Из сегодняшнего дня смотрят даже на гастрономию как вариант патриотического воспитания. И в этом тоже была представлена государственная точка зрения, см., например, такие наблюдения: “посредством тоталитарного контроля над гастрономическими практиками удается достичь серьезных результатов (полная замена индивидуальной телесности коллективной, отчуждение частного желания в пользу желания тоталитарной власти, инсталляция желания тоталитарной власти непосредственно в структуру телесности). Кроме того, нынешнее состояние гастрономической культуры, которое можно выразить общим тезисом – традиционная гастрономическая культура, принимающая непосредственное участие в формировании телесной идентичности человека, претерпевает деконструкцию, в рамках которой намечены определенные тенденции ее будущих трансформаций, ведущие к полному стиранию привычных кодов традиционной культуры и, возможно, к формированию тоталитарности совершенно другого, следующего уровня” [2].
И предлагается такое обоснование выбора гастрономии как объекта: “Гастрономическое располагает целым рядом свойств, которые, при соответствующем использовании, являются эффективными средствами манипулятивного конструирования человека: голод, дефицит пищи, которые делают пищу предметом не желания, а нужды; возможность формирования посредством совместной трапезы коллективного тела; дисциплинирование индивидуальной телесности в контексте ее способности к интроекции в противовес возможности ассимилировать; формирование особой, «кормовой», связи между человеком и властью. Современные гастрономические практики, носящие достаточно вариативный характер, тем не менее тяготеют к фаст-фуду, который является не просто быстрой едой, а пищей с искаженной онтологией – его основой выступает еда в качестве некоего материального субстрата, вкусовые и эстетические характеристики которой определяются достижениями пищевой индустрии” (там же).
“Гастрономическое” для обычных граждан является сферой не публичной, а приватной. Но это только для просто граждан, поскольку есть и внешняя сторона “гастрономического”, открытая только для избранных. Официальное всегда управляемо внешне-ориентированными законами. Это как советская “Книга о вкусной и здоровой пище” и реальный домашний завтрак… Официоз он везде проявляет себя. Это как письмо домой и газетная статья, повествующие об одном событии, но совсем по-разному. Газета будет описывать одни характеристики события, письмо – другие, поскольку их ценностные системы различаются.
Гастрономия сталкивает пропаганду и жизнь так, чтобы сохранить значимость того и другого. Поэтому понятна такая реакция на пропагандистский компонент книги из дня сегодняшнего: “Современному анонимусу не вполне очевидно, с какой целью, но в этих заметках присутствовали во множестве описания различных деликатесов и процессов их производства в Стране Советов, в то время как самих этих изделий уже многие годы не видели даже в Столице нашей Родины. Иногда такая экзотика распространялась через всяческие спецкормушки по случаю грядущих официальных празднеств, а простой народ кушал репу и шутил про «Красную книгу о вкусной и здоровой пище». Сейчас в это трудно поверить, но еще в начале 80-х эта шутка считалась «политической» и рассказывалась не то, чтобы шепотом, но во всяком случае вполголоса. При перестройке и гласности имела хождение несколько другая шутка: «Меняю книгу о вкусной и здоровой пище на вкусную и здоровую пищу»” [3].
Возникло даже неофициальное “возрождение” этой книги под названием “Книга о вкусной и красивой жизни”, которая начинается с такого анекдота:
Заходит чудак в магазин, долго озирается по сторонам, потом спрашивает:
— А это, собственно, что тут у вас — булочная или обувной?
Этот анекдот появился в конце 80-х. Москвичей пустота магазинов шокировала, вся остальная страна отреагировала вяло: пустые полки выглядят вполне привычно, а товар только смущает — кино, что ли, снимают? [4].
Еду пытались перевести в индустриальное русло. Она и обеспечивала производственные процессы в стране, и сама стала производственным процессом, вспомним даже такой четкий термин, как “фабрика-кухня”. И это было уже идеологией времени: “”Дать плохой обед – хуже, чем сшить плохой костюм или сделать плохие ботинки. Плохой обед вредит здоровью рабочего, а иногда отравляет обедающих”, – трудно не согласиться и с этим высказыванием наркома Микояна. Но беда в том, что “плохим обедом” стала считаться домашняя пища – пережиток буржуазного прошлого. Поэтому с ней активно боролись посредством общественных столовых и домовых кухонь. А, например, архитекторы-конструктивисты, возводившие новые жилые дома в Иванове и Ярославле, решили проблему радикально: создали квартиры без кухонь” [5].
Однако в результате многих лет функционирования все массовое выродилось, а домашняя кухня заняла более почетное место. Но только не для верхов, для которых массовое делалось как домашнее.
Повар-француз, поработавший в Кремле, высказывается так: “О своей работе он не может рассказывать много, так как есть понятие государственной тайны. Но то, что Путин имеет пристрастие к мясу, а Медведев – к рыбе под кисло-сладким соусом, он может рассказать без опаски” ([6], см. также [7]).
Другой повар Путина, кстати, тоже француз, говорит, что Путин очень боится быть отравленным, поэтому всю еду пробуют «слуги-дегустаторы», которые проверяют каждое блюдо перед тем, как его отведает первое лицо государства. Прямо как при Сталине [8].
Еще один экс-повар вспоминает: “С приходом в 2000-м году Владимира Путина поменялась крепость алкоголя. Если, допустим, в советские времена водки было 60%, а вина – 40%, то с появлением Владимира Владимировича пошли хорошие вина – французские, чилийские, испанские, южноафриканские” [9]. Или такое: “Русская кухня присутствует всегда. Особенно когда приезжают зарубежные представители. Холодец, сельдь под шубой… Пиццу никогда не делали, а каре из барашка было. Блюда из рыбы: сейчас идет сибас, а мы использовали нашу осетрину” (см. также [10]).
Все официальное легко принимает на себя груз политического. Все, что касается власти, всегда забирает на себя позитивные оценки. Вот некоторые примеры явной политики в сфере гастрономии [11]:
«Мы никогда раньше не готовили на приемы блины, — рассказывал «Московскому комсомольцу» старейший повар Кремля (больше 30 лет на кухне) Юрий Губенников. — Считалось, что ими не удивишь никого». Однако новый повар выработал другой подход — блюда с блинами делают крохотные и необычные. На новогодний прием, к примеру, подают шпинатные блинчики с малосольным сигом”.
Выработалась и такая своя практика, связанная со спиртным: “Шеф-повар отметил, что для этого существуют определенные стандарты. Так, как правило, под какой-то из президентских тостов принято пить шампанское. Однако на 9 Мая первый тост — это всегда рюмка водки” [12].
Очень красочно все описывают повара: “Если брать первую подачу, где на выбор гостям предлагается осетрина, стейк из телячьей вырезки, куриное, утиное или гусиное филе с печеным яблоком и что-нибудь диетическое, например, кролик на пару, то, как правило, 50-60% гостей берут рыбу, 30% берут говядину, утку или гуся — 10-15%, кролика — 5%. Конечно, есть и “н/з”, потому что все просчитывается с запасом. Мы русские, мы любим, чтобы у нас все было в достатке. Мы же не на обеде у королевы Елизаветы, где все по кусочку рассчитано. У нас широкая душа — всего должно быть много” [13].
О влиянии санкций, а они являются и продуктовыми, на кухню: “Елена Чекалова, владелица ресторана «Поехали», сказала, что, хотя качество некоторых отечественных продуктов оказалось лучше, чем они ожидали — к примеру, мидии из Мурманска или из Черного моря, другие попросту не выдержали конкуренции со своими европейскими аналогами. В качестве примера можно привести российскую имитацию пармезана. «Коротко говоря, то, что продают в России, это не пармезан. Это какая-то другая разновидность сыра, и она не слишком вкусная. Это дискредитация пармезана», — объяснила г-жа Чекалова. По словам г-на Бухарова, российские поставщики продуктов питания нашли альтернативу: разновидность пармезана, которую производит итальянское иммигрантское сообщество в Аргентине, не попавшей под действие российского эмбарго. На вопрос о том, насколько аргентинский сыр похож на итальянский оригинал, г-н Бухаров ответил не сразу. «Разумеется, их нельзя сравнивать. Если вы каждый день едите Parmigiano-Reggiano, вы сразу поймете, что они разные» (там же).
С другой стороны, западный взгляд немного иной: “Но, если вы едите GranoPadano, да еще и не каждый день, вы даже не заметите разницы. Она не смертельна»”[14].
Мир еды с одной стороны стремится сохраниться в неизменности, поскольку традиции здесь в цене, но с другой, все время трансформируется. И первые лица были готовы есть дома то, что до этого понравилось им на Западе: “Михаил Сергеевич Горбачев во время командировки в какую-то страну мог такое попробовать, но это предлагалось и обговаривалось заранее, если он хочет — то ради бога. Раиса Максимовна никогда это не ела. Владимир Владимирович Путин — тут ничего сверхъестественного, он любит хорошие котлеты, баранину, телятину, может и рыбы съесть кусочек. В любом случае, они такие же люди, как и мы с вами. И если я хочу, допустим, ананас, манго или папайю, — конечно, все это есть. Это было всегда, и даже в СССР с этим проблем не было. Были и ананасы, и манго, и авокадо, и киви — чего только не было, хотя в магазинах их не бывало” [13].
Кормили их разными изысками, кормили, а результата особого не было. Как говорит пословица: не в коня корм…
Вся эта кухня подавалась на стол и во времена “колбасных электричек”, когда люди ездили в Москву, чтобы купить что-то вкусное. Москва тогда работала как большой гастроном, в котором можно было купить то, что никогда не увидишь у себя дома. И никому в голову не могло прийти, что это ненормально.
В. Беляев, проработал 30 лет в Кремле, пройдя путь от повара до Генерального директора комбината питания «Кремлевский», раскрывает всю эту систему и исторической точки зрения [15]:
– “В советские времена в Кремле была совершенно особая традиция сервировки стола. Все подавалось как на пир. Целиковый осетр, целиковый поросенок, язык в растяжку, фаршированный судак. Я даже застал времена, когда целиком подавали глухарей. Их делали штук по 150, и это была адская работа: перья замачивали в уксусной кислоте, потом зубной щеткой их отмывали, чтобы продезинфицировать. Птицу фаршировали мясом, курагой, черносливом и запекали. Сущим наказанием была работа в ледяном цеху, где изготавливали ледяные икорницы в форме кремлевской стены. Форм ведь никаких не было, каждый раз все делали вручную, вырезали напильником”;
– “С 2000 по 2005 годы кухня в Кремле была преимущественно французской. Потом на каком-то саммите один из высокопоставленных гостей нашего президента сказал ему: «Мы же в России, а едим как в Европе». После этого нам дали команду «вернуться к истокам». Нынешнее меню более сбалансированное. Оно сочетает в себе европейские и русские традиции. Сегодня подают осетрину, белорыбицу, селедку под шубой”;
– “в выходные дни даже правители могли оторваться. Брежнев любил борщи, жареную картошку с бараниной. Горбачев был малоешкой, но обожал любую выпечку. Раиса Максимовна в какой-то момент даже попросила убрать ее с банкетов, но Михаил Сергеевич все равно где-нибудь да перехватывал пирожок. Ельцин — сибиряк, здоровенный мужичина был, любил хорошо поесть и выпить, обожал пельмени, жареную баранину. Вообще мясо на косточке предпочитал. Медведеву нравится рыба, запеченная в соли. А Владимир Владимирович — человек всеядный, ничего специального мы ему не делали, но он очень любит мороженое, и тут уж мы старались вовсю. В любой десерт мы непременно клали пусть маленький, но шарик мороженого. Он всегда это замечал и благодарил глазами”.
На одной заморской еде не удержаться, детские привычки прорывались: “Конечно, любили гречку. Но особенно Михаил Сергеевич. Он вообще любил с утра каши, и не одну давали, а по несколько штук: четыре или пять видов. Он мог попробовать и перловую, и пшенную, и гречневую. Гречневая каждый день была. Он мог есть ее и с молоком, и с маслом — с топленым и со сливочным. Он был любитель этого. Для Бориса Николаевича, как правило, делали блюда, которые были связаны с мясом: делали баранину, грудинку, запеченную с гречкой и с луком, на гарнир он любил. Он же “мясоед” был у нас, поэтому гречка была популярна очень и очень, она была всегда на столе, всегда была востребована” [16].
В Кремле меняются вкусовые привычки, но повар секретов не выдает: “говорит, что у Путина уклон в более русскую кухню, а у Медведева — в европейскую. Но мы, говорит, стараемся русскую кухню на международных приемах преподносить с европейской подачей. Борщ представляем как крем-суп из свеклы, чтобы гостям понравилось. Похоже, что тут кардинальных различий между двумя президентами пока не наметилось” [17].
В прошлом мире гастрономические изыски были посильнее. И были традиции, которые сегодня размываются. А. Галкин рассказывает: «Сейчас, конечно, все изменилось: приемы уже не те. Раньше мы накрывали русские столы — стерлядь по пять метров, килограммы икры, а сейчас происходит европеизация, подача стала индивидуальной — экономят. Я также всегда был не согласен с тем, что, когда в Кремль приезжает, например, французская делегация, правительство отдает распоряжение приготовить французские блюда — зачем? Мы никогда не приготовим лучше! Они же приехали к нам, так надо удивить их чем-то нашим, русским, традиционным. Если вы свое, национальное приготовить не можете — это другой вопрос.
Сколько я открывал отелей, сколько я работал за рубежом, когда мы делали дни русской кухни, люди записывались за две-три недели, чтобы попасть к Галкину на обед. И никогда те же американцы не хотели есть этот свой гамбургер с беконом — они шли на русские щи, на пельмени, на блины. Их интересовала наша икра, пускай она стоит бешеных денег, но они хотели вкусить русскую кухню. Как наш балет гастролирует по миру, и очень непросто достать на него билеты, но люди изловчаются, так же и кухня — достояние культуры. Я только из-за этого непонимания и ушел из Кремля, когда на русскую кухню начали приглашать иностранных поваров. Это дикость» [18].
Сталин в свое время мог не пить, ради того, чтобы смотреть, как пьянеют другие, и что они говорят тогда. Нечто подобное было и с другими генсеками, которые, наоборот, должны сами были демонстрировать силу и бодрость после выпитого: “В советское время по поводу спиртного мы по настоянию врачей шли на хитрость. На приемах на главный стол выставлялся молдавский коньяк, а рядом – такая же бутылка, но наполненная отваром шиповника, куда добавляли для блеска немножко лимончика. От настоящего конька совершенно не отличить. Когда все видели, что за первым столом пьют коньяк, да еще и крякают, у всех складывалось впечатление: «О, еще выпивают, еще здоровы, значит, все нормально” [19].
Сегодня возникли пропагандистские войны по поводу гастрономии в поиске того, кому и что принадлежит исторически. История всегда в цене. Отсюда серьезные обиды друг на друга.
Поляки стали защищать свое право на водку, с чем не согласна Россия [20 – 24]. Украина защищает от России борщ [25 – 26]. Даже Би-Би-Си занялось этой проблемой: ” для рядового пользователя соцсетей нет ничего странного в том, что русские нахваливают свой борщ, но для украинцев, которые считают этот суп своим национальным блюдом, «твит с российской страницы равносилен военной пропаганде, в особенности если принимать во внимание текущую оккупацию Крыма»* и до сих пор не закончившийся с 2014 года вооружённый конфликт. Украинские пользователи, по словам автора статьи, были возмущены попытками России присвоить борщ и стали писать в комментариях: «Как будто вам было мало Крыма, так теперь ещё и борщ у Украины решили украсть». Эванс напоминает, что борщ — сытный суп обычно красного, благодаря свёкле, цвета (хотя бывают вариации), который на протяжении веков был важной частью рациона множества украинцев. Так что для многих «притязания России на что-то столь украинское являются воплощением куда более масштабной тенденции исторических притеснений Россией украинского языка, политики и, прежде всего, независимости»” [27].
Россия выступила против Франции, закрепив за собой на своей территории право на шампанское и коньяк. В тоже время Армения согласилась уйти от названия коньяк на бренди за три миллиона евро [28]. Зато между Россией и Францией войны развернулись нешуточные с весьма громкими заявлениями: “Париж не будет уступать перед лицом российской Госдумы. Во Франции опасаются, что следующей «жертвой» законов РФ может стать коньяк, который также, согласно регламенту ЕС, может производиться только вблизи города Коньяк на юго-западе страны и должен отвечать особым требованиям” ([29], см. также [30 – 31]).
На эту тему пришли даже шутки, вполне качественные:
Не молчат и соцсети: “российский ученый и общественный деятель Вера Афанасьева издевательски развивает тему: «В России “автомобилями” разрешат называть только продукцию ВАЗа. Зарубежные автогиганты обязаны будут именовать выпускаемые ими транспортные средства “колымагами” и “драндулетами”. Соответствующий закон подписал президент Путин»” [32]. Буря страстей возникла у законодателей и журналистов [33 – 39].
Мы живем в мире, когда все может стать политически окрашенным. Условно говоря, все электрические провода вдруг стали оголенными и потому опасными.Общество стало очень поляризованным, то есть менее терпимым к другому мнению. Мы жили в мире одного мнения, теперь их стало много, и свое мнение мы хотим поставить впереди. А это вызывает войну мнений и людей, стоящих за ними.
Примером этого стали и разнообразные так называемые культурные войны. О них газета Гардиан высказалась так: “Культурная война вовсе не о победе в дебатах по поводу того, что стоит в основе Англии с помощью дискуссий о характере, памятниках, футболе или истории империи. <…> Культурная война является агрессивным политическим актом, направленным на создание новых разделяющих линий и потому новых и больших электоральных сообществ. Она пытается создать свою собственную правду и свою собственную Англию с помощью того, что Ницше назвал “мобильной армией метафор”” [40].
Культурная война, ставшая приметой нашего времени, особенно на Западе, возникает, вероятно, из-за разноголосицы голосов, пришедшей вместе с Интернетом. Пришли разные мнения, которые получили право на жизнь. И это приводит к тому, что в лидеры мнений приходят другие…
Пропаганда действует наоборот. Она собирает под своими знаменами все население, заглушая любые другие голоса. И делает это во всех трех пространствах: физическом, информационном и виртуальном. Она работает на создание единого видения мира, которое в результате должно вести к единству мыслей и действий. По этой причине пропаганда наиболее востребована во времена войны.
Литература:
26-27 серпня 2021 року пройшов вебінар «Як уникнути професійного вигорання та критичне мислення». Організувала захід Академія української преси за підтримки Фонду Фрідріха Науманна за Свободу.
Тренерами заходу виступили:
Протягом двох днів учасники вебінару розбиралися у бар’єрах у журналістів та вчителів, вивчали формули особистості та успіху, знаходили ресурси у журналістів і вчителів, формували інформаційну та психологічну стійкість особистості в часи інфодемії, виконували вправи на пошук тем і натхнення, аналізували повідомлення у соціальних мережах.
Валерій Іванов зауважив «Захист особистості особливо актуальний в нашу надто прозору добу. Необхідно навчитися зберігати хоча б рештки приватного. Цьому ми й навчаємо».
Галина Гандзілевська прокоментувала «Чудово, що тренінг став завершальним етапом відпусток. Адже для того, щоб активувати і реалізувати свій професійний потенціал, важливо наповнитись енергією перед стартом. Хоч зауважу, що про збалансованість психологічних ресурсів важливо піклуватись постійно, як і про фізичне здоров’я. Особливо гостро зазвичай це питання постає напередодні осені. Природа ніби завмирає, а разом з нею, і наші емоції, втрата яких може привести до емоційного вигорання, втрати задоволення від життя. Як науковці, так й психологи-практики стверджують, що емоції виконують дві фундаментальні функції: дають мотивацію й енергію до діяльності та допомагають будувати стосунки. Тому одне із завдань тренінгу було спрямоване на розвиток умінь ідентифікувати та регулювати свої емоції, розвитку як соціального, так й емоційного інтелекту. Особливу увагу було приділено засобам оптимізації саногенного та критичного мислення, розвитку умінь ними користуватись. На сьогодні такі компетентності є досить актуальними в будь -якій професії. Вихід із зони комфорту, зазвичай, супроводжує не лише тривога, а й інтерес. А тому бажаю всім йти за ним у зону пізнання та розвитку».
Сергій Штурхецький зазначив «Гадаю, невипадково перед початком нового навчального року, нового політичного та медіа-сезону ми говорили про «вигорання» із колегами та колежанками, які працюють з інформацією. Точніше, говорили про те, як уникнути цього професійного «вигорання», як не дати себе ошукати в інформаційному полі, в якому знову очікуємо на щедрий урожай фейків в новому сезоні. Інструментарій опірності таким інформаційним впливам, методика досягнення професійного та особистого успіху стали предметом дводенної відвертої розмови із активною аудиторією тренінгу».
Андрій Юричко звернув увагу, що «Для журналістів, викладачів та вчителів — завжди важливо розбиратися не лише в оточуючих, але і в собі. Рутина, постійна робота над чужими проблемами та аналіз негативних явищ може спотворити прийняття дійсності. Це викликає апатію, не бажання працювати, почуття, що навколо всі перестають тебе розуміти, прощання із професією. Але за допомогою простих кроків чи порад можна переосмислити свою діяльність, скоритсатися лайф-хаками і повернутися до роботи».
Gefördert durсh die Bundesrepublik Deutschland
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
– В связи с тем, что в России периодически возникают разговоры о блокировке Телеграм, у нас долгое время был заблокирован ЖЖ и недавно Linkd In. Какие цели, как правило, преследуют государства, блокирующие мессенджеры, соцсети, сайты, поисковые системы?
– Любое государство хочет контролировать все. Оно не делает этого только тогда, когда ощущает возможное наказание за такие действия. Это затратный контроль, который не всегда дает результат. На глушение западных радиостанций уходило больше ресурсов, например, чем на порождение сигнала, но СССР все равно делал это. Реально все стремятся не дать контр-мнению получить широкое распространение. Особенно существенно это правило в критические периоды (например, когда мы имеем выборы или войну).
– Почему авторитарные политические режимы более склонны, как мне кажется, к блокировкам, чем демократические?
– Поскольку демократические режимы живут давно в условиях диалога, а не монолога, то они научились двум вещам. С одной стороны, была создана модель “плавильного котла”, которая позволяла в той или иной степени усиливать общее и глушить чужое и чуждое. Правда, в последние десятилетия это уже так хорошо не работает, как это было раньше. С другой, они могут усиливать свой голос разными разумными способами, чтобы отправить чужое мнение на периферию. Оно не исчезает вообще, как это происходит в авторитарном государстве, но уходит с мейнстрима, поэтому его будет сложнее найти. Но для такой системы надо иметь “мозги” и ресурсы.
К слову о “мозгах”, в кибернетике есть закон, что субъект управления должен иметь не меньшее разнообразие, чем объект управления, то есть он должен превосходить его по сложности. А блокировка как раз является и самым дешевым способом, и самым бесхитростным. Это вариант глушения в век Интернета.
– Почему социальные сети/мессенджеры/поисковые системы могут быть опасными для авторитарных режимов?
С одной стороны, они не настолько опасны, как кажется. Арабские революции, например, использовали Интернет не столько для мобилизации населения, сколько для передачи информации на Запад, поэтому даже преобладающим был английский язык. А это в свою очередь создавало давление извне.
С другой стороны, государство монолога не может чувствовать себя комфортно в ситуации диалога. Именно поэтому оно все время хочет моделировать квази-диалог, опираясь на “подставных” лиц (своих экспертов, политиков, квази-оппозиционеров), пытаясь хоть таким образом управлять общественным мнением.
– Как социальные сети и мессенджеры используются в политических целях в демократических странах?
– Самое важное – это измерение общего настроя массового сознания. Можно оценивать поддержку инициатив власти по реакции в соцсетях, можно увидеть основные проблемы, которые волнуют население.
По выборам Cambridge Analytica все показала: через Фейсбук можно было выходить на избирателя, которого скорее можно убедить в своей правоте. Кстати, как в США, так и потом в Германии, что там привело к приходу правой партии в парламент, удалось расшатывать ситуацию, демонстрируя, что страна катится в хаос, и ее надо спасать. И Трамп ездил выступать в те места, где больше лайков ему ставили в Фейсбуке.
– В Украине тоже блокировались российские соцсети и поисковая система. Несмотря на возможность обходить блокировку при настройке VPN-соединения или proxy, можно ли говорить, что даже такая «простая» блокировка повлияла на пользователей в масштабах страны?
– Конечно, можно, поскольку от всего, что требует дополнительных усилий, потребитель уходит, если он не профессионал, которому это нужно по работе, а любитель.
Каждая информация имеет цену, ради которой стоит “страдать”. Новости как фактаж будут у всех одинаковыми, так что смысла в их поиске практически нет. Гугл является более сильным поисковиком, чем российские, так что и тут можно обойтись. Ну а фильмы люди могут смотреть, по ним интернет-блокировки нет.
– Каким образом соцсети влияют на человека, его сознание, способность мыслить, социализацию, потребление информации, способность находиться вне сети и тд?
– Поток информации определяет, что мы видим и как мы это интерпретируем. Мы не можем рассуждать о том, чего вообще не знаем. Но информацию мы получаем уже под определенным углом зрения. И по большинству вопросов мы присоединяемся к мнению того, кто для нас авторитетен. Информация структурирует наш разум. В выборы Обамы было обнаружено, что чем больше книг про Гарри Поттера читал избиратель, тем вероятнее он будет голосовать за Обаму. Все это говорит о существенном влиянии информации на ту или иную модель мира в нашей голове. Факты будут теми же, но отношение к ним будет другим. А когда эта модель мира сформирована и закреплена, человек уже сам начинает отбрасывать ту или иную информацию, признавая ее недостоверной, поскольку так ему говорит его модель мира.
– Можно ли управлять или контролировать потоки информации в Интернете?
– Пока проявилось два основных инструментария контроля. Старый – оплачиваемые группы, которые массово продвигают нужную информацию в индустриальном порядке. Это Китай, Россия, Израиль как пример. И новый – проявленный на последних президентских выборах в США как пример. Когда нужная информация попадает к человеку с конкретными индивидуальными характеристиками, так называемый микротаргетинг. Но никто не вспоминает при этом, что Обаму дважды выбирали таким способом.
– Какие страны или негосударственные акторы проводят наиболее искусную политику контроля за негативным для них потоком информации? Как это делается?
– Наиболее активно это делает бизнес, а от него уже идут политики и военные. Бизнес четче других понимает свою зависимость от населения, он должен достаточно четко реагировать на негатив. Банковские структуры там не верят одному соцопросу, заказывая его двум независимым фирмам, чтоб иметь возможность в случае кризиса сразу выйти на своих клиентов. Теперь с соцсетями эта возможность стала еще проще. То есть это страны, где сильны Интернет-позиции бизнеса, военных и политиков. А это в первую очередь США и еще десяток за ними, включая, конечно, Китай. Например, сегодня Китай и Иран более сильно ведут интернет-шпионаж в США, чем Россия.
– Какие сегодня существует прогнозы развития Интернета и/или социальных сетей в перспективе 10-20 лет?
– Каково сегодняшняя ситуация как точка отсчета? 49% населения земли связаны в онлайне, восемь с половиной миллиардов вещей включены в интернет (машины, домашние приборы, игрушки и под.).
Если честно, то практически все наше будущее развитие мы уже видим сегодня. Илон Маск хочет накрыть все регионы земли спутниковым интернетом. Интернет вещей все ближе и ближе. Интернет никогда не будет отключаться. В Интернете увеличится доля виртуального контента.
Сегодня активно обсуждается возможность вообще уйти от выборов с бюллетенями, ведь интернет дает возможность моментального получения мнения миллионов.
Идет борьба за и против нейтральности интернета. Наверное, на какое-то время победят противники, то есть провайдеров заставят отвечать за транслируемое содержание, особенно после вмешательств в выборы (США, Франции и другие европейские страны) и референдумы (Брекзит, Каталония). Они не имели существенного влияния, но это были первые учебные попытки. Реально будущее уже пришло, мы просто еще не догадываемся об этом.
– Нужны ли “скрепы” людям на самом деле? Кому и зачем это нужно в современном мире?
– Несомненно нужны. Даже люди, просто живущие в одном доме, подъезде, относятся к своим соседям лучше, чем просто к человеку на улице. Миниинформация о другом “очеловечивает” его в наших глазах. Отсюда любовь государств к фильмам о себе, поскольку это увеличивает объемы общей для всех информации. А вот “незнакомец” всегда опасен, поскольку непредсказуем. А любой человек очень плохо чувствует себя в ситуации неопределенности.
– Вычленение истинных смыслов в информационном шуме. Как государству нужно доносить свою позицию, чтобы быть услышанными всеми стратами?
– Всегда надо стремиться стать на точку зрения слушателя, там, где это возможно. Это позволяет не оттолкнуть, а приблизить его.
Бизнес, например, в своей рекламе давно перешел на разговор в рамках модели мира покупателя, а не продавца. Государство все еще пытается говорить по своей собственной модели. Например, в советское время новости повествовали, сколько тонн собрали или сколько километров дорог построили. Это все информация, которая никак не привязана конкретному человеку,он не может ее принять и оценить. Условный пример: продавая зубную пасту, бизнес расскажет о том, что она дает человеку. Белоснежная улыбка будет помогать познакомиться с девушкой или быть принятым на работу. Условный пример советской рекламы рассказывал бы о гигиене полости рта, что тоже важно, рно не интересно. И государство говорит с населением сегодня по модели уже не пропаганды, но советской рекламы.
– Ждут ли нас религиозные войны в этом веке, на Ваш взгляд? Если да, то будут ли они иметь общие нарративы с войнами прошлого или появятся новые?
– Общий путь в истории был таков. Сначала были религиозные войны, потом пришли идеологические. Сегодня имеем мягкий вариант войн – экономические, гибридные, информационные… Нас атакуют постоянно,но мы часто этого не видим, поскольку никто не покушается на наше “тело”, только на наши “мозги”.
Если возникает потребность в войне, она будет на базе любых отличий и различий. Ведь в результате их у нас в головах формируется образ “чужого”, а значит – опасного. “Чужой” всегда непредсказуем. Армия – идеальный пример одинаковости, и этим она сильна, поскольку реагирует одинаково и одновременно. Общество уже разделено. Но новости, культура, образование автоматически направлены на создание единой картины мира. Сильное общее прошлое делают таким же общим настоящее и будущее.
Религия – очень сильный маркер, позволяющий сразу отделять чужого от своего. При этом чужие никому не нужны, потому что опасны. Правда,сильный “игрок” будет пытаться навязать свои правила, а слабый подчинится.
– Какое значение имеет искусство и культура в развитии общества, на Ваш взгляд? Талибы запрещали искусство в любом виде – кино, театры, картины и даже музыку. К чему приведет такое отношение к населению? Может ли технологический прогресс полностью закрыть потребности общества без развития искусства и культуры?
– Закрыть не может, но отводит им второстепенные роли. Обратите внимание, что сегодняшний человек сместился в наиболее примитивные формы литературы и искусства. Это видеоигры, комиксы, легкие и понятные фильмы и телесериалы, в которых не надо думать, поскольку “думанием” за вас заняты создатели. Искусство занято чистой “развлекаловкой”, поскольку целью является привлечь как много больше голов. Сеять разумное, доброе, вечное никто не собирается. А если и соберется, никто ему денег на это не даст, потому что они не вернутся. Бизнес не будет благодетелем, а у государства часто нет денег.
– Какие должны быть предложены нарративы, когда создаются угрозы раскола общества?
– Нарратив в принципе – это изложение событий в форме, принятом в обществе и обеспечивающем внимание к рассказу и рассказыванию. Государство оперирует позитивными нарративами, стараясь, чтобы с ними соглашалось большинство. Новые нарративы требуют долгого внедрения в массовое сознание, поэтому мы чаще повторяем старые схемы. Нарративы – национально ориентированные. Американские военные начали серьезно заниматься нарративами, когда пытались понять, почему их собственные нарративы не влияют так на мусульманское население, как нарративы со стороны радикальных исламистов.
Столкновение нарративов создает враждебность по отношению другому, ведь свой нарратив всегда будет казаться более правильным. Раскол – это максимум негатива друг к другу, когда кажется невозможно примирить две стороны. По этой причине для его преодоления нарративы должны говорить об общих, объединяющих событиях прошлого и будущего. Должны быть общие герои, которых не будут отвергать разные страты общества.
В прошлые века любой темой был рассказ о том, как мы вместе побеждали врагов. Отсюда особый статус врага, поскольку власть может выступать защитников от врага.
Мы также хорошо реагируем на любое проявления внимания со стороны власти к нашей собственной социальной страте.
Як аналізувати наукові медіаповідомлення: майстер-клас від Руслана Шаламова
Вміти читати та розуміти наукові новини, піддавати їх сумніву, розуміти їхній вплив – надто важливе уміння протягом життя. Де цього навчитися, як не в школі? І хто цього навчить, як не вчитель? Але щоб навчити, потрібно уміти це робити самому, або хоча б знати як це робиться. Саме тому ми і поговоримо про наукову грамотність і як її сформувати на заняттях традиційних природничих предметів.
27 серпня о 15:00 ми розпочинаємо новий проєкт «Абетка вакцинації чи освітнє щеплення від дезінформації від А до Я: методичний комплекс» за підтримки Медійної програми в Україні очікуємо тих, хто прагне:
Модерує: Оксана Волошенюк, менеджерка медіаосвітніх програм АУП.
Автор: Руслан Шаламов, кандидат біологічних наук, заслужений вчитель України, автор підручників з біології та екології.
Даний проект «Абетка вакцинації чи освітнє щеплення від дезінформації від А до Я: методичний комплекс» виконується за підтримки проекту Агентства США з міжнародного розвитку (USAID) «Медійна програма в Україні», що реалізується міжнародною організацією Internews. Ця програма зміцнює українські медіа та розширює доступ до якісної інформації.
19-20 серпня 2021 року пройшов вебінар «Безпека персональних даних в онлайні. Покрокова інструкція». Організувала захід Академія української преси за підтримки Фонду Фрідріха Науманна за Свободу.
Тренерами заходу виступили:
Протягом чотирьох днів учасники досліджували що реально загрожує журналістам та активістам, які інциденти цифрової безпеки трапляються найчастіше; розбирали, що таке соціальна інженерія та фішинг, як виглядає сучасний фішинг і як від нього захиститись; освоювали базовий захист облікових записів; вчилися робити резервні копії даних.
Валерій Іванов зауважив: «Ми знаходимося у ситуації, коли приватність стає подібна за шагрєнєву шкіру. І тут вже мова йде про збереження чи контроль принаймні самої особистої інформації».
Генрі Дем’яновіч звернув увагу: «Сьогодні, у вік цифрових технологій, не думати про власну цифрову безпеку просто неможливо. Важливо регулярно оновлювати свої знання, перевіряти свої навички, адже поки ми дивимося відео з котиками хакери знаходять нові способи видурити наші персональні дані».
Андрій Юричко відзначив: «Для журналіста, блогера та викладача - людей, які працюють з іншими людьми — це принципова компетентність — захищати персональні дані. На перший погляд все дуже просто, але реальність полягає у тому, що багато інформації ми викладуємо у відкритий доступ не замислюючись про наслідки та можливушкоду».
Gefördert durсh die Bundesrepublik Deutschland
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
28 серпня о 12:00 ми продовжимо серію відеoпрезентацій видань Академії української преси новим посібником Юлії Зорі та Наталії Степанової «SOFT SKILLS ДЛЯ РОЗВИТКУ ДИТИНИ: ЕМОЦІЙНИЙ ІНТЕЛЕКТ, КОМУНІКАЦІЯ ТА МЕДІАГРАМОТНІСТЬ. Медіаальбом для наймолодших». Це збірка вправ і методичних засобів для розвитку «м’яких» навичок наймолодших, дітей дошкільного віку (3-4 років).
Авторки цього посібника зіткнулися свого часу з тим, що значна більшість матеріалів та стратегій медіаграмотності розроблені для дітей шкільного віку. Не завжди ці ресурси доцільні для дошкільнят. Офіційних досліджень викладання медіаграмотності дошкільнятам майже не існує. Однак те, що ми знаємо про грамотність у первинному розумінні, може підказати деякі початкові стратегії. А особливості дошкільного віку – любов до вигадки та емоційний зв’язок із персонажами – робить формування навичок медіаграмотності дуже захопливим. Впевнені, що з авторками ви проведете час і корисно, і піднесено!
Модерує захід Оксана Волошенюк, менеджерка медіаосвітніх програм Академії української преси.
Про авторок
Зоря Юлія Миколаївна
Завідувачка навчально-тренінгового центру STEM-освіти КНЗ «Черкаський обласний інститут післядипломної освіти педагогічних працівників Черкаської обласної ради», кандидатка педагогічних наук.
У 2014 році захистила дисертацію «Організаційно-педагогічні засади використання інформаційно-комунікаційних технологій у патріотичному вихованні старшокласників у позакласній діяльності» (13.00.07 – теорія і методика виховання).
Науково-педагогічний стаж – 18 років.
Коло наукових інтересів: методика викладання медіаграмотності, інфомедійної грамотності, розвиток критичного мислення, інновації в освіті.
Авторка понад 50 робіт (статті, освітні програми, навчально-методичні посібники, методичні рекомендації).
Степанова Наталія Михайлівна
доцентка кафедри дошкільної освіти Черкаського національного університету імені Богдана Хмельницького, кандидатка філософських наук.
У 2012 році захистила дисертацію з теми «Довіра як соціокультурний феномен сучасного суспільства» (09.00.03 – соціальна філософія та філософія історії).
Науково-педагогічний стаж – 23 роки.
Коло наукових інтересів: методика викладання громадянської освіти та медіаграмотність, розвиток критичного мислення, філософія освіти.
Авторка понад 90 робіт (статті, освітні програми, навчально-методичні посібники, методичні рекомендації).
Виготовлення цього посібника стало можливим завдяки фінансовій підтримці Агентства США з міжнародного розвитку (USAID), що була надана через проект «Медійна програма в Україні», який виконується міжнародною організацією Internews. Ця програма зміцнює українські медіа та розширює доступ до якісної інформації. Зміст матеріалів є виключно відповідальністю громадської організації «Академія української преси» та не обов’язково відображає точку зору USAID, уряду США та Internews.
Подобное давление официоза снималось анекдотами, поскольку разум человека хоть и не ленив, но не настолько. На тему лозунга Слава КПСС бытовали такие “колкости”:
- Грузин смотрит на плакат и недоуменно восклицает: «Кто такой Слава Метревели знаю, а кто такой Слава КПСС — нет!»; - Чукча приехал домой из Москвы и рассказывает: «Чукча в Москве был, чукча умным стал, все знает. Оказывается, Карл, Маркс, Фридрих, Энгельс не четыре человека, а два. А Слава КПСС — вообще не человек»; - "Муж застав жену на измене с гневом высказывается. -Не будь Я членом партии, я бы тебя избил до полусмерти, не будь я членом партии я бы тебя выволок за волосы на улицу и т д. Бедная жена стоит с расширенными от страха глазами и шепчет: Слава КПСС! Слава КПСС!.
Философы, цитируя Аристотеля, говорят о человеке как о социальном животном, но человек также является и информационным животным, поглощающим и порождающим информацию. Никто на Земле, кроме человека, так не зависим от информации. Информированный человек – сильный человек, поэтому все так и пытаются “запудрить ему мозги”. Информация дает ему возможность выбрать тот путь, по которому идти, и все хотят, чтобы он послушался их советов, куда и как следует двигаться.
Пропаганда представляет собой индустриальный способ доказательства единственности и правильности своей правды, и в этом ее главная сила, поскольку она мощна и выступает против индивида, у которого нет подобных возможностей. Раньше так влияли религия и идеология, сегодня – политика и бизнес.
Пропаганда – системна, она придет в твой дом из множества источников, говоря о том же другими словами. В советское время бытовала шутка, что, даже включив утюг, можно услышать пропаганду, настолько она была распространена во множестве видов и подвидов.
Пропаганда может быть везде, условно говоря, даже под кроватью. Пропаганда – это идеология, которую спрятали поближе к нам, чтобы придать ей естественный характер. Идеология, которая пришла с официоза улицы в наш дом, должна хоть немного потерять свой “источник”. На улице она может быть боевой и пугающей, зато дома она принимает вид нашего мирного защитника от всех угроз, которые сама же красочно описывает вне зависимости от того, насколько они реальны.
Пропаганда – это переводчик официоза на язык аудитории. Она может усиливать то, чего нет, и замалчивать то, что есть. Она легко опирается на вымышленное прошлое и будущее, чтобы оправдать настоящее. Любая социальная общность опирается на пропаганду, особенно сильны в этом плане религия, политика и идеология, для которых единство взглядов населения очень важно.
Пропаганда присутствует в каждой мелочи нашего бытия. Она спрятана там, где мы бы никогда не подумали. Социальная система реализуется во множестве формально независимых от нее элементов. Мир идеологии/пропаганды пытается проникнуть в мир человека. Вот два казалось бы далеких от пропаганды примера: американский фаст-фуд и советская новогодняя открытка.
И. Сохань пишет о фаст-фуде так [1]:
– “фаст-фуд оказывается исключительно индустриализированной пищей, главное в которой — ее приготовление не самим потребителем, а неким анонимным институтом, который кормит, реализуя особую модель потребления пищи: есть тот, кто кормит — не только обеспечивает едой, но едой уже приготовленной, — и есть кормимый — тот, кто пищу не готовит, но получает в уже годном к употреблению виде. Фаст-фуд инициирует возможность исключения из ряда базовых повседневных гастрономических практик приготовление пищи, что, на первый взгляд, может показаться безобидным избавлением от обременяющей необходимости, но на самом деле может привести в изменениям в самой структуре семьи вплоть до ее исчезновения как таковой”;
– “Что касается гастрономического уровня, то в фаст-фуде он подвергнут определенной девальвации, т. к. функция застольного этикета сильно упрощена — с одной стороны, застольные практики потребления фаст-фуда не требуют не только предметного наполнения пространства трапезы (упразднение посуды — замена ее на одноразовые симулякры); но и вытесняют саму идею приема пищи как коммуникативного топоса в рамках «человек и его пища» и «человек, его пища и сотрапезники». В фаст-фуде гипертрофированно представлены два уровня гастрономического потребления — в одиночестве, на бегу, как перекус, где доминирует идея пищи как топлива, поставляемого в функционализированную телесность; и — фаст-фуд может рассматриваться экстремально публичным пространством приема пищи, где все со всеми и одновременно каждый сам по себе. Этот вариант наиболее представлен в архитектонике Макдональдс, которую можно рассматривать в стилистике паноптикума. Обращаясь к последнему уровню гастрономической культуры, понимаемому как возможность гастрономической рефлексии, необходимо выделить ее специфичность в отношении фаст-фуда. Первичная гастрономическая рефлексия дана как традиционный вариант репрезентации гастрономической культуры — в формате кулинарной книги, которая, как это представляется с должной долей очевидности, в отношении фаст-фуда невозможна. Тем более компенсирующим потенциалом обладает рефлексия над феноменом фаст-фуда средствами гуманитаристики — результаты такой рефлексии могут быть весьма впечатляющими в плане обнаружения тесной связи актуальных гастрономических практик и приоритетных способов формирования антропной идентичности”;
– “Большую часть характеристик утопической модели мира можно наблюдать и в американском типе культуры: мечта, урбанизм, новый тип идентичности, противоположный традиционному (включающему в себя и этническую идентичность — на это следует обратить особое внимание, т.к. исследования этнической идентичности все-таки создают определенное представление о значимости национальной пищи для конструирования этнического самосознания. Новый тип идентичности, освобожденный от этнического параметра, потребовал особого типа гастрономической культуры); географическая архитектоника утопии выражена в расположении Америки — это материк, омываемый океаном. Утопия основывается на вере в колоссальную значимость социальных условий для человека, которые выступают главной детерминантой его личности — поэтому в основе Америки была идея нации, которая породила народ — социальный договор о будущем проекте создания особого общественного проекта был раньше его исторических условий — основного агента этого проекта, народа”.
Мы видим, что фаст-фуд отнюдь не случаен для Америки. Он отражает ее идеологию. Кстати, А. Микоян после поездки в США стал продвигать идеи фабрик-кухонь в СССР, и это соответствовало идеям индустриализации.
О. Кибалко проанализировала новогодние открытки, выделив них следующие моменты [2]:
– “в новогодних открытках 60-х годов прошлого столетия широко использовалась космическая тематика, что несомненно напрямую связывало политику СССР в освоении космоса (космическую программу), первый полёт человека в космос (1961 год) и популяризацию достижений советского государства среди населения страны. Массовая культура являла собой отличный способ распространения требуемой информации, где каждый объект помимо экономического аспекта (открытки, календари, постеры и пр. – являлись товаром) имел визуальный аспект с идеологической составляющей, соответствующей духу времени, требованиям заказчика и проиллюстрированной кистью художника“;
– “Ни на одной из приведенных в пример открыток нет Деда Мороза, Снегурочки, снеговика и других сказочных героев (хотя их «реабилитация» произошла ещё в 1935 году вместе с новогодним деревом – ёлкой, однако в оформлении новогодних открыток персонажи появлялись не так часто). 60-е годы и полёты в космос подстегнули советскую науку и технический прогресс. СССР в очередной раз ощущал себя победителем, что прослеживается в дополнительной символике на тех же открытках – земной шар, космическая станция, ГЭС, Останкино, символически изображенные кремлёвские куранты, серп и молот и др.”;
– “советская социальная коммуникативная среда отражалась в знаковой системе новогодних поздравительных открыток СССР. Изображения изобиловали присутствием знаков, призванных воздействовать на непосредственных участников ситуации. Имея явные и сопутствующие значения, знаки формировали идеологию советского общества. В разные периоды существования Советского Союза, новогодняя открытка представляла собой средство агитационно-массовой пропаганды: – здорового образа жизни и семейных ценностей; – научно-технических достижений и прогресса; – национального патриотизма; – советской и русской культуры и много другого. Причём динамика формирования семантики непосредственно связывается с определенным отрезком времени советского государства, в котором реализовывалось символическое пространство, отражающее историко-экономические процессы страны и общества”.
Государство разговаривает со своими гражданами даже не на их языке, как пытается сделать это бизнес, а все равно на своем. Вспомним, к примеру, утренники в детских садах советского времени, где даже дети произносили правильные политически стихи. Это сквозь них “говорило” государство.
Но и для взрослых. Вот, к примеру, начало стихотворения Я. Купала:
О Сталине мудром я песню слагаю, А песня—от сердца, а песня такая, Что всюду летит и звенит, не смолкая, И нет у конца ей, и нет у ей края... О Сталине мудром я песню слагаю. Со Сталиным вольно живется на свете: Как ясное солнце, он греет и светит, Пути пролагает к великой победе, Чтоб радостней было и взрослым, и детям... Со Сталиным вольно живется на свете. Как песня, живет его имя в народе, — В просторах полей и на каждом заводе; В колхозные хаты он гостем приходит, Он с нами повсюду — в живом хороводе… Как песня, живет его имя в народе [3].
А вот начало стихотворения В. Лебедева-Кумача “Его портрет”:
Товарищ! Пройдем по земле советской — Заглянем в квартиры, в завком, в сельсовет, В школу, в кино, в санаторий детский — Всюду мы встретим знакомый портрет. В дальних зимовках, покрытых снегами, В светлых дворцах академий наук — Всюду он зримо присутствует с нами, Вождь и учитель, товарищ и друг. В доме колхозном с почетного места Милые сердцу портреты глядят: Сын-пулеметчик, дочурка-невеста, А посредине —портрет вождя.
Интересно, что оба стихотворения построены не столько на рассказе о действиях самого Сталина, сколько о реакции населения на него. Они программируют четкий вид такой реакции – поклонение.
И даже Песня чекистов моделируют ту же реакцию [4]:
Величье сталинского слова Глубоко в сердце мы храним. В боях за Сталина родного Всю кровь по капле отдадим.
И такой припев у песни:
Чекисты мы, нам Родина доверила Всегда беречь родной советский дом. Вперед, за Сталиным ведет нас Берия, Мы к зорям будущим уверенно идем. Родной семье народов нужен Ч екистов острый, зоркий взгляд. Они отточенным оружьем Свободу Родины хранят.
Обратим заодно внимание и на такой нюанс: именно чекисты хранят свободу…
Как видим, в определенные периоды истории пропаганда становится жизнью, а жизнь пропагандой. Их трудно разделить, поскольку пропаганда захватывает все возможные пространства: физическое, информационное и виртуальное. И укрыться от такого мощного воздействия было негде, о чем говорил такой советский анекдот: Человек смотрит телевизор, в котором Брежнев говорит речь на съезде. Переключает на другую программу – снова то же самое. Переключает на третью – и там Брежнев. Переключает снова, а в кадре мужчина в костюме, грозит пальцем: “Я тебе попереключаю”.
Иногда “градус” пропаганды даже зашкаливал. Чуковского ругала сама Крупская так, что Корней Иванович задумывался о своем будущем. Он попал под раздачу критики: “идеологическим нападкам подверглась «Муха Цокотуха» – сказка, особенно любимая автором; даже спустя двадцать лет, в тяжелую минуту вспоминая о своей былой власти над стихом, он в первую очередь называет именно «Муху Цокотуху». «Самый страшный бой был по поводу “Мухи Цокотухи”: буржуазная книга, мещанство, варенье, купеческий быт, свадьба, именины, комарик одет гусаром…». По мнению Гублита, «муха есть переодетая принцесса, а комар — переодетый принц», «рисунки неприличны: комарик стоит слишком близко к мухе», она «улыбается слишком кокетливо», «они флиртуют». Сказка подрывает веру детей в торжество коллектива, в ней выражено сочувствие кулацкой идеологии («А жуки рогатые, мужики богатые»), она восхваляет «мещанство и кулацкое накопление», она (а также «Тараканище» и «Крокодил») дает «неправильное представление о мире животных и насекомых». Критики выдвигают лозунг: оградим нашего ребенка от чуждых влияний! Следует заменить нереальные фантастические сказки простыми реальными рассказами из мира действительности и природы” [5].
Пропаганда становится особо опасной, когда под нее начинают “подгонять” жизнь. Приоритетность пропаганды превращает реальную жизнь людей в кошмар. Это происходит, когда вторичная действительность превращается в первичную. Реальность и ее описание не могут меняться местами. Помните из детского? Что нам стоит дом построить? Нарисуем, будем жить… Пропаганда, как раз это и делает, не строит, а рисует, правда, тем самым помогая строительству…
Пропаганда увеличивает объемы правильных с точки зрения государства текстов. В результате тексты неправильные занимают все меньше и меньше места. Их в принципе становится даже не так легко обнаружить.
Можно выделить три пути построения пропаганды. Примем для них такие условные названия:
– “армейский”: отталкивание только от своей модели мира, от которого получатель не может уклониться,
– “бизнесовый”: отталкивание от модели мира получателя, что позволяет усиливать рекламное воздействие,
– “соцмедийный”: отталкивание от двух моделей, как это происходит в соцмедиа, где в результате разгораются споры, а не вырабатывается единое мнение.
В первом случае идет доминирование организационной модели, ее точка зрения считается более важной, поэтому здесь государство побеждает индивида, делая это множеством способов. Его голос звучит громче из-за множества источников и разнообразия подачи: от просто новостей до телевизионных ток-шоу и фильмов. Человеку легче принять навязываемую точку зрения, чем бороться с ней. Тем более отклонение от нее, к примеру, в советское время несло неприятности для индивида.
Пропаганда старается быть эмоциональным воздействием, поскольку это облегчает вход в массовое сознание. Это кино и сериалы, где мы автоматически проникаемся ходом мыслей героев. Привлекательные и красивые герои порождают хорошие мысли, заодно побеждая врагов с их неправильными мыслями.
Однотипно фейки и конспирология, как анонимный вариант пропаганды, всегда строятся на эмоциональном входе, особенно негативном, поэтому они распространяются во много раз сильнее, чем позитивные сообщения. Чисто биологически отрицательная информация важнее для человека, чем информация позитивная. На негативную тот далекий пещерный человек должен был реагировать моментально…
Просто передача (объективной) информации не особо продуктивна для воздействия, она должна четко опираться на понимание того, как именно из точки А можно перейти в точку Б массового сознания. Изменение массового сознания и поведения позволяет на следующем этапе менять уже и индивидуальное поведение.
Пропаганда часто несет в себе и правду, и ложь одновременно, поэтому ее не так легко отбросить. Как пелось в советское время: Песне ты не скажешь до свиданья, Песня не прощается с тобой. Точно так происходит даже с пропагандой. Даже полностью лживая пропаганда, все же не уходит полностью.
Пропаганда часто строится на простом усилении или негатива. или позитива объекта внимания. Это древний подход, который, например, массовым стал у Сталина, когда академикам “приклеивался” ярлык “врага народа”. Само такое обозначение уже как бы не требовало дополнительных доказательств.Украинские войска российские медиа называли “карателями”, а своих оппозиционных журналистов – “иноагентами”. Тем самым такое обозначение как бы заранее задает отрицательную реакцию массового сознания, причем делает это, опираясь на многолетний опыт.
Перед нами смена языка описания с нейтрального на пропагандистский. И в этом ином типе языка мы получаем, программирование реакции населения. А пропаганда – это как раз не столько описание мира, как его программирование через изменение массового сознания.
А. Юрчак подчеркивает такую “хронологическую” особенность советской пропаганды: “70-е годы были отмечены тем, что идеологический язык партийный, который мы встречали, скажем, в передовицах «Правды» или в речах на этих собраниях, он был очень такой структурированный, его практически было не понять на уровне буквальных высказываний иногда, потому что он был такой сложный и совершенно повторяющийся, цитируемый, он из одной речи в другую повторялся. И я стал отслеживать, как же этот язык образовался. И в принципе в конце 40-х – в начале 50-х он был другой, он был намного более открытый. Он бы не менее идеологическим, но там была идея, что вот есть специалист по этому языку, такой внешний арбитр, роль его играл Сталин, либо его все представители. И постоянно издавались различные книги, различные статьи писались в газетах по поводу того, почему вот этот редактор неправильно высказался, почему в этой театральной постановке неправильное высказывание, надо его поменять. А после смерти Сталина, когда культ был раскритикован, и вообще появилась эта идея десталинизации, хотя она не была проведена до конца, но тем не менее, вот эта позиция внешнего арбитра исчезла. И язык стал структурироваться и замерзать, превратился в такую структуру повторяющуюся, где не так важно было читать буквально, что он означает, важно было повторять форму, и все секретари повторяли на уровне формы этот язык. Получилась такая ритуализация. То же самое было на уровне практик тоже, там, собраний, как собрания проводились. Появились специальные сценарии того, как проводить собрание, как проводить аттестацию – этого не было до этого. Появилось невероятное структурирование всех идеологических практик, идеологических ритуалов” [6].
Назовем это ритуализацией пропаганды, которую, вероятно, в свое время прошла и религия, перейдя от нарративов, описывающих близкое время для слушателей, к чисто виртуальному. Брежневское время жило именно в такой ритуальной пропаганде, когда “вчера” и “завтра” как бы сливались воедино. Кстати, сегодняшняя путинская пропаганда вновь уходит от современности в далекое прошлое. Этим переходом из “сегодня” во “вчера” пытаются закрыть недовольство граждан.
И главным идеологом Кремля именуют Н. Патрушева, картина мира которого выглядит так: “По мнению Патрушева, у мира после пандемии те же враги, что и до нее: НАТО, США и ее союзники с их «порочными ценностями». Он даже предполагает, что Вашингтон играет роль в распространении вируса, «разрабатывая биологическое оружие вдоль границ России и Китая». Его тезис: Соединенные Штаты хотят «расчленить Россию, чтобы получить доступ к ее огромным ресурсам». Путин с ним согласен. Он полностью доверяет Коле, который старше его на год. Например, во время подготовки к саммиту с Джо Байденом 16 июня в Женеве к американскому советнику по национальной безопасности он направил именно Патрушева, а не бывшего премьер-министра Дмитрия Медведева” [7].
История стала одним из главных форпостов, поскольку она не должна быть “текучей”, разрешающей разные интерпретации. По этой причине В. Путин создает межведомственную комиссию по историческому просвещению, имеющей такие цели: “В целях обеспечения планомерного и наступательного подхода к вопросу отстаивания национальных интересов РФ, связанных с сохранением исторической памяти и развитием просветительской деятельности в области истории, постановляю образовать межведомственную комиссию по историческому просвещению” [8].
Но все понимают, что государственная машина не в состоянии решать научные споры, поскольку имеет совсем другой инструментарий. И цели ее далеки от поиска научной истины, поскольку она всегда нацелена на поиск “врагов”.
История интересна власти лишь по одной причине, она позволяет удерживать картину мира сегодняшнего дня. Это можно сделать, поскольку в прошлом множество разных событий и еще больше интерпретаций. И все самые разные “кирпичики” для нужного типа фундамента. Прошлое – вторично, в фокусе – настоящее.
Историю не писали, а создавали и в дореволюционное время, и в сталинское. И. Грецкий напомнил и о сегодняшнем: “в 2009 году Кремль уже объявлял «крестовый поход» против «фальсификаторов истории». Тогда президент Медведев тоже создал комиссию, куда все так же входило много представителей силовых ведомств. Были и профессиональные историки, вроде академика Юрия Пивоварова и Николая Сванидзе. Тот же Нарышкин, будучи главой администрации президента, комиссию и возглавил” [9].
Всем понятно, что теперь пропаганды станет еще больше, а науки — еще меньше. И уже замаячили новые последствия – объявили, что и театры пора призвать к порядку: “Ничего, конечно, нет удивительного том, что в именно в сферу искусства и гуманитарных наук лезут с медвежьей грацией разнообразные начальники (тут к месту вспомнить про свежесозданную комиссию под руководством Мединского, которая должна будет выработать идеологически верную трактовку истории, а также «бороться с фальсификацией» — это уж само собой, организовывать «контрпропагандистские мероприятия» и анализировать деятельность «иностранных структур и лиц, наносящую вред национальным интересам Российской Федерации в исторической сфере»)” ([10], см. также [11 – 12]).
Даже в советское время именно в театре иногда могло проскакивать иное мнение. Сегодня в принципе важно то, что “иное”, то есть неофициальное мнение теперь не имеет ценности, а даже становится опасным.
Управление историей многими воспринимается отрицательно. Вот мнение историка Н. Соколова: “Штука в том, что здесь как всегда путаются два разных пласта, в которых функционирует в обществе историческое знание. С одной стороны, есть историческая наука, там никакой наступательной идеологии быть не может, она руководствуется фактами, опирается на проверяемые источники, не фальсифицированные базы данных. Тут никакого наступления быть не может. Есть, с другой стороны, всякая историческая публицистика, есть то, что сейчас в последнее время называют публичной историей, которой пользуются политики в качестве аргументов в политической борьбе. Здесь уже действительно работают скорее мифологемы, чем исторические факты. Я чрезвычайно боюсь за судьбу исторической науки в России после образования этой комиссии, потому что наступит всеобщее смешение, идеология начнет толкаться в сферу науки” [13].
Н. Соколов напоминает нам об опасности избранного пути: “мы знаем совершенно точно и уже детально, как формировался сталинский курс. Сначала он был создан для начальной школы, а потом эти тезисы были развернуты в учебниках для университетов, когда факультеты были восстановлены. Товарищ Сталин лично редактировал этот учебник, лично вписывал туда труды Александра Невского, борьбу с Западом и прочие тезисы, которые сейчас нам повторяют. Это ровно сталинская оптика взгляда на российскую историю” (там же).
Д. Быков также резко высказался об избранном для страны пути: “я вам скажу, в чем великая историческая заслуга Владимира Путина и его времени. Заслуга столь значительная, что у него есть все шансы на память более благодарную, чем у Сталина, Брежнева или Ельцина. Он больше всех скомпрометировал авторитаризм, несменяемость, поощрение лояльных и отсев талантливых. Он продемонстрировал всю нищету казенного патриотизма и спецслужебного национализма. Он добил все, что поднимало головы после оттепели и перестройки. Он и его режим были самыми наглядными свидетельствами тупиковости этого пути. И есть еще надежда, что для окончательной расправы с этими идеями и методами он воздержится от всемирного апокалипсиса, потому что все уже понятно” [14].
Управление историей рассматривается населением, а точнее интеллектуальной его прослойкой, как очередной вариант контроля со стороны государства, поскольку контроль прошлого напрямую связан с ужесточением контроля настоящего. Оруэлл был прав, написав: “Кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее. Кто контролирует настоящее, тот контролирует прошлое“. Наши мозги живут не столько в физическом пространстве, как в информационном и виртуальном. И именно ими легче управлять, поскольку там нет инерционности, свойственной пространству физическому.
В принципе все это возникает в кризисные периоды. Постсоветское пространство прошло эту трансформацию своей истории после 1991 года, как до этого после 1917. И то, и другое было крутой ломкой картины мира, что было возможным, поскольку реальные трансформации проходили и в физическом пространстве. И тогда, и потом внезапно возникало забытое чувство страха, которое облегчало смену картины мира.
Пошли запреты на рекламу и кино [15 – 18]. Причем аргументы очень суровые, даже против аниме: “Человек отличается от животных тем, что у нас слово – это значимый побудительный символ, – констатировал после просмотра очередного фрагмента доктор психологических наук, начальник отдела судебной психолого-педагогической экспертизы Санкт-Петербургского института независимой экспертизы и оценки Василий Белов. – Слово формирует интерес к тематике смерти среди детей с нестабильной психикой и тем самым создает суицидальную воронку, в которую их затягивает. Во время прохождения возрастных кризисов внушаемость ребенка резко повышается, ему можно буквально переформатировать психику” [19].
Ранее, даже в более “мягкий период, запрету подвергся фильм “Смерть Сталина”. С тех пор такая практика уже никого не удивляет. А тогда в пользу запрета высказались многие известные лица: “Первый зампред комитета по культуре ГД РФ Елена Драпеко, подписавшая письмо, заявила журналистам, что “Смерть Сталина” является элементом информационной войны и содержит “элементы нарушения законодательства”. Зампред ЦК КПРФ Юрий Афонин согласился с мнением, что картина является частью информационной войны против России. Он полагает, что картина “совершенно четко формирует негативное отношение к прошлому нашей страны”. Депутат Госдумы РФ Наталья Поклонская после отзыва прокатного удостоверения фильма заявила, что обсуждение “Смерти Сталина” показало защитникам свободы творчества ее пределы: она заканчивается там, где начинается посягательство на права других людей” ([20], см. возникшие по этому поводу бурные дискуссии [21 – 25]).
В результате всего этого мир становится все более и более однообразным, и первыми при этом страдают те сферы, где, наоборот, ценится оригинальность, то есть литература и искусство, а пропаганда живет в повторе, видя в нем свою силу. По этой причине то, что от нее отклоняется и вызывает подозрение у государства.
Пропаганда направлена на то, чтобы иного мнения не было вовсе. Мозги должны ходить строем, тогда любое отклонение будет всегда на виду. А поскольку наш мир все более удаляется от приоритетности физического пространства, будет расти и роль пропаганды. Не ее жесткого варианта, который был в советское время, а более мягкого.
Литература
