “хорошо” были разные. Раньше была привязка и объяснение к советской системе. Сегодня – это привязка полностью персональная. Это Лукашенко в одном случае, Путин – в другом. Они стали творцами счастья народного. То есть, наверное, термин Гуриева с коллегой надо поменять на “персональная информационная автократия”. Как говорит спикер Госдумы В. Володин – Есть Путин – есть Россия, нет Путина – нет России” [58].
Эту особую роль информационного инструментария в обороне страны в мозгах граждан можно понять и по зарплатам пропагандистов Путина, превышающую уровень создателей космических ракет. “Информационные солдаты” поразили население России своими зарплатами. Здесь на первом месте стоит А. Шейнин, получающий за год сто миллионов рублей, то есть более миллиона трехсот тысяч долларов. Его характеризуют так: “Шейнин выделяется на фоне других пропагандистов образом «гопника-хулигана», обладающего ограниченным и весьма специфичным словарным запасом, особо агрессивными интонациями и шутками, рассчитанными на уровень умственно отсталых подростков. Многим зрителям Шейнин известен как человек, который бегал по студии с ведром с фекалиями” [59]. Шейнина как-то “обидел” украинский десантник, повстречав в Вероне [60]. Еще у него подрабатывает в роли американского политического эксперта турагент Грэг Вайнер, или же Григорий Винников, который исчез из Нью-Йорка пять лет назад вместе с деньгами многих клиентов, поэтому там его считают мошенником [61]. То есть фейки исходят от таких же фейковых экспертов, поскольку другие не идут. Это почти фраза Сталина: других писателей у меня нет…
Главная задача этих экспертов состоит в том, чтобы искажать реальность в пользу имеющихся идеологических, а точнее политических предпочтений. С. Митрофанов так съязвил по поводу “плача экспертов” в связи с победой Байдена: “странность заключается в том, что победа Байдена объявляется Телевизором крахом американской демократии, но почему Телевизор так за это переживает – непонятно. Казалось бы, раз у геополитического конкурента навернулась их демократическая система, вот же повод для радости! Мы все им доказали: что наш путь правильный, подсчеты голосов верифицированы, а их – неправильный, и голосуют покойники. Самое время пить шампанское. Но все почему-то выглядят очень расстроенными” [62].
Это отражает и имена тех, кому доверяют. Оказывается на население влияет очень ограниченный набор действующих лиц. И такое ощущение, что называются те, кто просто максимально активен в информационном пространстве. Количество говорения побеждает качество.
Исследовательский холдинг Ромир искал такой набор неполитических фигур инфлюенсеров среди четырех возрастных групп [63]. У поколения Z (2000 – 2006) это оказались Киркоров и Собчак. За ними идут Бузова, Ургант, Дудь. Для сравнения у поколения оттепели (1946 – 1965) это Рошаль, Михалков, Мясников, Норкин, Соловьев.
Эксперты заняты говорением с телеэкрана по модели пикейных жилетов. В то же самое время страна потеряла свой образ будущего. Она шагает в неизвестность. Другие “нетелевизионные” эксперты констатируют: “Российская власть находится в тупике целеполагания. В каких обстоятельствах будет жить в обозримом будущем нынешнее поколение российских людей, решительно неизвестно. Известно лишь, что Владимир Путин оставил за собой возможность править страной до 2036 года. Однако увеличение сроков правления автократа трудно признать формированием внятного образа будущего и уж тем более целью развития страны. Обнародованные властью так называемые «национальные цели» едва ли вдохновляют широкие массы, если им вообще об этих целях что-то по-настоящему известно. Сами же поставленные задачи кажутся невыполнимыми — например, существенное увеличение численности населения России или снижение уровня бедности в два раза. Инсайдеры во власти утверждают: позиция президента сводится к тому, что главное — иметь цель. Ее достижение совсем уж принципиального значения не имеет. Не говоря уже о том, что реализация целей сдвинута за горизонт 2024 года — на 2030-й. Это задачи, скорее всего, другого правительства и, быть может, другого президента” [64].
Или такой взгляд Я. Миркина: “Самое рискованное для российского общества – не меняться, быть закрытым, конфликтным, создавать массовое сознание, полное иллюзий и нереалистичных взглядов на мир. Чувство вечной правоты, отсутствие рефлексии, ложные цели, ведущие к растрате людей и ресурсов, подчинённость нереалистичной идеологии, мифам – всё это вместе ведёт к разрывам с внешним миром, к распаду” [65].
И еще одно его интересное замечание: “Нельзя быть первым в военном отношении, десятым в экономике, пятидесятым по уровню человеческого развития и сотым по продолжительности жизни. Краткосрочно – да, но надолго – нет. Общество либо развивается по большинству направлений, либо отстаёт, а иногда даже уходит в небытие”.
Все это слова об опасности попадания в современный вариант советского “застоя”, который виден уже многими. Информационный авторитаризм позволяет удерживать статус-кво, но не помогает развиваться. Сегодня он правит бал в ряде стран. Но одновременно тормозит переход к будущему, поскольку его может построить только свободное общество. Конкурентность в политике порождает и конкурентность в экономике, и именно это ведет к успешному развитию.
Все это результат подъема на новый уровень информационного инструментария, с которым пришли и новые типы выборов, и информационные войны, и фейки с конспирологией. Современный человек – это по сути человек информационный. Там спрятан его инструментарий поощрения и наказания. Условно говоря, в будущем, лишив человека права смотреть телесериалы, мы заберем у него право именоваться современным человеком. То есть это другой тип наказания, чем тот, который был раньше. Сегодня он идет из информационного (или будет из виртуального) пространства, хотя вчера был из физического. Государство будущего не построить на запретах, поскольку в нем не захочет жить человек разумный.
Литература
4-6 грудня 2020 року відбувся черговий авторський онлайн-тренінг «Будь у тренді: МІГ в онлайн!». Організувала захід Академія української преси за підтримки Фонду Фрідріха Науманна за Свободу.
Тренерками заходу були Тетяна Іванова, медіаексперта, докторка педагогічних наук, професорка, медіа та бізнестренерка, авторка численних підручників, посібників, монографій, методичних рекомендацій з проблем формування медіаграмотності та освіти дорослих та Світлана Ізбаш, медіатренерка, кандидатка педагогічних наук, доцентка, дослідниця андрагогічних принципів онлайн-навчання дорослих, розробниця багатьох вправ з медіаграмотності на цифрових онлайн ресурсах.
2020 рік приніс багато змін у життя кожного. Ці зміни торкнулися й освіти. Сучасним викладачам доводиться пристосовуватись до онлайн-формату викладання. Вони щодня знаходяться у пошуках нових інструментів для проведення занять в Зумі чи Скайпі. Дуже важко зберегти увагу учня на офлан-уроці, а я це можна зробити дистанційно?! Тетяна Іванова і Світлана Ізбаш під час вебінару розказували як можна урізноманітнити проведення заняття, які програми при цьому краще використовувати, щоб уникнути «розмовляючої голови», і використовуючи при цьому інфо-медійну грамотність.
Валерій Іванов зауважив: «Медіаграмотність – це не тільки вміння критично мислити, а й здатність високоефективно використовувати цифрові технології».
Тетяна Іванова поділилася думками: «Зараз саме час спрогнозувати нашу подальшу постпандемічну освітню світопобудову. До старого офлайн формату, а саме «ручка-указка-переказ» – повернення немає. Працюючи з поколінням «screen-screen” , ми давно зрозуміли, що крім купи знань, якими були напхані наші програми, нам необхідно розвивати у студентів життєві навички: навички пристосування до швидкоплинної ситуації, навички жити і працювати у цифровому світі, навички абсолютного нового стилю комунікації та взаємодії. Нам, педагогам вищої школи, щоб йти в ногу з часом, мало найновіших удосконалень у програмах і змісті навчання. Нам потрібно навчитися працювати в новому онлайн форматі, навчати на нових платформах / інструментах і робити це інноваційно, інтерактивно, еврістично».
Світлана Ізбаш відзначила: «Навчити вчитися впродовж життя, критичне мислення та навички роботи з цифровими технологіями - ось головні компетентності, які необхідно сформувати сьогодні у студентів, учнів та дорослих! Найбільш затребуваними спеціальностями у майбутньому стануть ті, які пов’язані з інноваційними і цифровими технологіями, а фахівці, щоб досягти успіху в житті мають володіти креативністю, інтелектуальністю, умінням приймати правильні рішення в непередбачених ситуаціях. А чи зможе викладач, який сам не володіє основами цифрової грамотності підготувати молодь до життя в тих умовах, які будуть кардинально відрізнятися від сьогоднішніх? Ми можемо вважати, що карантин скоро завершиться, і все повернеться у звичайний режим. Але всі, хто одного разу спробував застосувати онлайн-інструменти у навчанні, вже ніколи не відмовляться від них, навіть, у режимі офлайн!».
Gefördert durсh die Bundesrepublik Deutschland
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.kz
Вместо этого медиа отображают “избранное”, которое с их точки зрения является более значимым, чем “норма”. Это выступающее за пределы “нормы” уже по определению не является обычным. Плюс к этому добавляются интересы тех, кто заинтересован в освещении: от политиков до бизнеса. А также интересы тех, кто заинтересован в молчании о событиях: тоже от политиков до бизнеса. Громкое говорение или молчание являются типичными реакциями информационного реагирования на события.
Исследователи акцентируют то, что информация всегда приходит с той или иной точкой зрения на нее: “Почти любая потребляемая информация не может быть объективной, поскольку информационная ситуация часто инициируется кем-то по каким-то причинам, соответствующая информация готовится для передачи целевой аудитории людьми, которые имеют свои осознанные или неосознаваемые предпочтения, представления, характеристики восприятия, свое отношение к информации, передаваемой в месседже, как и множество случаев своих собственных целей для передачи информации, одновременно сами медиа (их владельцы) также имеют свою позицию и редакционную политику. В результате практически нет “чистой” информации в информационном пространстве, в большинстве случаев мы имеем непрямое информирование, подготовленное так, чтобы принять во внимание чьи-то интересы и цели” [1].
Сказанное отличается от увиденного. Так как каждый видит по-своему и имеет свои цели в произошедшем. Условный пример – футбольный матч, закончившийся поражением одной из сторон, и обе стороны расскажут об этом совершенно по-разному.
Но еще серьезнее отклоняется от реальности виртуальное пространство. Если информационное пространство все же должно соответствовать действительности, особенно в случае традиционных медиа в “дофейковую эпоху”, когда существовал серьезный контроль достоверности, то у виртуального нет таких обязательств. Мы смотрим и читаем с большим удовольствием о том, чего не было на самом деле.
Литература и искусство являются самыми главными генераторами виртуальности, как раньше это делали религия и идеология. Нас спасает только то, что их виртуальность каждый раз иная, в то время как религия и идеология удерживали в массовом сознании все время одну и ту же. Дополнительно к этому пространство развлекательности разрешает существование разных виртуальностей. Из конкуренция носит мягкий характер. В то же время религия и идеология находились в жесткой конкуренции, уничтожая чужие виртуальности, так как хотели быть монополистами. Пространство развлекательности – диалогическое, здесь нет права на монополию. По этой причине фильмы и книги легко переводятся на разные языки. Здесь центральность достигается качественностью и массовостью продукта.
США имеют нарративное лидерство в кино и телесериалах, управляя мозгами с помощью нарративов. Мы живем в эпохе развлечений, а не идеологии, поэтому такое лидерство весьма важно. Идеология еще осталась в головах лидеров, но ее нет в головах населения. Поэтому нарративы возвращают ее в виде легкого черно-белого мира. В нем каждая страна видит себя на белой стороне, а своих потенциальных врагов на черной.
Харари считает, что виртуальность является единственным, что отличает людей от животных. Она же позволяет объединять большие массивы людей. К виртуальности он относит религию и идеологию, как и все то, что нельзя увидеть глазами.
В статье в газете New York Times он раскрыл некоторые слабые места конспирологических теорий: “Глобальные теории заговора страдают от одного и того же недостатка: они представляют историю очень простой. Ключевой предпосылкой глобальных теорий заговора является то, что миром относительно легко манипулировать. Маленькая группа людей может понимать, предсказывать и контролировать все: от войн до технологических революций и пандемий. Особенно значима способность такой группы видеть на десять шагов вперед на мировой шахматной доске. Когда они выпускают где-то вирус, они могут предсказать не только то, как он распространится по миру, но и то, как он повлияет на глобальную экономику год спустя. Когда они запускают политическую революцию, они могут контролировать ее ход. Когда они начинают войну, они знают, как она закончится” [2].
И еще: “С большой властью приходит и большая публичность. Реально во многих случаях большая публичность является условием получения большой власти. Например, Ленин никогда бы не получил власти в России, если бы он избегал общественного взгляда. И Сталин, который сначала любил действовать за закрытыми дверьми, но после того, как он монополизировал власть в Советском Союзе, его портреты висели в любом кабинете, школе и доме от Балтики до Тихого океана. Власть Сталина зависела от этого культа личности. Идея, что Ленин и Сталин были ширмой для реальных правителей, стоящих за сценой, противоречит всем историческим фактам” (там же).
США боролись интенсивно с Советским Союзом в виртуальном пространстве, подчиняя себе мозги всего человечества, включая советские. В результате таких атак на массовое сознание и пришла в результате перестройка.
Более системно все это начало происходить во времена Рейгана. Виртуальное пространство кино и литературы стало основным местом боя. Оно всегда удобно в этом плане, поскольку всегда побеждает тот, кто пишет или снимает. Здесь не может быть ничего случайного. Кому виртуальная война, а кому мать родна…
Накал страстей холодной войны ярче всего проявлялся в виртуальном пространстве из-за его односторонней управляемости: “В начале 1980-х, впрочем, президентом США стал Рональд Рейган, который в немалой степени набирал рейтинг с помощью апелляции к патриотическим чувствам электората и образу сильной Америки. А для подобной риторики требуется враг — и СССР был провозглашен «империей зла». Вслед за этим на экран хлынули самые демонические русские, каких только видел Голливуд, — от того же Ивана Драго в «Рокки 4» и садиста-полковника в другом творении Сильвестра Сталлоне «Рэмбо 2» до безликих орд оккупантов в «Красном рассвете» и «Вторжении в США». Но уже к концу десятилетия перед Америкой замаячит победа в холодной войне — и Голливуд совершит интонационный разворот на 180 градусов. Русский человек перестает быть агентом коммунистической идеологии, он становится ее жертвой. Сначала — еще держащейся за остатки советского величия, но уже готовой к диалогу и партнерству (герой Арнольда Шварценеггера мент-международник Иван Данко в «Красной жаре»). Затем — переживающей сокрушительный крах идеалов и ценностей (герой Дольфа Лундгрена, машина для убийства Николай Раченко в «Красном скорпионе»). Ну и наконец невинным дикарем, познающим блага капитализма и свободы (герой Робина Уильямса, саксофонист-беглец Владимир Иванофф в «Москве на Гудзоне») или героически их для себя добивающимся (герой Шона Коннери, капитан-подводник Марко Рамиус в «Охоте за “Красным октябрем”)” [3].
И еще: “Россия в западном кино и сериалах — проекция самого Запада, воплощение или его опасений о самом себе и своем возможном будущем, или ностальгии по более простому, политически ясному в своей дихотомии США/СССР прошлому” (там же).
Одновременно это мир не затратной, а самоокупаемой пропаганды, чего раньше не было. Заняв свое место в нише развлечения, кинопропаганда теперь хорошо зарабатывает. Вот ее успехи: “Кино — если не важнейшее, то как минимум самое прибыльное из искусств (не считая видеоигр). По итогам 2019 года объем мирового рынка проката достиг 45,1 миллиарда долларов. В России индустрия уступает по сборам США и Китаю, но тоже бурно развивается: 852 миллиона долларов в прошлом году и рост на 8,7 процента” [4].
Упомянутые видеоигры также несут в себе квази-идеологическую нагрузку. Другого быть не может, поскольку и кино, и они строятся на той или иной модели мира. Когда Россия делает сериал “Спящие”, то там агент ЦРУ будет главным врагом, в американском же фильме он будет борцом за свободу. Это особенность пропаганды работать не только в черно-белых мирах, но и в мире, где есть параллельная реальность. Западный сериал “Чернобыль” рассказывает одну историю, российский – о той же аварии, но уже при участии агента ЦРУ.
Видеоигры дают игрокам тот же вариант счастья победы “своих” над “чужими”, как религии и идеологии, например, ср. такое описание: “Call of Duty: Black Ops Cold War — уже 17 игра во всей серии и пятая с припиской Black Ops в названии. Но с точки зрения сюжета Cold War — почти самостоятельная история, которая фактически продолжает, но никак не развивает идеи оригинального шутера десятилетней давности. Разработчики из Raven Software (им также помогали студии Treyarch и SledgehammerGame) решили вернуться в сеттинг холодной войны, тайных операций и альтернативной истории. Тут стоит похвалить сценаристов. Такой гремучий коктейль из размашистой «клюквы», шокирующих сцен и психоделических трипов легко было испортить. Но от происходящего на экране порой получаешь тонну спинномозгового удовольствия” [5].
Кстати, о первой видеоигре Tennis for Two рассказывают так: “Ее создатель, Уильям Хигинботем, потратил на создание игры всего лишь пару часов и один осциллограф (прибор для исследования электрических сигналов). Хигинботем намеревался просто развлечь посетителей лаборатории, но сделал большой подарок всему человечеству. Спустя 60 лет почти половина населения Земли играет в видеоигры — на компьютерах, мобильных устройствах и консолях. Есть мнение, что Хигинботем занялся разработкой видеоигры для того, чтобы показать, что наука предназначена не только для войн и разрушений. Таким образом ученый хотел искупить свое участие в разработке ядерных бомб — тех самых, которые за 13 лет до дебюта Tennis for Two, были сброшены на Японию. Так, вся игровая индустрия родилась из ядерного пепла” [6].
Игра еще сильнее, чем сериал, “обрезает” контакты человека с реальным миром, заставляя погрузиться в нее. Он пассивен, это похоже на замутненное сознание, поскольку человек следит только за основными действиями, особо не обращая внимания на второстепенные, с помощью которых тоже идет воздействие.
О видеоиграх еще пишут так: “По мере того как видеоигры стали усиленно сложными виртуальными мирами, разработчики добавляют вашу способность потерять себя в них. Они приглашают вас сделать свое дело. Найти некоторые моменты мира в пикселях подальше от стрессов реального мира” [7].
Итак, и пропаганда, и идеология, и развлекательность являются созданием виртуальности. Они строят мир в мозгах, увлекая туда людей. И долгие годы нахождения там приводят к тому, что люди перестают различать, где правда, а где виртуальность. Во многих случаях им нужнее даже виртуальность, чем правда, в противном случае религия и идеология не занимали бы свои почетные позиции столетиями.
Религия и идеология диктуют массовому сознанию конкретные модели поведения и свою модель мира. Их модель мира является “вооруженной”, она толкает людей и страны на войны, направленные на то, чтобы их модель мира правила везде. Примером такой мощной виртуальной войны была и холодная война. Правда и до этого религии “огнем и мечом” захватывали континенты.
Читатели перенимают из книг модель мира героев. Например, так произошло с Гарри Поттером. Исследования в свое время показали, что чем больше книг о Гарри Поттере прочел молодой человек, тем он с большей вероятностью голосовал за Обаму президента [8]. То есть получается, что Дж. Роулинг помогла в президентских выборах. Эти исследования пересечения развлекательного и политического были продолжены и на другом материале [9 – 10].
Э. Гиржинский объясняет так процесс нарративной транспортации, который имеет место в таком переходе: “Это не рационально, и в этом суть. Когда мы переносимся, мы не думаем, что нас там нет. Реально мы думаем, мы там, мы часть этой истории” [8].
Кстати, любовь советской пропаганды к художественным произведениям лежит именно в этой точке переноса. Читая статью в газете о подвиге, мы не повторяем этот путь в своей голове, но повесть или роман заставит нас это сделать.
Изучая такую транспортировку массового сознания в мир “Игры тронов”, Гиржинский увидел, что в результате сериала зрители начинают верить в то, что мир не очень справедлив. При вере в справедливый мир вы начинаете верить, что хорошие вещи случаются с хорошими людьми, а плохое случается с плохими [11]. Традиционные сюжетные вещи типа счастливых концов и сильных маскулинных героев удерживают консервативные идеи справедливости и лидерства. Он пишет: “Эта модель мира влияет на поддержку определенных видов политики. Например, если вы верите в справедливый мир, вы, вероятно, поверите в то, что бедные люди заслуживают быть бедными. И неудивительно, что эта модель мира оказывается связанной с меньшей поддержкой программ по борьбе с бедностью, с программами против дискриминации в образовании и приеме на работу. Она также ассоциируется с негативным отношением к бедным и поддержке авторитаризма. Вера в справедливый мир активируется как психологический ответ на дискомфорт от жертв злоупотреблений, преступлений, экономических катастроф и войны. Вместо того чтобы ю\бороться со сложными эмоциями, возникающими при виде этих жертв, эта модель мира выступает как щит – зачем тратить эмоциональную энергию и ресурсы на этих людей, ведь они заслужили то, что получили?”.
Кстати, Президент Трамп подчеркивал, что “Игра тронов” направила его на более жесткие действия в отношении Ирана, даже его фраза в Твиттере “санкции близко” выросла из “зима близко”. Э. Гиржинский говорит: “В наше время интенсивной поляризации, в терминах риторики и того, что политические противники видят другую сторону как угрозу стране, история, рассказанная в “Игре тронов”, может резонировать. Как и борьба за власть в целом” [12].
Гиржинский считает, что есть связь между такими сериалами и верой в справедливый мир [13 – 14]. Когда вы находитесь в виртуальной реальности, попав туда в результате нарративной транспортации, вы с ней не спорите, поскольку у вас нет для этого ресурсов.
Виртуальная действительность, в которую порождается человек, не вызывает у него никакого сопротивления. Причем это не прямые политические месседжи. Это не идеология, это более тонкая материя. Тут работают только косвенные переходы.
Прямые месседжи дают медиа. Их напарвленность целиком понятна. Они не могут порождать неоднозначные высказывания, поскольку цена ошибки в реальной политике очень высока. Традиционные медиа несут ответственность за свои слова, даже если они неверны, поскольку отражают требования текущей политической ситуации.
Беларусь своими официальными медиа ведут серьезную пропагандистскую борьбу со своим же народом. Приведем некоторые наиболее явные примеры, направленных на Беларусь и Россию, поскольку работает одна скоординированная система пропаганды:
– “Один из главных нарративов, который транслируется российским гражданам – общие прошлое, настоящее и будущее беларусского и российского народов. В большинстве сюжетов, посвященных Беларуси, в той или иной степени эта идеологема присутствует. Не менее значимым/актуальным для российских СМИ является и формирование уверенности у российского получателя информации в нелигитимности беларусской власти, ее антироссийском характере. Еще более негативный имидж создается беларусской оппозиции и участникам протестов. На контрасте с властью и оппозицией образ беларусского народа российские пропагандисты рисуют невероятно позитивным и дружелюбным по отношению к России. Рефреном во многих сюжетах звучит тезис про мудрый беларусский народ, который сам во всем разберется, если ему не будет мешать условный Запад и немного поможет Россия” [15];
– “Совещания и выступления Лукашенко занимали центральное место в новостном вещании. Госканалы выступали в привычной роли информационного обрамления его рабочего графика. Еще одним центральным блоком сюжетов оставались антипротестные репортажи и комментарии. В частности, вновь продвигался ролик «Это не мы», воспевающий спокойную жизнь в противовес протестам. На грани нейтрального и идеологического балансировало освещение пандемии, которая нередко используется для прославления эффективности курса государства и принятых в Беларуси мер (на контрасте с проблемами в других странах)” [16];
– Украина тоже является объектом такого нарративного воздействия: “Базовый нарратив кремлевских СМИ совпадает в обеих странах. Это четкое определение внешнего врага, противовесом которому является Россия. Развитие этого нарратива — Украине и Беларуси выгодно углублять сотрудничество с Москвой, так как их будущее возможно лишь в альянсе с Россией либо вообще в ее составе, как в случае с Беларусью. Этот глобальный стратегический нарратив разбивается на множество более узких сюжетных линий, которые используются в зависимости от конкретных событий и тактических целей в каждой из стран” [17].
Сегодняшний мир живет в беспрецедентной ситуации, когда в каждой стране свободно может гулять любая (или почти любая) информация. При этом мир не стал информационно безопасным, чтобы это позволять. Он просто раскрылся чужому информационному и виртуальному пространству в невероятных масштабах. США, например, видят у себя информационную активность России, Китая и Ирана.
Р. ДиРеста обсуждает таких двух активных российских “игроков” в американском информационном пространстве. Это Агентство интернет- исследований и ГРУ. Их работу она описывает так: “Они используют фиктивные личности, изображающие, что они из той страны, на которую нацелены, утверждающие, что они местные, изобличающие нечестные действия людей власти. Они также пишут длинные тексты, новостные статьи, подписанные несуществующими людьми. Если вы читаете свой любимый блог, который ненароком принял статью от одного из таких фейковых журналистов, вы читаете российскую пропаганду. Это старая стратегия времен холодной войны. Они просто адаптировали ее под эру интернета” [18]. Сегодня накопился уже огромный опыт по анализу работы этого Агентство интернет-исследований [19 – 25]. Есть также опыт того, как в России интернет-поиск тоже “сделали послушным”, чтобы на первые места должны попадать правильные и нужные новости [26].
Это информационное пространство, но еще сильнее нужная модель мира создается и воссоздается в виртуальном пространстве. Поскольку фильм нельзя снять без госфинансирования, как и получить прокатное удостоверение от государства, даже если он снят не на государственные деньги.
Под таким же контролем находится и церковь, причем еще с советских времен, а это еще один создатель виртуальной реальности, причем достаточно сильной и традиционной. Контролировались и свои, и эмигрантские священники [27 – 28].
Однотипно обстоит дело и с нетрадиционными религиями. Стоило Виссариону (С. Тороп) построить свой город солнца” в красноярском крае, правда, основываясь на конспирологической гипотезе, что мир будет разрушен, а спасутся только те, кто будет с ним, как его забрали двумя вертолетами ФСБ.
Сектовед А. Дворкин говорит: “Большая загадка, как человек без видимой харизмы, занудный и косноязычный смог стать настолько популярным среди своих соратников. Думаю, он попал в нужный момент в нужное окружение. При всей его серости и посредственности у него есть способность создавать винегрет из расхожих идей. Большая часть людей, которые его окружают, прошли через оккультную подготовку. Это уже пожилые люди, которые были в уфологических кружках, рериховском обществе, увлекались астрологией. Он, как правило, подбирает уже поврежденных людей, которые мыслят в оккультных категориях” ([29], см. также [30 – 31]).
Все это направлено на контроль виртуальности. На сайте телекомпании можно прочесть заглавие “Государство зачищает инакомыслие: как живут в общине Виссариона и за что задержали их лидера” [32]. В газете такое: “Охотники за вашими головами. Государство возвращает принудительную психиатрию: Виссарион и его последователи отправлены в институт им. Сербского” [33]. То есть направленность мыслей журналистов понятна. Они высказываются даже жестче: “Москве, конечно, видней, что она делает, но нельзя не отметить тенденцию: теперь она все чаще вытягивает из азиатской России не только деньги и экспортные ископаемые, но и фигурантов громких дел. Сейчас это тоже ресурс, еще одна нефть. Его переработка служит подавлению инакомыслия, гражданской инициативности и автономности. А вся история виссарионовцев — об этом, о создании мира параллельного, удравшего от нас и в нас не нуждающегося. Нет, никого не отпустим. Россия потому и получилась такой большой и длинной, чтоб было куда человеку от нее сбежать и спрятаться” (там же).
Такая же ожесточенная борьба ведется и с современной зарубежной церковью: “Само существование РПЦЗ, конечно, доставляло большой дискомфорт патриархии, а еще больше — ее кураторам на Лубянке и в Кремле. Вся история Зарубежной церкви сопровождалась разделениями, когда патриархия и советская агентура с разной степенью успешности отторгали от нее те или иные епархии или приходы. Об этих «спецоперациях» сейчас уже немало написано. Бежавший из России офицер ФСБ Константин Преображенский издал в Бостоне расследование «Отравления в Русской зарубежной церкви»; несколько глав посвящено деятельности советских спецслужб против РПЦЗ в недавно вышедшей книге Андрея Солдатова и Ирины Бороган «Свои среди чужих». Самой успешной из этих операций стало «поглощение» РПЦЗ патриархией в 2007 году, старт которому дал личный визит Владимир Путина в Синод РПЦЗ в Нью-Йорке четырьмя годами ранее. Ценой беспрецедентного давления, огромных финансовых вливаний Москве удалось раздробить РПЦЗ и подчинить себе значительную ее часть, что было преподнесено пропагандой как «воссоединение Русской церкви» и «окончание Гражданской войны». Как всегда, пропаганда очень далека от реальности…” [34].
Государство хочет контроля над всем, поэтому ищет пути контроля ментального пространства. И нетрадиционная религия в этом плане ему всегда будет интересна, так как там не только спрятан иной инструментарий контроля, но он еще и получил успешную реализацию.
Судя по зарплатам ведущих телевизионных политических ток-шоу, государство довольно их работой, врагов там проклинают качественно. Однако иногда эти допускают некий “перехлест”, вступая в борьбу вне своих телепередач. Возникают ненужный шум, вытягивающий их из телевизионного поля, где они доминируют, поскольку могут отключить микрофон любому своему гостю, в ситуации возможного проигрыша в пространстве, где такого права у них нет. Часто в такие ситуации попадает не в меру активный В. Соловьев. Последним примером стала его полемика с М. Солониным из-за “Новых известий” [35 – 36]. Там Соловьева вытащили на неконтролируемое им поле, и он проиграл. А у Солонина, как можно увидеть, есть опыт неприятия таких программ. Вот его заметка еще 2016 года: “У меня зазвонил телефон. Первый канал приглашает меня принять участие в программе “Время покажет” (ведущий Артем Шейнин), где будут обсуждаться “28 панфиловцев”. Я немножко подумал и решил, что выступать в качестве “мальчика для битья” (причем, с учетом формата данной программы, не в метафорическом, а в прямом смысле этих слов) я не хочу. В результате я прямо и конкретно объяснил, что боюсь и на передачу не приду. Кому интересно, могут посмотреть 2 декабря – кого патриоты будут бить вместо меня [37]. Это хорошее описания таких телешоу, где активно бьют инакомыслящих.
Государства во все времена контролировали и информационное, и виртуальное пространство, добиваясь единства мыслей и поведения. Жесткую религию сменила не менее жесткая идеология, что в свое время породило холодную войну, когда бьют, но не убивают, поскольку все происходит в информационном и виртуальном пространствах. Сегодня мы тоже имеем вариант подобного информационно-виртуального противостояния. Ситуация для государства осложнена тем, что в холодную войну 1 у советского человека не было права на свое мнение, а было право на молчание. Сегодня все не так. В условную холодную войну 2 собственное население имеет право на свое мнение. Поэтому телепропагандистам приходится платить такие сумасшедшие деньги, которые и не снились журналистам советского времени, чтобы они своей работой смогли заставить население вернуться к молчанию.
Мы всегда жили и живем в мире нескольких реальностей: физической, информационной и виртуальной. Контроль физической реальности облегчен, поскольку у государства, любого, есть право на насилие. В информационном и виртуальном пространствах такого права у государства нет. По этой причине ему и нужны варианты политических ток-шоу на государственных каналах, где и реализуется право на информационное и виртуальное насилие в пределах времени передачи.
Телепередача заканчивается, но нет конца борьбе нанайских мальчиков. Это был такой номер, где артист надевал специальный костюм-куклу, изображающий двух борцов. Телевизионные политические ток-шоу нашего времени напоминают такую борьбу. Это новый тип скрытой пропаганды, где государство всегда будет одерживать победу, иначе зачем в противном случае все это ему затевать.
Виртуальность проявляется также и в физическом пространстве тоже в виде названий улиц и площадей и одиноко стоящих памятников. При этом здесь виртуальность носит “долгоиграющий” характер. После всех отрицательных рассказов массмедиа, и мавзолей Ленина стоит и памятник Сталину рядом. Уход памятников является приметой падения той или иной виртуальности, как это было с “памятникопадом” в США, который как ураган сносило движение Black Lives Matter.
Виртуальность побеждает реальность, когда ею умело руководят. Сегодняшняя зависимость граждан от соцсетей и Интернета в целом создает новый инструментарий воздействия, который одновременно является и быстрым, и дешевым (см. некоторые примеры [38 – 39]). Сегодняшний человек живет еще сильнее в информационно-виртуальном доме, построенном для него чужими руками.
Вот выводы из исследования Австралийского института стратегической политики: “Россия является наиболее активным иностранным игроком на этом поле. Это исследование идентифицировало 31 выборы и 7 референдумов в 26 странах, где за последние десять лет Россия предположительно использовала тактику иностранного кибер-вмешательства. В отличие от действий многих других государственных игроков подход России был глобальным и обширным. Много российских попыток оставались сфокусированными на Европе, где Москва предположительно использовала кибер-инструментарий для вмешательства в 20 выборов, включая выборы 2019 в европейский парламент и семь референдумом. Из 16 атакованных европейских стран 12 являются членами ЕС и 13 членами НАТО. Другим фокусом для России были США и хотя реальное влияние на избирателей остается дискутируемым, российскоре вмешательство стала ожидаемой частью американских выборов. Москва также пыталась вмешаться в выборы нескольких стран в Южной Америке и Африке, возможно, пытаясь подорвать усилия по демократизации и повлиять на их внешнеполитические ориентации” [40].
Каждая страна хочет жить в своем не только физическом, но информационном или виртуальном доме. И наши мысли при этом должны быть нашими, в не пришедшими откуда-то извне. Виртуальные победы должны закрывать реальные поражения, в этом всегда была суть пропаганды.
Литература:
Ми створили цей експертний зріз, щоб допомогти закріпити вироблений імунітет до раціонального споживання інформації та бути готовим до несподіваних глобальних викликів.
Своє бачення тенденцій медіапростору у період пандемії продемонструють п’ять галузевих експертів.
4 грудня запланований ефір голови правління громадської організації "Донецький інститут інформації" Олексія Мацуки на тему "COVID-19 і медіа на Донбасі".
Відразу під час відеотрансляції можна ознайомитися із повним текстом дослідження на сайті АУП.
Попередні відеотрансляції по цій темі.
Журналіста Gazetа Wyborczа та сервісу Outriders Пьотр Андрусечко на тему: "Як змінилась робота журналістів та масмедіа у період пандемії: польський приклад".
Експерт з цифрової грамотності Віталіq Мороз. Тема: "Більше впливу. Як розвивалися Інтернет та соцмережі в Україні в умовах пандемії".
Президент Української Асоціації Медіа Бізнесу Олексій Погорелов. Тема: "COVID прискорив трансформацію. Чотири висновки для місцевих медіа".
Голова Національної спілки журналістів України Сергій Томіленко про вплив епідемії COVID-19 на журналістику та локальні медіа в Україні.
Не дозволимо собі потрапити у пастку, спричинену коронавірусом. Давайте скорювати антиглобалізаційну інфекцію разом! У тому числі й на інформаційному рівні!
Експертний зріз ситуації «Медіа та пандемія» створений в межах проєкту «Вивчай та розрізняй: інфо-медійна грамотність», що виконується Радою міжнародних наукових досліджень та обмінів (IREX) за підтримки Посольств США та Великої Британії, у партнерстві з Міністерством освіти і науки України та Академією української преси.
24 листопада 2020 року в авторській радіопрограмі Андрія Куликова «Громадська хвиля» на УР-1 розмовляли про новий посібник Академії української преси «Історія Криму першої половини ХХ ст. Нариси. Навчальний посібник 10 клас» створений за підтримки Медійної програми Internews Network за ініціативи Міністерства освіти і науки України. Авторський колектив представляли історик та есеїст Станіслав Цалик та менеджерка медіаосвітніх програм АУП Оксана Волошенюк.
Чільне питання, яке виникає, коли звертаєшся до будь-якого інтелектуального продукту, задля чого він був створений?
Задля того, щоб, в тому числі і декодувати перший серед низки пропагандистських наративів, якими Росія виправдовує окупацію Криму, – це нібито належність півострова до етнічних «слов’янських земель». Цей посібник містить матеріали до занять з історії та громадянської освіти (10 кл.) і показує, яким чином провадилася цілеспрямована політика Російської імперії та СРСР, з тим, щоб створювати несприятливі умови для кримськотатарського населення і, навпаки, сприятливі для росіян.
Андрій Куликов поглибив цю тему:
Які міфи особливо вражають і є особливо небезпечними тим, що в них можна повірити?
Оксана Волошенюк: В Криму немає нічого українського.
Станіслав Цалик: До приходу росіян в Криму було середньовіччя, саме Росія побудувала дороги, створила інфраструктуру, привнесла цивілізацію і розвиток.
Андрій Куликов: Чому у назві посібника є слово «нариси»?
Оксана Волошенюк: Це так званий допоміжний посібник, який не є основним. Але я сподіваюся, ми отримаємо дозвіл МОН України надзвичайно скоро на використання його в школах. Він може бути допоміжним матеріалом під час вивчення курсів «Історія України», «Громадянська освіта» та «Україна і світ» в 10 класі. Якщо це не історія, це не основний текст, це не загальний посібник, тому ми його назвали нариси.
Станіслав Цалик: Ця книжка орієнтована на школу, і я сподіваюся, що вона набагато ширша ніж той наратив, який є в підручниках, тобто вона дає багато живої інформації інформації про події, які можливо маловідомі. Так не всі знають, що після визвольних змагань Крим все ж таки відійшов Росії, Ялтинська кіностудія продовжила підпорядковуватися Україні. Це є не дуже відомий факт, а він дуже цікавий і показовий. Все ж таки далеко відходити ми не могли, бо це були б вже інші теми поза шкільною програмою.
Ми детально розглядаємо момент боротьби за статус Криму у складі Росії і чи міг півострів відійти Україні. Ніхто людей не запитував, референдумів не проводив. Це просто було адміністративно-політичне рішення Москви і воно було реалізовано. Але цікаво і в книзі це є, що навіть за кілька років потому Остап Вишня приїхав в Крим на відпочинок і він помічав найменші деталі присутності там України і кілька разів писав у своїх книжках «От ще трошки, і була б Україна». Ця ідея – упущеної України – у колах тодішньої інтелігенції обговорювалася і це була болюча тема.
Автори вважають, що найбільш адекватний інструмент для декодування пропаганди – це навички з медіаграмотності, тому пропонують низку завдань з формування навичок верифікації джерел, зокрема візуальних, критичного мислення та аналізу медіатекстів.
Спробуйте і ви розв’язати одне з них:
У квітні 1921 р. було проведено перепис населення півострова. Всього було зареєстровано 729 тис. мешканців. Вони належали до 59 національностей і розподілялися таким чином
Т. Бикова СТВОРЕННЯ КРИМСЬКОЇ АСРР (1921 р.)
Як Ви вважаєте, чому саме так були згруповані національності?
Чи був результат перепису аргументом на входження Криму до складу Російської федерації?
Як ще могла використати більшовицька влада такий розподіл?
АУП висловлює величезну дяку Раїсі Євтушенко, Міністерство освіти і науки України, якій належала ідея створення посібника та Олександру Мокрогузу, Чернігівський обласний інститут післядипломної педагогічної освіти імені К.Д.Ушинського за чудові завдання з медіаграмотності.
Нагадуємо, що вже другий з серії посібників з кримської історії, які створила АУП за підтримки Медійної програми Internews Network.
З електронними версіями можна ознайомитися тут і тут.
А щодо друкованих, то слідкуйте за нашими новинами.
А авторську радіопрограму Андрія Куликова «Громадська хвиля» на УР-1 можна слухати тут.
У наступному посібнику, який готує АУП буде йтися про період: 1939-1991.
Георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.kz
Конфликтность между реальным миром и пропагандой возникает в моменты активных протестов, когда население массово проявляет недовольство. Или пример искусственно смоделированных протестов типа перестройки, которая в течение нескольких лет, отнюдь не сразу, пыталась разрушить прошлую пропагандистскую модель мира. Когда старая пропаганда ушла, на ее место пришла новая. Мантры во славу марксизма-ленинизма заменились такими же мантрами во славу демократии. Причем очень часто их провозглашали те же самые лица.
Это расхождение официальной пропаганды и улицы мы видим сегодня в Беларуси. Новости оттуда выглядят как вести с фронта, причем большой объем в них составляют уже не рассказ о протестах, а информация о последствиях, например:
Долгий срок протестов уже начинает анализироваться под другим углом зрения, например, построены графики смены эмоциональной реакции: что вызывало негатив, что позитив. Такой анализ дал следующие результаты: “Самая распространенная эмоция — негативная, это злость. В среднем на каждое событие из нашего списка такая реакция возникала у 46,3% опрошенных. Узнав о том, какие травмы получили задержанные 9−11 августа, злость испытали 85,9% проголосовавших — это рекорд среди всех эмоций. Также более 80% ответивших злились после новости о том, что глава ГУБОПиК Карпенков разбил дверь кофейни, и о том, что погиб Александр Тарайковский. Стыд — вторая по популярности негативная эмоция. Больше всего стыдно белорусам было за выложенный разговор «Майка и Ника». 75,3% проголосовавших чувствовали именно эту эмоцию. Инаугурация Лукашенко — для сравнения — набрала только 56,6% по этому показателю, а вот разозлила она 64,1% опрошенных. Самая слабая эмоция из всех — апатия. В среднем по всем событиям списка ее чувствовали только 5,6% ответивших. Сильнее всего она проявила себя на новости о том, что Светлана Тихановская покинула Беларусь: апатию испытывали 15,6% опрошенных. А вот встреча Лукашенко с политзаключенными в СИЗО КГБ и последующее освобождение части из них вызвали самые слабые эмоции (как положительные, так и отрицательные) в сравнении с другими событиями из списка. Ряд событий вызвали много положительных реакций и совсем немного отрицательных (женщины с цветами, первый воскресный марш, разорванный паспорт Марии Колесниковой, ультиматум Светланы Тихановской). Некоторые события, наоборот, — много негатива и мало позитива (результаты выборов, новости, связанные с насилием, инаугурация Лукашенко, дверь кофейни, разбитая главой ГУБОПиК). Но были и события, которые вызывали позитивные и негативные эмоции одновременно. Например, марш студентов с массовыми задержаниями. Многие злились, но при этом испытывали гордость и восхищение” [6].
Обсуждается будущее, какие там возможны варианты, поскольку психологическая усталость от происходящего есть у той и другой стороны. Каждая из сторон боится разного. А. Лукашенко, например, говорит о гражданской войне: “Зачем в Минске создавать мемориалы под видом кладбищ. Кладбища и мемориалы – это психологическое воздействие на население. Люди это видят «Ах, ох, это кладбище и так далее». Но что самое опасное? Начался процесс радикализации. Это уже все отметили. И эти дворы становятся, уже стали, местом разборок. Кто-то цепляет профашистские ленточки, кто-то, ненавидя это, приходит их, срезает. Начинаются потасовки, драки и как результат то, что произошло на одной из площадок спортивных. Спортивная площадка, которая диктатором – это я лично давал команду построить здесь спортивную площадку для детей. Они ее превратили в кладбище. Основная цель, чтобы эти пункты противостояния, завтра, когда уже продолжится радикализация, и сюда еще подъедут из-за рубежа, да еще и наши есть, отдельные, возьмут в руки оружие, чтобы это превратить в место начала гражданской войны. Это главная цель. Если ничего не получается, как они пишут, мирно, значит, надо устроить гражданскую войну. Сто лет назад это было. Мы это проходили. И наша Беларусь превратится в пучину драк с оружием борьбы, и сюда приедут для того, чтобы окончательно замкнуть этот санитарный кордон. Кто этого хочет? Вы? Думаю, нет. Я точно этого не хочу” [7].
Протестующая сторона анализирует возможность военной диктатуры с его стороны: “военная диктатура — это просто очень дорого. Силовики могут быстро расходовать ресурсы, но не умеют эффективно их создавать. Помимо того, что велики траты на импортные светошумовые гранаты, водометы и высокие зарплаты ОМОНа, происходящее сегодня в Беларуси несет множество косвенных затрат для экономики. Разрушается бизнес-климат, наносится непоправимый урон человеческому капиталу. Это и релокации тысяч айтишников во все соседние страны, и массовые увольнения «политически неблагонадежных» специалистов из бюджетной системы. Хотя работать в белорусской школе или университете — это не вакансия мечты, а тяжелый труд за очень скромные деньги. Очередь квалифицированных специалистов не стоит перед отделами кадров, и при таком темпе репрессий государство скоро просто не сможет заполнять вакансии в той же системе образования. Тысячи суток, проведенных в изоляторах, — это время, когда задержанные и арестованные не вносят никакого вклада в ВВП. А когда выходят на свободу — читают в телеграм-каналах инструкции, как минимизировать экономическую поддержку государства. Военные диктатуры могут относительно стабильно существовать в ресурсных странах, когда есть постоянный приток денег от полезных ископаемых. Но у нас одним «Беларуськалием» экономику не вытащить, а российская нефть дает все меньше дохода. Так что военной диктатуры в Беларуси не будет — на это у Лукашенко нет пороху. Хотя силовики получают карт-бланш на репрессии, а выходцы из силового блока занимают высокие посты в госуправлении, политического влияния — тем более решающего — они в Беларуси не получат” [8].
Идет поиск причин произошедшего. В очередной раз доказывается нечестность прошедших выборов из-за отсутствия равных медийных возможностей у всех кандидатов: “подавляющее внимание во время выборов государственные медиа уделяли «бывшему действующему президенту Лукашенко», а его оппонентов представляли в негативном ключе. Для них также было характерно игнорировать «любые критические мнения избирателей, независимых экспертов, самих кандидатов». Выступления оппонентов Лукашенко, подчеркнул представитель БАЖ, транслировались по телевидению и радио в «нерейтинговое время». Особенностями нынешней избирательной кампании он назвал «репрезентацию оппонентов на тот момент действующего президента и их сторонников как криминальных элементов», а также «позиционирование негосударственных медиа как источников опасности и дестабилизации». По итогам мониторинга эксперты БАЖ пришли к выводу, что государственные медиа «работали на пользу только одного претендента — господина Лукашенко», а его оппоненты «оставались в тени». Эти медиа «не были площадкой для выражения и обсуждения альтернативных или критических взглядов относительно нынешнего положения вещей в стране, перспектив ее развития и будущего». Из оценок государственных СМИ многолетней деятельности Лукашенко следовало, что «ему нет альтернативы, и его непереизбрание будет наихудшим сценарием, из которого будут следовать хаос, война, разделение страны и потеря независимости»” [9].
Подчеркивается неадекватность власти, поскольку она активно борется с тем, что в принципе по закону не является запрещенным, например, символика цвета: “Рассуждая о тех, кто создает во дворах символику борьбы («цепляет профашистские ленточки»), Лукашенко заявил, что их «главная цель — если ничего не получается, как они пишут, мирно, значит, надо устроить гражданскую войну». Заметим, что в самой бчб-символике нет ничего противозаконного. Это признал даже генпрокурор Андрей Швед, встречаясь со студентами БГУИР: «Законом она не запрещена». Правда, тут же добавил: «Но сегодня соотносится с протестными действиями, а при определенных условиях сопряжена с противоправными действиями…». На практике власти преследуют носителей и защитников бчб-символики сугубо за политические взгляды, за желание добиться элементарного — чтобы власть в стране честно избиралась” [10]. А помнится, даже бабушку засудили за продажу красно-бело-красного зефира.
Россия активно защищает продвижение своей точки зрения. Соловьева убрали из “трендов” YouTube, что сразу же вызвало протесты Роскомнадзора: “Ролики телеведущего, которого называют кремлевским пропагандистом, набирают от нескольких десятков тысяч до сотен тысяч просмотров. Роскомнадзор советовал российским журналистам не использовать YouTube из-за “блокировок, маркировок, предупреждений, согласий и иных ограничений в отношении материалов российских СМИ и журналистов”. “Для сохранения возможности надежного и быстрого доступа к контенту” ведомство предлагало переходить на российские платформы. YouTubeограничивал доступ к различным материалам российских провластных СМИ и журналистов, среди них – стрим на канале “Соловьев Live” “Битва за Белоруссию”, а также аккаунт издания “Царьград”” [11].
Это сразу вызвало серию однотипных ответов со стороны властных институций [12 – 14]. Даже Д. Песков успел сказать свое слово. Беларусь в свою очередь потребовала от Польши выдать ей основателей Telegram-канала НЕХТА [15], а в самом Минске задержали администратора Telegram-канала «Белые халаты» [16].
Беларусь в свою очередь фиксирует неадекватность российского освещения своих событий. Основной нарратив естественно таков: “беларусской власти с трудом и только с помощью России удаётся контролировать ситуацию. Соответственно, без политических реформ в выгодном для РФ ключе беларусский кризис будет углубляться” [17]. И достаточно жесткое замечание об инструментарии того, как именно это делается: “российские СМИ привычно воздействуют на своего зрителя, используя различные методы и приемы манипуляции: контрасты, ложь, обращение к эмоциям, отсутствие ссылок на источники, выдернутые из контекста цитаты, риторические вопросы, бездоказательные выводы, повторы”.
Или другой пример “игры” на религиозных различиях: “У российских государственных телеканалов сложился нарратив стратификации беларусов по религиозной и национальной принадлежностям. У зрителя настойчиво формируется впечатление, что в Беларуси существуют религиозные и национальные если и не конфликты, то как минимум недопонимания. И страны Запада активно используют эту особенность для раскачивания ситуации в стране. Акцент делается на использовании католиков для дестабилизации ситуации прежде всего в западных областях Беларуси. При этом создается искусственное противопоставление позиции беларусского Костёла и позиций других религиозных организаций” [18].
Это, кстати, типичный пример усиления поляризации, который активно используется для российских атак извне, например, на Европу или США. Это использование старого правила “разделяй и властвуй: “операции влияния, направленные на население Европы, имеют целью разрыв и создание недоверия. Подход “разделяй и властвуй” нацелен на создание точек раскола на как можно больших уровнях. Россия, как большая держава, будет более легко действовать с фрагментированной Европой” [19].
Это в отношении Европы.Та же модель используется в отношении США. Дж. Морган, бывший советник госдепартамента по дигитальному реагированию на терроризм, говорит: “Широкая российская стратегия совершенно понятно направлена на дестабилизацию страны с помощью фокусирования и усиления существующих разделений, а не на поддержке какой-нибудь одной партии” ([20], см. также [21]).
Исследователи выводят этот опыт даже не из КГБ, а из Штази, когда Путин познакомился с ним будучи в ГДР. В статье с красивым названием “Как Путин проник в сознание Америки” говорится: “Восточно-германская тайная полиция создала метод, известный как Zersetzung или “разложение”, чтобы подавлять восстание без применения открытого насилия. Сутью был подрыв рассудка диссидента, чтобы он потерял желание сопротивления, или словами Штази – “спровоцировать и усилить внутренние конфликты и противоречия внутри враждебно-негативных сил, которые фрагментируют, парализуют, дезорганизуют и изолируют оппонента. Первым шагом в кампании становится определение слабых мест цели – здоровье, семья, финансы – затем бить по ним снова и снова.
Агенты Штази могли проникнуть в квартиру диссидента и переместить картинки или изменить время на будильнике. Они могли отправить секс-игрушку жене цели или послать открытки от неизвестной женщины с требованием помощи на ребенка. Они могли привлечь врачей для предоставления фальшивых медицинских диагнозов или добиться того, чтобы карьерный рост диссидента был приостановлен без объяснения причин. Эти техники были направленными, гибкими и самое главное – эффективными. Все было направлено на то, чтобы расклеить психику диссидента. Оппонент режима ощущал себя в ловушке кафкианских ночных кошмаров. Всюду, куда бы он ни обращался, злые силы преследовали его, хотя он не мог доказать, что это направлено на него. Кто может поверить, что правительство тайно крало его кухонные полотенца? У некоторых были нервные срывы, другие кончали жизнь самоубийством” [22].
И еще для полноты картины: “Россия пытается ослабить иностранного противника изнутри, парализуя его способность к сопротивлению. Она действует с набором союзников, например, олигархов и журналистов, используя разнообразный инструментарий, включая пропаганду и кибератаки. Москва начинает с определения слабых мест страны-цели, этнических, религиозных или политических разделений. Потом Россия создает ощущение недоверия ради разрушения социального контракта. Когда Штази мог ворваться в квартиру человека и включить там электробритву, просто чтобы напугать его, Москва использует хакеров и троллей, чтобы продвигать конспирологические теории и создавать недоверие к властям” (там же).
Получается, что сегодня такую модель воздействия вполне можно создавать и чисто информационно. На это может быть направлено создание неопределенности, доказательств безуспешности действий, нагнетания страхов.
Но гораздо проще власть это делает чисто физическими методами, как в случае известного советского типа давления, когда у человека постепенно убирают все пути к нормальному выживанию. В Беларуси это увольнение с работы и исключение из числа студентов. На человеке ставится клеймо, чтобы он нигде не смог найти защиту. К сожалению, уезжающие студенты, а их готовы принимать другие страны от Германии до Польши, назад скорее всего вряд ли вернутся. Сегодня весь мир ценит мозги, и если их выталкивать, то можно застрять на периферии развития.
Именно так поступали и с советскими диссидентами, так что это возрождение старого опыта. М. Петровский, например, вспоминал: “21 августа 1968 года я получил из Москвы телеграмму о том, что договор на книгу разорван в одностороннем порядке, а набор ссыпан. Помнится, в этот же самый день было получено еще одно сообщение, оба они слились для меня в щедринскую формулу: набор рассыпать, перелить на пули. Бывают такие странные совпадения, бывают. Шестидесятые годы закончились. Меня вышибли из моих занятий детской литературой — и вообще отовсюду. На протяжении двадцати лет (1966—1986) я не мог издать книгу. Мои заявки отвергались или оставались без ответа, рукописи возвращались или терялись безвозвратно. За эти годы я подал в издательства около 40 заявок, а ведь каждая заявка — это проработанный материал, построенная концепция, набросанные фрагменты, и я подумал, что мог бы обогатить литературу принципиально новым жанром — книгой заявок” [23].
Тот же инструментарий прошелся по многим, откуда и возникла даже формула “поколение дворников и сторожей”, части из которых просто не дали права на интеллектуальный труд, а часть не захотела работать сама в гуманитарной сфере из-за ее пересечения с идеологией.
Вот воспоминания В. Скуратовского: “Я с огромным трудом нашел работу в журнале «Всесвіт», я там хорошо поработал несколько лет. Закончилось, конечно, грандиозным скандалом. В 1977-78 году меня оттуда выгоняли за украинский национализм, за статью о Шевченко: «Шевченко в контексті світової культури» («Шевченко в контексте мировой культуры»), март 1978 года. Но по дороге я «поймал за руку» руководителя Союза писателей Украины на плагиате, не хочу называть фамилию, этот человек уже, увы, умер. Ну, и вслед за тем устроил еще несколько публичных скандалов на академических защитах. Поэтому я после этого года два проходил без работы, а после этого меня постепенно социализировали, но более чем на год, на два – не получалось” ([24], см. также [25]).
То есть новизны в том, что мы видим иногда и сегодня, нет абсолютно. Все это было, и закончилось полным проигрышем власти. Давить других в наше время становится резко сложнее, поскольку теперь есть разные экономические, финансовые, политические и медийные центры, которые могут оказать им поддержку.
Физическая война, причем сразу со всеми, развязанная А. Лукашенко, тоже не останавливает конфликт, а загоняет его вовнутрь. Момент же истины заключается в том, что физическими действиями, на что, собственно, и рассчитывает власть, нельзя уже поломать ментальные представления. Они просто уйдут глубже и обязательно проявятся на любом следующем повороте истории.
Хотя, собственно говоря, этот поворот уже наступил. В Украине, например, такая ситуацию привела к отступлению силовиков и бегству президента Януковича.
И. Давыдов жестко формулирует сложившееся положение вещей: “Лукашенко превратил Беларусь в громадную фабрику по производству ненависти. Но у станков-то на этой фабрике стоят простые трудяги в милицейской форме, в бронежилетах и масках. И не просто стоят – стараются, перевыполняют план. Ударники – во всех возможных смыслах этого слова. И толкают страну к кризису перепроизводства ненависти, который их же и сожрет. Лукашенко очнется в своем подмосковном дворце наверняка, начальники их, бравирующие нынче цинизмом, тоже куда-нибудь разбегутся и как-нибудь пристроятся. А они останутся среди моря ненависти, которую сами же и породили” [26].
Все это столкновения и войны, которые базируются на разных моделях мира. Каждая из сторон считает свою модель единственно правильной, отсюда сложности с достижениям компромисса. Потоки обвинений также являются приметой такого рода конфликта. Сложно жить в мире войны, но еще сложнее жить в мире обмана и лжи. И именно так воспринимается населением мир, создаваемый сегодня А. Лукашенко [27 – 29].
Известный беларусский поэт, попавший в заключение, услышал от милиционеров там правило, облегчившее его сидение за решеткой: «Не ищите логики там, где ее нет» [30]. Наверное, это правило можно распространить и на всю Беларусь. Однако модель мира без правил не является адекватной для человеческого разума.
Кстати, Россия сделала такой же алогичный законодательный шаг по признанию физических лиц иноагентами [31]. Политолог Алексей Мухин аргументирует это «партизанской медиавойной», в которой действуют блогеры: “Зря наша система информационного противодействия относится довольно легкомысленно к этой категории — в основном это выходцы из нашей страны, и им обещаны очень широкие полномочия в так называемый особый период, то есть в период беспорядков в РФ. Настаиваю, что проплаченные блогеры и иноагенты в России должны отчитываться перед нашей налоговой системой, что называется, по всей форме. Это самая чувствительная вещь в их работе — мы помним, какой визг поднялся, когда были введены юридические требования к иноагентам» [32]. Плюс к этому их материалы должны иметь соответствующую маркировку при размещении [33].
Все это понятные с точки зрения власти действия, которые выдают ее испуг. Она не может повести за собой, в первую очередь молодое поколение, поэтому тормозит всеми возможными силами любой вариант накопления протестного потенциала, борясь с информацией, а не с причинами ее появления.
А. Мухин четко связывает это с борьбой с оппозицией, например, рассказав о том, что оппозиционный депутат И. Яшин объявил подписку на свой youtube-канал: “Наш ловкач таким образом хочет камуфлировать своё финансирование. У меня, например, нет сомнений, что этим каналом (финансирования) воспользуются внешние источники для пополнения кошельков нашей т.н. оппозиции, давно изыскивающие триста и один сравнительно законный способ поддержки любителей баварского, мальчишей-плохишей. Иноагенты всячески стараются избежать ответственности за внешнее финансирование, но отказываться от него не собираются” [34].
Все это выглядит в определенной степени как какая-то предвоенная ситуация, поскольку, дав свободу гражданам, теперь ее начинают потихонечку забирать, поскольку государство оказалось неспособным конкурировать в аргументации за правоту своей точки зрения. Особенно это касается телевидения, о последних новациях пропагандистов которого С. Митрофанов высказался так: “Мир, который в головах российской политической элиты и который добросовестно с этих позиций описывает Телевизор, не просто прост, а суперпрост: кругом враги, враги должны быть наказаны, а наши границы (ну, нет, нельзя же так прямолинейно, не границы государств, а границы влияния) существенно расширены в целях национальной безопасности. Но, пожалуй, даже в Телевизоре я не встречал раньше столь откровенного стремления поджечь пророссийский переворот, как в случае армянской ситуации по итогам войны с Азербайджаном, и столь явно демонстрируемую заинтересованность в победе конкретно пророссийского кандидата на конкурентных выборах, как в Молдове” [35].
И в это хорошо вписывается борьба за свободу в YouTube, откуда чужеземные люди посмели убрать В. Соловьева. Но все видят эту борьбу по-другому: “Понятно, что защита свободы слова и информации – это для властей только предлог. В реальности соцсети повсеместно – и даже в родных для них США – выступают едва ли не главными организаторами и пропагандистами оппозиционной деятельности и протестов. В России оппозиция сидит в YouTube поголовно, Twitter и Facebook тоже являются для несогласных нужными инструментами для связи и коллективного информирования, хотя, конечно, эту роль все больше забирает себе Telegram. Поставить под контроль соцсети и мессенджеры – это, конечно, задача-максимум, но даже лишь затруднить оппозиционерам их использование – и то уже будет неплохо. Вопрос только в том, а насколько значим для международных медиаплатформ их российский сегмент” ([36], см. также [37 – 38]). В это же время Беларусь экспериментирует с методами еще советского КГБ [39 – 40]. И жестче всего власть разбирается с журналистами, видя в их работе важную угрозу своей деятельности [41 – 50].
А В. Соловьеву хорошо ответила И. Петровская: “В раздел «В тренде» попадают ролики, которые набирают больше просмотров по сравнению с другими, ранее опубликованными. Для справки: у канала «Соловьев. Live» 495 тысяч подписчиков. У авторского канала «вДудь» по состоянию на ноябрь 2020 года более 8,27 миллиона подписчиков и более 1,1 миллиарда просмотров. Есть на кого равняться и к чему стремиться начинающему блогеру Владимиру Рудольфовичу Соловьеву. Роскомнадзор ему в помощь” [51].
К тому же, его не очень лелеют и зрители, заявляющие прямо: “эта телепередача продолжает выполнять задачу современного российского телевидения, а именно — продвигать идею о том, что никто, кроме Путина, не может возглавлять Россию и защищать ее интересы. Еженедельное вдалбливание в голову идеи о том, что Путин — глава всего и бессменный лидер нации, напоминает мне идеологию СССР и некоторых западных стран в тридцатых годах прошлого столетия. Как вы помните, ни к чему хорошему ни граждан, ни самих лидеров это не привело” [52 – 53].
Беларусь не хочет возврата назад, не жаждет ее и Россия. Но и та, и другая власть видит в советских методах управления мозгами свое будущее, забывая, что они были хорошо работающими лишь при закрытых границах. Сейчас такие методы становятся провальными.
Модель мира стоит в центре этих онтологических войн: одна – квази-советская, другая – квази-демократическая. Власть держится за одну, население – за другую. И понятно, что это более сложный тип цензурирования в ситуации официальной отмены цензуры. Теперь это косвенная цензура и даже не текста, конкретного информационного потока, даже самого маленького. В прошлом Советский Союз просто не пускал к нам эту чужую модель. Но она все равно пришла, сначала минимально в зарубежных фильмах, а потом уже широким потоком в перестройку.
При этом дело уже не в пропаганде, развернута не информационная, а физическая война: “Идет огромная карательная операция в масштабах всей страны. Репрессиям подверглись 30 тысяч человек. Есть пропавшие без вести и убитые” [54]. Именно гибель людей делает это уже настоящей войной. И это уже другая реакция: “Ровно в полдень по всему Минску стали раздаваться сигналы машин, сотни людей на «Площади перемен» и в других локациях остановились, подняв правую руку, кто-то с зажатым кулаком, а кто-то с символичным знаком в форме латинской буквы V. Позже станет известно, что по всей Беларуси прошли акции памяти по убитому Роману Бондаренко: в Жодино, в Гродно, Бресте и других городах возникли стихийные мемориалы, а люди встали в «Цепи солидарности»” [55].
Все эти чувства усиливает пандемия, с которой власти не смогли адекватно справиться. Усталость политическая от несменяемости власти соединилась с усталостью от ковидавируса. Новое поколение, выросшее на новых коммуникациях, потребовало и новой власти. Во всех трех пространствах – физическом, информационном, виртуальном – забушевала энергия протеста, которая откинула всю официальную пропаганду, и люди посмотрели на себя и вокруг другими глазами.
Литература
