Звіт_запровадження МО_База даних 2021 (pptx-версія)
Проведення цього дослідження стало можливим завдяки фінансовій підтримці Агентства США з міжнародного розвитку (USAID), що була надана через проект «Медійна програма в Україні», який виконується міжнародною організацією Internews. Ця програма зміцнює українські медіа та розширює доступ до якісної інформації. Зміст матеріалів є виключно відповідальністю громадської організації «Академія української преси» та не обов’язково відображає точку зору USAID, уряду США та Internews.
Журналістика і війна. Ніколи не стоять осторонь один від одного. Хоча перші завжди борються з другою: через публікації, висвітлення фактів, пошуки альтернативних рішень та привертання уваги аудиторії. Наша чудова відбірка фільмів про репортерство у гарячих точках. Фільми відзняті за мемуарами реальних журналістів.
«Тисячу разів на добраніч» (англ. A Thousand Times Good Night) — ірландсько-норвезький драматичний фільм англійською мовою 2013 року режисера Еріка Поппе.
Ребекка — талановитий фотограф, яка працює в найгарячіших точках світу, знімаючи все, що відбувається навколо. Вона дуже дорожить своєю роботою, оскільки вважає, що завдяки її знімків люди можуть побачити всі, що відбувається в світі без будь-яких прикрас і фальші. Ребекка супроводжує одну з терористок-смертниць до Кабула, де передчасний вибух бомби тяжко травмує її. Коханий чоловік і діти дуже сильно переживають за неї, адже прекрасно розуміють, що така робота дуже небезпечна для життя і змушують її зробити вибір між охопленими війною територіями та сім'єю.
«Сортування» (англ. Triage) — драматичний фільм 2009 року режисера Даніса Тановіча.
Сюжет фільму — це похмура розповідь про фотожурналіста, який повертається додому після небезпечного завдання в Курдистані під час геноциду «Анфаль» 1988 року проти курдського народу. Фільм присвячений психологічному впливу війни на фотожурналіста. Він заснований на однойменному романі американського військового кореспондента Скотта Андерсона.
«Американська репортерка», «Репортерка» (англ.— Whiskey Tango Foxtrot, дослівно — «Віскі Танго Фокстрот», від військового акроніму WTF, що також має значення what the fuck — «Якого дідька!») — військовий комедійний фільм 2016 року Глена Фікара та Джона Рекуа, екранізація мемуарів журналістки Кім Баркер «Маневри Талібану» (The Taliban Shuffle).
Журналістка Кім Бейкер вирішила змінити ньюс-румівський офіс на репортерство у гарячій точці — Афганістані. Мало хто з її колег погодився б на таку поїздку, але цій сміливій ті відважній журналістсці ця місія була по плечу.
Георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.asia
Россия в лице ее лингвистов выделила самостоятельное научное направление “лингвистика информационно-психологической войны”, свои труды по данной области они оформили в трех томах исследований. С.Л. Кушнерук видит две характеристики, “оправдывающие” этот подход [1]:
Понятно, что речь о внешнем воздействии на Россию, а не о российском на другие страны. Поэтому одна из глав трехтомника обозначена как “Россия как мишень информационно-психологической войны в художественных текстах” [2]. Здесь отдельными параграфами анализируются:
Художественный текст как пространство информационно-психологической войны (на материале романа/повести А.А. Зиновьева «Катастройка»), «ЖД» Д.Л. Быкова: информационно-психологическая война «против» или «за» Россию? Симптомы информационно-психологической войны в романе М.П. Шишкина «Венерин волос».
И, хотя выпущена серия из трех книг, озаглавленных как “Лингвистика информационно-психологической войны”, все же это трудно назвать лингвистикой, поскольку собственно языковому (речевому) инструментарию здесь уделено не так много места. По сути, как объекты изучения это может быть все: фильмы-романы-анекдоты, то есть все виды коммуникации, выходящие на массового человека. И, если новости все мы считаем сознательно отобранными и цензурированными в этом плане, то массовое сознание не воспринимает фильмы-романы-анекдоты как таковые, хотя они тоже являются таковыми. И в этой первой монографии есть отдельная глава, например, по православию.
А. Бернацкая говорит о двух условиях, позволяющих говорить именно об информационно-психологической войне [3]:
– компонент общественно-политического содержания,
– негативный модус представления государственных параметров.
И, хотя во втором пункте она говорит об «исключительно или, по меньшей мере, преимущественно негативном модусе представления всего, что составляет государственные устои”, сюда подпадет любая критика, что часто сегодня и происходит и в России. и в Беларуси. А когда власть хочет жить без критики, она перерождается в достаточно опасную.
Возрастание внутренней агрессивности российской информационной среды можно увидеть по периодизации российской прессы, в рамках которой выделены три периода: 1) «карнавализация» языка СМИ (1991–2005 гг.); 2) законодательное регулирование языка СМИ (2005–2014 гг.); 3) новые информационные войны (2014 г. – наст. время). То есть перестройка завершилась жестким нормированием, и сегодня мы живем в рамках третьего этапа, характериуемого так: “Третий этап развития языка СМИ определяется важными событиями 2014 г. Украинский политический кризис (Майдан и последующие за ним события, вплоть до военных действий на Донбассе) воскресил в СМИ риторику противостояния времен «холодной войны», вернул изрядно подзабытые пропагандистские штампы – в русле хорошо известного и ранее феномена так называемых информационных войн (ср. с относительно новыми понятиями «кибервойны» и «гибридные войны»). В этом же году состоялись Олимпийские игры в г. Сочи. Ситуация вокруг них актуализировала оппозицию «свой – чужой», психологию «осажденной крепости» и новую волну речевой агрессии в языке СМИ. После событий 2014 г., с одной стороны, формируется образ Запада как экзистенциального противника, а с другой – «демонизируется» российская власть; становятся востребованными прямые идеологические оценки, словесные ярлыки; активизируются технологии манипуляционного воздействия” [4].
Вероятно, правда, мы уже живем в четвертом периоде, когда внутри страны начались серьезное давление на альтернативные источники информации и носителей другой точки зрения, включая университетских профессоров и журналистов.
Из последних таких внутренних ударов – признание сайта Медиазона иноагентом [5 – 7] и задержание блогера Хованского за призывы к терроризму за песню о Норд-Осте. И на все это идет ответная реакция сетей и журналистов, например:
Сам Хованский никогда не скрывал, что готов рекламировать все что угодно, если за это заплатят. «За деньги я готов рекламировать все. По крайней мере, я этого не скрываю», — не раз заявлял он в своих видео, но при этом добавлял, что исправно платит налоги. Хованский даже запустил специальный сайт, с помощью которого любой желающий мог заказать у него рекламу. При этом в начале 2015 года блогер утверждал, что за ролик, на создание которого уходит полдня, он получает 50 тысяч рублей” ([11], см. также [12 – 13]).
М. Шугалей, именуемый политологом Пригожина, по заявлению которого глаза фемиды обратились к Медиазоне высказался так: “Уважаемые «независимые» интернет-СМИ, типа «Медиазоны», если вы считаете, что с помощью иностранных вливаний сможете втаптывать репутацию России в грязь, перевирать факты, навязывать нашей молодежи неприемлемые западные и европейские ценности, подбивать наших детей на незаконные действия… вот вам мой ответ. Мы здесь сами разберемся как нам жить, как воспитывать своих детей и каким путем идти…” ([14], см. также [15 – 16]). С другой стороны, И. Яковенко характеризует эту атмосферу как “Россия во лжи” [17].
Все это вместе составляет такой информационный шум, из которого каждый может вынести свое. Но везде будет присутствовать все же предостережение – лучше не говорить о власти плохого, а то отправят в кутузку…
Со стороны власти это тоже иной тип коммуникации, которого не было раньше. Беларусский историк А. Браточкин говорит так: “Мы имеем дело с чем-то большим, чем просто язык ненависти. То, как говорят госСМИ, – это не публикации с признаками языка ненависти, это сама ненависть и есть. Как сейчас в Беларуси не могут остановиться репрессии, так и эти высказывания уже не могут вернуться в прежнее «нормальное» состояние публичной речи. Нормы больше нет. Цинизм, как ни странно, также предполагает наличие каких-то ценностей, по отношению к которым мы проявляем цинизм. Пропаганда вышла за рамки цинизма. Является ли такая стилистика нормой для информационной войны? Наверное, надо думать о том, что сама по себе информационная война не является нормой” [18]
Даже уже Ивана Грозного нельзя трогать, если хочешь выжить сегодня [19]. История вновь, как в советское время, стала местом политических баталий. История рассматривается как фундамент, от которого отсчитывается легитимность сегодняшней власти. Смена политического режима вызывает смену варианта прошлого.
И вот еще места, где ищется крамола. Это названия параграфов из одного из томов Лингвистики информационно-психологической войны: Национальные отношения как мишень информационно-психологической войны, Роман Е.Г. Водолазкина «Соловьев и Ларионов»: лингвоидеологический анализ, Повесть Е.Г. Водолазкина «Близкие друзья» в лингвоидеологическом ракурсе, Роман В. Бенигсена «Чакра Фролова» в лингвоидеологической перспективе, Ложка дегтя в бочке меда (об одной «детали» романа Евгения Водолазкина «Лавр»). Это все отдельные параграфы из второй книгиЛингвистика информационно-психологической войны [20]. Одновременно следует вспомнить, что Е. Водолазкин очень популярный писатель [21].
Власти раздражают даже футболки сборной Украины по футболу [22 – 30]. То есть информационная война ведется даже здесь. При этом Беларусь повторяет эти процессы с еще большой скоростью, когда аресты и увольнения стали обыденной нормой внутренней жизни (см. [31 – 32] как примеры, за которыми стоят сотни случаев). Дезинформационные тучи собираются и над Казахстаном. Там тоже Россия ведет борьбу с историей. В Казахстане тоже был и голод, как в Украине, и национальный батальон во время войны, как, кстати, и у России [33]. И на латиницу он собирается перейти ([34], см. также [35 – 37]). Что может быть ужаснее?
Россия переводит экономические объединения стран в политические: “В Казахстане этому всегда пытались препятствовать. Там ясно представляли, что политизация ЕАЭС (к которому позже присоединились Кыргызстан и Армения) ввиду значительно преобладающего экономического потенциала России, может быть использована Москвой для реализации своих внешнеполитических амбиций. Это стало очевидно после крымской кампании и вмешательства России в войну на Донбассе. Ни одна страна-член ЕАЭС, впрочем, как и остального СНГ, не признала официально Крым частью России” [38].
И еще: “Поначалу в Казахстане старались дезавуировать попытки Москвы политизировать ЕАЭС, отряжая для этого представителей своей властной элиты второго-третьего ряда. Однако градус раздражения казахстанских элит риторикой российских властей стал повышаться, когда Путин вдруг заявил о «подарках русского народа», полученных некоторыми республиками при выходе из состава СССР. А «подарки надо возвращать», напоминали «говорящие головы» Кремля.
В Нурсултане усмотрели в этих выпадах намеки на спорную принадлежность Казахстану его северных областей. На этот раз Москве отвечали уже представители казахстанского руководства, – «бредом сивой кобылы» назвал эти инсинуации министр иностранных дел Мухтар Тлеуберди” (там же).
Россия, которую Запад вписывает в тройку главных источников дезинформации вместе с Китаем и Ираном, сама обвиняет во всем Запад: “Принимаются важные документы, проводятся исследования о дезинформации, пишутся доклады, а волна дезинформации всё нарастает и нарастает. И Россия, как объект дезинформационного воздействия, продолжает отбивать дезинформационные удары” [39].
Но более трезвые голоса видят проблему в другом. Л. Гозман объясняет это неадекватной картиной мира российского руководства: “Важнее искаженная картина мира нашего руководства. Сползание России к катастрофе — к изоляции, к конфликту со всем миром и к риску войны — не случайно. Оно имеет психологические причины. Проблемы не в реальности, сколь бы сложной и противоречивой она ни была, проблема — в головах наших руководителей. Прежде всего, это крайне архаическая мотивация их внешней политики. Внешняя политика для нашего президента не столько инструмент обеспечения безопасности и процветания своей страны — мы видим действия, прямо противоположные достижению этих результатов, сколько способ добиться сугубо личных целей — уважения к себе, не исключено — личного обогащения. Но главное — места в истории в качестве не только собирателя земель русских, но и победителя Америки. Не случайно же пропагандисты постоянно рассказывают, как весь мир восхищен нашим лидером, и транслируют чушь вроде той, что в Нью-Йорке празднуют его день рождения выпеканием бургеров по 1952 грамма по году его появления на свет. С местом в истории пока, правда, не получается — антиамерикански настроенные руководители государств, те же Эрдоган и Си, никакого лидерства Путина в противостоянии США не признают. Но для повышения самооценки есть европейские неонацисты, которые за небольшое вспомоществование готовы говорить, что угодно” [40].
С. Митрофанов юмористически интерпретирует эти страхи следующим образом: “Если из Украины ракета летит к Москве 15 минут, то неужели мы это будем терпеть? Подобное чревато огромными разрушениями, слезами и болью нашего народа. Удержали бы мы Москву без пакта Молотова-Риббентропа? Неизвестно. А ведь положение России сегодня много хуже (?), чем положение СССР тогда, когда страной правили Сталин и НКВД. Ну, так у нас перед глазами уже отработанная классная модель. Надо расширять буфер, превентивно долбанув по Украине и предотвратив таким образом приближение НАТО к нашим границам раз и навсегда” [41].
В третьей книге по лингвистике информационной-психологической войне ее определяют как: “противоборство сторон, которое возникает из-за конфликтов интересов и/или идеологий и осуществляется путем намеренного воздействия прежде всего с помощью языковых средств на сознание противника (народа или какой-либо его страты) для его когнитивного подавления и/или подчинения, а также путем применения мер информационно-психологической защиты от такого воздействия с противоположной стороны” [42].
И Россия активно атакует сознание граждан сопредельных государств. В. Иноземцев акцентирует то, что “Россия действительно играет сегодня в мир без правил. Я там подчеркиваю, что эта идея была очень четко изложена Карагановым и компанией еще в 2014 году в докладе Валдайского клуба. Собственно, Россия пытается выдать меняющиеся правила, которые существуют в развитом мире, за полное отсутствие правил и за хаос. Как бы отталкиваясь от того, что западный мир изменяет правила, равно по российским понятиям сползает в хаос, мы можем ответить чем угодно. Если мы посмотрим документы того же Валдайского клуба и многие кремлевские тексты, вы увидите, что эта идея мир без правил, игра без правил становится рефреном уже в течение 7 лет. То есть Россия придумывает некоторую для себя реальность в мировом масштабе, потом якобы под нее подстраивается, еще более подрывая сложившийся международный порядок. Идея игры без правил для Москвы сегодня, для Кремля является одной из важнейших” [43].
Построение мира без правил – опасно, так как в нем никто не верит ничему. Можно произносить разные речи, но на них не будет реакции, она есть только на действия в физическом пространстве.
Соответственно возникает и иной тип коммуникаций, непривычный для международного сообщества. Л. Гудков говорит о языке типа “мочить в сортире” или “выбить зубы” так: “Это язык шпаны или жесты шпаны. Если и рассчитано, то это лишь эксплуатация уже существующих настроений и представлений. Вообще говоря, где-то со второй половины 90-х годов появляется ощущение, что “нас никто не любит, нам все хотят зла, на Россию покушаются. <…> Фигуры врагов, на которых держится негативный фокус идентификации, меняется. С приходом Путина и с вхождением балтийских стран в ЕС и в НАТО на них обрушился основной удар пропаганды (в 90-е годы это был некий неопределенный “Запад”). К моменту войны с Грузией она вышла на первое место среди врагов, а дальше это Латвия, Эстония, Литва. Потом, в 2008-м, конечно, первую позицию заняли США” [44].
Власти хочется контролировать все, так ей спокойней спится, и враги, реальные или мифические, не так страшны. А. Орех увидел приход государства и в YouTube, где тоже ищутся враги:
“государство не оценивает художественные достоинства или их отсутствие. И песня про «Норд-Ост» возмутила их не потому, что им дорога память погибших. Как тогда спасали заложников и какие у властей были приоритеты, мы, слава богу, помним хорошо! И «Норд-Ост», и Беслан. Государству нужны новые посадки. Собственно, без посадок система работать уже не способна. Но в этой неизменной стратегической парадигме, есть и тактические ответвления. Совпадение случайное, но символичное: в эти же дни ФБК, уже признанный иностранным агентом, был назван еще и экстремистской организацией. Оправдание терроризма хорошо ложится в эту повестку. К тому же, здесь даже и повода искать не пришлось, как с Прокопьевой. «Полезный идиот» сыскался сам.
А через какое-то время пришли уже к другому ютуберу-миллионнику Дмитрию Ларину. Эти имена для большинства людей, следящих за политикой и не очень следящих за ютубовской мишурой, оказались совершенно новыми. Но у них сотни тысяч фанатов, для которых, быть может, имя Навального не говорит ничего особенного. И теперь мы видим просто классическую иллюстрацию ситуации — если ты не интересуешься политикой, то она заинтересуется тобой. И действительно трудно жить в обществе и быть от него свободным. Государству важно задать градус жесткости. Показав, что оно готово прессовать не только явных своих неприятелей, но и проводить рандомные зачистки” [45].
С советских времен мы помним, что государство – это все. Эта аксиома работала, когда все работали только на государство, получая зарплату от него. Когда же сегодня вырос частный бизнес, эта формула потеряла свою актуальность. Но она все равно настойчиво возвращается. Наши мозги вновь стали интересны для государства.
Мы долго шли в кажущийся нам издалека мирным мир будущего. Но он оказался таким же воинственным, как и прошлый, где вновь враги играют даже большую роль, чем друзья.
Литература
Георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.asia
А на кладбище так спокойненько, Ни врагов, ни друзей не видать, Всё культурненько, всё пристойненько, Исключительная благодать.
Фейки – это и наше завтра, поскольку фейк является принципиально эмоциональной новостью, а человечество тоже смещается в мир эмоций, во многом устав жить в рациональном мире. Отсюда большое число как бы эмоционально-детских реакций, которые мы видим на экране.
С другой стороны, мы подходим к возможности сохранять несовпадающие точки зрения. Это, например, агонистическая модель демократии Ш. Муфф, которая принципиально отличается от сегодняшней [1 – 2]. Сейчас всех “передавливают” на одну точку зрения, откидывая “еретиков”, в ее модели можно иметь разное мнение.
Муфф подчеркивает: “Либеральная демократическая модель с ее концепцией прав человека является выражением специфического культурного и исторического контекста, в котором, как часто отмечалось, центральную роль играла иудеохристианская традиция. Такая модель демократии—основа нашего образа жизни, что, конечно, заслуживает преданности, но нет никакой причины считать это единственным законным способом организации человеческого сообщества и пытаться навязать ее остальному миру. Индивидуализм, доминирующий в западных обществах, чужд многим другим культурам, традиции которых предлагают другие ценности, а потому и демократия, понимаемая как «народоправство», может принимать иные формы, в которых, например, польза для общества может оказаться важнее свободы личности” [1].
И в другой работе: “Выдвигаемая мной идея заключается в том, что приведение доводов относительно рациональности, воплощенной в либерально-демократических институтах, едва ли способствует формированию демократических граждан. Возникновение демократических индивидов становится возможным только благодаря увеличению числа институтов, дискурсов и форм жизни, способствующих идентификации с демократическими ценностями. Поэтому, соглашаясь со сторонниками демократии обсуждения в вопросе о необходимости иного понимания демократии, я считаю, что их предложения приводят к обратным результатам” [2].
В условиях тяжелых условий выживания, какие были в прошлом, человечество нуждалось в одной точке зрения, чтобы убрать внутренние распри. Кстати, сегодняшние информационные операции, идущие извне, как раз нацелены на поддержание раскола общества по любому вопросу, имея своей целью создавать отсутствие единства в массовом сознании. Они часто работают в поддержку той и другой стороны, чтобы усилить разделение на два лагеря.
Еретикам раньше рубили головы и сжигали на кострах. В будущем их будут лелеять как носителей иной точки зрения, что будет важным для стереоскопического видения мира.
Мир интересен тогда, когда он другой. Если он всюду будет одинаков, энергетика разности не будет работать. Во все века религия и идеология воевали друг с другом, но одновременно это двигало страны вперед.
Если сегодня США раздражает “инаковость” Китая, то в будущем эту “инаковость”, наоборот, надо будет лелеять, поскольку сочетание с “иным” дает лучшие возможности для развития, что сегодня настойчиво делает, к примеру, Силиконовая долина, сознательно создавая диверсификацию культур, а не их унификацию. То есть бизнес понял выгоду этого для экономики, но пока не поняли политики.
Сегодняшнему человеку тяжело жить в мире тревог и неопределенности, поэтому он начинает прятаться в искусственном мире: от телесериала до соцмедиа. Там в процессе сидения в кресле можно пережить много новых впечатлений.
Одновременно сеть порождает свои правила поведения, поскольку она сильнее и мощнее жизни. То, что происходит за окном, ни идет ни в какое сопоставление с тем, что можно увидеть на экране. Наверное, это стандартное поведение: более сильный игрок всегда победит более слабого. В результате сеть побеждает жизнь. Кстати, следует напомнить, что когда-то кино и телевидение “подминало” под себя жизнь. Но они все равно были слабее жизни. Теперь сеть оказалась сильнее.
Исследователи пишут: “одно из объяснений нашего постоянного присутствия в Сети — банальная человеческая зависть к отполированной фильтрами Instagram-жизни. Завтраки красивые, дети послушные (и красивые), хозяйка аккаунта собирает все возможные эпитеты сразу: все успевает, сама эти завтраки готовит, дети слушаются, мужественный спутник жизни всегда рядом и улыбается белозубой улыбкой, и вообще все очень ладно и симпатично выходит. А что же я? Эти мысли о якобы собственной неуспешности и «неправильности» способны легко вогнать в депрессивное состояние даже самую устойчивую психику. Одно из последних определений нашего «зависания» в интернете, который недавно дал журнал Wired,— это «прокрутка смерти», или doomsсrolling, doomsurfing. Эти термины обозначают тенденцию продолжать просматривать или прокручивать плохие новости, даже если эти новости печальны, обескураживают или удручают. Многие люди постоянно читают плохие новости о COVID-19, не имея внутренней возможности остановиться или переключиться на другое” [3].
И главное средство борьбы с нашими мозгами – это информационная война, которая получилась такой мощной по своей силе, поскольку мы живем сегодня в соцсетях. А поскольку мы же и распространяем и все это, то здесь впервые произошло совпадение источника-канала-цели в одной точке. Это во многом аналог анекдота и слухов. Кстати, вспомним, значимость анекдота в советское время, он как бы был одновременно развлекательным, поэтому самораспространялся, но и тем, что формировало массовое сознание и вело его к перестройке, то есть рушило советское сознание, поскольку анекдот был онтологической интервенцией из альтернативной модели мира в советскую. Причем это был очень точный и болезненный удар в явно слабое место, о котором молчала официальная модель мира.
Информационная война является очень точным инструментом, поскольку хорошо знает свои цели, что нужно тому или иному индивидуальному разуму. Кино и телевидение прошлого все же были более рассчитаны на массовую аудиторию. Сегодняшний месседж информационной войны акцентирует индивидуальные особенности тех или иных социальных групп, с которыми говорит.
Мы живем в серьезном мире, где надо бороться за свое выживание, в том числе и информационное. Ковид вообще “стреляет” без логики. Власти с логикой, но эта логика тоже направлена на выживание власти,а не населения. Сегодня властями всех стран выстроена как бы “информационная смирительная рубашка”, позволяющая управлять населением. Но одновременно и население получило свое собственное медиа в виде соцсетей.
Это ярко проявилось, например, в новой информационной политике Беларуси. Вот некоторые новые акценты:
Еще один вариант анализа: “основную часть эфира занимала антипротестная тематика. «Немирный протест» — «радикальный протест» — «бандитско-террористический протест». Примерно так можно охарактеризовать эволюцию подходов госканалов к описанию происходящего в стране за последний месяц. На диверсиях, возможных нападениях, террористических атаках фокусировалось основное внимание. «И начнем с новости, которая позволяет смело утверждать, что ситуация в Беларуси переросла не просто в радикализм, а принимает форму откровенного терроризма. И вот яркий пример — недалеко от украинской границы задержаны четверо анархистов, которые по сути организовали преступную группу». «Митинги уже давно перестали быть мирными и стали настоящим полем боевых действий». Соответственно, активность силовиков пытались оправдать общемировой практикой борьбы с террором. «Не допустить беспредела и уж тем более террора, который происходит сейчас во Франции. В Беларуси за каждое хулиганство, бандитизм, мародерство обещают серьезное наказание. В МВД сообщили, задержано четверо студентов, которые на несанкционированных акциях у дороги контролировали появление силовиков». Подборки «покаянных видео» с задержанными, предупреждения об ответственности и неотвратимости наказания входили в стандартный набор инструментов воздействия” [5].
Информирование превращается в боевое оружие, которое должно принести победу одной из противоборствующих сторон. Но если следовать Муф до конца, то, возможно, следующие поколения информационных войн будут стремиться сломать парадигму агрессивного поведения для перевода его в форму благожелательных отношений.
Исследования, кстати, показывают, что разочарование распространяется лучше, чем надежда [6]. Левые скорее поддаются на такие месседжи, в то время как правые проявляют стойкость. Это важно знать, так как разочарование ведет к апатии, а надежда к примирению.
Один из авторов этого исследования Коэн-Чен говорит, что надежда и разочарование ведут к миру и конфликту: “Одним из парадоксов конфликта является то, что вокруг так много разочарования, когда надежда может продвигать разрешение конфликта. Я обнаружили, что люди с политической ориентацией “ястребов” (правые) внутренне ощущают больше разочарования, на них не влияют прямые месседжи ни надежды, ни разочарования. С другой стороны, “голуби” (левые) имеют внутри себя больше надежды, но на них влияют прямые месседжи разочарования, уменьшающие надежду, срочность разрешения конфликта и поддержку уступок”
Отсюда видно, что правые в отличие от левых менее способны к поиску компромиссов и ориентированы на конфликт, то есть имеют желание победить своего противника.
Поскольку мы живем сегодня не только в реальном мире, но и в мире соцсетей, мы должны понимать, как они влияют на порождение конфликтности в социуме. Ведь буллинг и подобные вещи появились не зря, такая ярость, которая там бушует, помогает зарабатывать деньги.
Alphabet, родительская компания Гугла, достигла 46 миллиардов, реклама на YouTube выросла на 32 процента. Стоимость Фейсбука выросла в прошлом году на 22 процента, достигнув 21 миллиарда, а его прибыль дошла до 8 миллиардов [7].
Интересно и такое наблюдение: “Печатная культура восемнадцатого столетия дала силу любому с печатающей машиной и некоторыми элегантно собранными словесными принципами, помогая распространять идеи, которые пробудили американскую революцию. В девятнадцатом столетии тот же свободный поток выражения также помог распространению дезинформации и клеветы, особенно во время выборов. Но издатели и регуляторы в конце концов поняли, что стандарты и порядок нужны, чтобы свобода слова и демократические процессы были удержаны. Со временем хаос ранней американской политической прессы был переведен в более упорядоченную систему массовых коммуникаций, управляемый как новыми отраслевыми стандартами, как и судебной защитой политической речи. Рост радио в двадцатые вернул некоторый старый хаос назад, поскольку толпа вещателей билась за место в федеральном радио пространстве. Из этого первым пришел Радио акт 1927, а потом Акт коммуникаций 1934, установивший регулирование радиоволн, а потом телевидения. Социальные медиа действуют в похожей манере печатников революционной эры. Возмущение новостных лент перекликается с сенсационными газетами позолоченного века. Однако ни Томас Пейн, ни Джозеф Пулитцер не могут оперировать со скоростью, масштабами и точностью технических платформ. Как не могут газеты или телевизионные сети сегодняшнего дня” (там же).
Но в дело вступает еще один феномен – влияния соцсетей на мозги, особенно молодого поколения. Ведь человечество никогда раньше не подвергалось такому массированному обстрелу информацией.
И вот результаты: “Подростковый суицид является проблемой для Великобритании. За десять лет, начиная с 2007 года, его число увеличилось почти в два раза. Власти частично связывают рост с опасным контентом, с которым дети сталкиваются в сети. Особенно остро этот вопрос встал после громкого самоубийства 14-летней Молли Рассел в 2017 году. Отец девочки уверен, что вина за желание дочери совершить самоубийство лежит на сервисах Instagram и Pinterest. Перед смертью Молли просматривала множество видеороликов, связанных с самоубийствами. «Instagram помог убить мою дочь», — заявил отец, отметив, что во всем виноваты алгоритмы платформы, позволяющие несовершеннолетним знакомиться с вредоносным контентом. В ответ на это администрация Instagram представила новый инструмент sensitivity screens, скрывающий публикации с изображениями самоповреждений и самоубийств, призвала пользователей оперативно жаловаться на пропагандирующий суицид контент, ввела ограничение на его поиск, а также запрет на публикацию тематических графических изображений. Если сегодня в Instagram ввести запрос по хештегу #suicide, то миллионы постов будут недоступны для просмотра. Вместо этого соцсеть предложит ищущему перейти на специальную страницу, где администрация Instagram разместила советы для людей «со сложным периодом в жизни» [8].
В мир пришел и новый тип войн – информационных, где вооруженный противник из другой страны воюет не с таким же противником, а с гражданами.
Самое главное, наверное, именно в том, что современная информационная война – это война с чужим, но гражданским населением, отсюда вытекает совершенно другая парадигма воздействия. Она серьезно моделирует поведение внутреннего игрока и “нажимает” на другие точки воздействия, чаще всего это создание хаоса, путем увеличение поляризации, когда общество условно распадается на две части. Создается или усиливается разрушение идентичности, которое, например, всегда присутствует в политической сфере и интенсифицируется во времена выборов и референдумов.
И приход феномена постправды говорит о том, что мы живем в век онтологических войн. Когда с одной стороны картина мира подвергается постоянным атакам типа ЛГБТ или BLM, с другой, ее спасают с помощью возврата к архаическим развилкам, когда была закреплена та или другая современная составляющая.
С. Карелов пишет у себя в Фейсбуке (2021, 18 февраля https://www.facebook.com/sergey.karelov.5) по поводу новых исследований эпоха постправды: “Понят секрет природы истины в мире постправды. Убеждают не факты, а личный негативный опыт. «В чем сила, брат? … Сила в правде», – на десятилетия отлил в граните герой культового фильма. А в чем сила правды? Можно ли с ее помощью убедить противников вашей точки зрения?
Всегда считалось, что да. Новые исследования убедительно доказывают, – что нет. Сотни лет со времен эпохи Просвещения философы и ученые в поисках истины отдавали предпочтение объективным фактам, а не опыту. Но та эпоха закончилась. Мир перешел в эпоху фэйкньюс. А здесь все иначе. Мощнейшая серия из 15 исследований, совместно проведенных четырьмя университетами США и Европы, раскрывает секрет силы убеждений в мире алгокогнитивной культуры глобальной сети, социальных медиа, Ютуба, Гугла и Фейсбука. 1. Факты перестают работать в качестве действенного инструмента убеждений. 2. Если же вопрос затрагивает политику и моральные категории (а что нынче среди важного для общества вне таких категорий? да ничего), то факты, вообще никого не убеждают. Новый мир постправды оказывается уже наступил. 3. В вопросах, хоть как-то связанных с политикой и моралью (от гейбраков до неравенства, от права на оружие до охраны среды, от идиотизма левизны до людоедства правизны) убедить в истинности вашей позиции можно лишь апеллируя к личному опыту. И лучше всего, если это опыт связан с причинением личного вреда. В моральных и политических разногласиях обычные люди воспринимают субъективные переживания как более истинные (т. е. менее сомнительными), чем объективные факты. Так что, – сила в правде. А правда – в личном опыте субъективных переживаний. И особенно, если это опыт причинения вам личного вреда”.
И еще несколько замечаний из вышеприведенных исследований:
Все это сфера бесконечного круговорота информационных сообщений, которые волнами накрывают соцмедиа. От их воздействия не может уйти никто. И достаточно важное место там занимают фейки.
Мы из самих себя создали гигантский компьютер, порождающий и передающий фейки и конспирологию. Даже не миллионы, а миллиарды сидят в сети, питаясь информацией из ее бесконечных просторов.
Конечно, геополитические противники помогают в этом, раздувая то, что может навредить врагу. Например, европейские исследователи выделили 10 главных фейковых нарративов, распространяемых Россией о ковиде [11]: коронавирус – это искусственно созданное биологическое оружие, созданное в США, чтобы нанести экономический удар по Китаю; за распространением коронавируса стоят США; коронавирус – это англосаксонская биологическая угроза: появился в лабораториях США, нацелен на противников США; Коронавирус можно вылечить солевым раствором за 4 дня; по заявлениям ученых коронавирус – это биологическое оружие; коронавирус – это искусственно созданное биологическое оружие; Ковид-19 – это обман, направленный на уничтожение малого бизнеса и установление гегемонии “глубинного государства”; пандемия коронавируса: настоящая опасность – план “ID2020”; коронавирус создан в США в Форт Детрик.
Общий вывод таков: “Прокремлевские СМИ продвигают всевозможные и зачастую противоречивые нарративы — от причудливых теорий заговора до репортажей о том, что Украина неадекватно реагирует на пандемию, а Запад либо не реагирует совсем, либо бьется в истерике, но самое большое количество реакций собрали статьи, в которых утверждается, что вирус был создан Соединенными Штатами. И если 68 700 отметок «Нравится», повторных публикаций и комментариев в разных социальных сетях не кажутся чем-то значительным, то размер охваченной этими 152 статьями аудитории (263 902 человека) вызывает тревогу. Особенно с учетом того, что дезинформация в такой сфере может иметь опасные для жизни последствия” (там же).
Дезинформация живет и процветает, поскольку в нее вкладываются усилия специалистов. В то же самое время информация никого особо не интересует, поскольку считается, что она и сама проживет.
Г. Чернавин высказывается по поводу фабрики троллей, которая печально прославила Петербург [12]:
Общество сознательно поляризуют. Причем делают это не случайно, а системно, пользуясь вполне индустриальными методами. Как оказалось это давний инструментарий. В одном электронном архиве мне встретилось, что для целей порождения разделения общества еще в советском КГБ был свой термин – раздорные действия [13]. То есть он был зафиксирован даже в словаре.
При этом не все так просто с платформами. Люди попадают в сети конспирологии также с помощью их рекомендаций. Т. Хэррис говорит о влиянии рекомендаций соцсетей: “После того как вы вошли в группу, вам рекомендуют – Pizzagate, Flat Earth, Chemtrails и т.д. И есть такая статистика, что в 64% экстремистских групп, куда пришли люди, они сделали это в системе рекомендаций Фейсбука. В случае YouTube <…> более 70% времени смотрения, а это 700 миллионов часов из миллиарда часов, происходит за счет рекомендательной системы YouTube. И мы знаем, что они рекомендовали видео плоской земли сотни миллионов раз. Они рекомендовали Алекса Джоунса, InfoWars, видео конспирологических теорий 15 миллиардов раз. А это больше, чем совместный трафик Washington Post, BBC, Guardian, Fox news” [14].
Таким образом, по сути, возникает другая зависимость: это не вина потребителя информации, или лишь его частичная вина, по сути его индустриально загоняют на нужные темы.
Т. Томас отмечает: “Российские ученые исходно потратили больше времени на теорию информационных операций, чем Запад, который больше фокусировался на практике, а не на теории. России потребуется еще время, чтобы догнать Запад технологически” [15].
И еще: “Российские определения информационной войны, с которыми мы сталкивались, придерживаются общей темы, отличающейся от американских представлений, что информационная война ведется и в мирное, и в военное время. В мирном употреблении термин относится к информационной безопасности общества и правительства, среди прочего, в психологическом, научном, культурном и производственном аспектах. В военное время он относится к обеспечению превосходства в использовании систем информационной защиты и подавления, включая управление и контроль, электронную войну и разведдеятельность”.
Н. Малюкевичюс, отражая мнение балтийских государств, акцентирует такое: “Такие информационные атаки трудно выдерживать в контексте стратегии мягкой силы. Это связано с тем, что российская геополитика информации основывается на резонансной коммуникации с большинством постсоветских обществ, являясь направленной и на российскую внутреннюю аудиторию. Анализ конкретных вариантов российской информационной агрессии приводит к выводу, что использование стереотипных образов “враг – фашист”, которые легко распознаются в России, картинка “осажденной крепости” усиливается и общество консолидируется даже еще сильнее вокруг авторитарного лидера. По этой причине Кремль может достигать внутренних политических целей, но в длительной перспективе Россия теряет популярность и привлекательность среди постсоветских общества. Она ухудшает свой имидж среди населения стран Балтии. В будущем для России станет еще сложнее улучшать свой имидж, поскольку он начинает терять преимущества, которые имеет. Русский язык начинает терять популярность” [16].
Отсюда можно делать общий вывод: прошлые позитивы уходят, а новые не появляются.
Литература:
1. Муфф Ш. Демократия в многополярном мире http://www.intelros.ru/pdf/Prognozis/02_2009/3.pdf
2. Муфф Ш. К агонистической модели демократии http://www.ruthenia.ru/logos/number/42/12.pdf
3. Кириенко И. Троллинг скроллингом https://www.kommersant.ru/doc/4558517?from=four_style
4. Как после выборов изменилась редакционная политика государственных СМИ и кем заменили уволенных журналистов https://nashaniva.by/?c=ar&i=261802&lang=ru
5. Получайте бумеранг. Госканалы довольны «расплатой» соседей за давление на Беларусь https://mediaiq.by/article/poluchayte-bumerang-goskanaly-dovolny-rasplatoy-sosedey-za-davlenie-na-belarus
6. Ellwood B. Political ideology may explain why despair spreads faster than hope during times of conflict, study suggests https://www.psypost.org/2020/09/political-ideology-may-explain-why-despair-spreads-faster-than-hope-during-times-of-conflict-study-suggests-57935
7. O’Mara M. Why the Social Media Rage Machine Won’t Stop https://www.nytimes.com/2020/11/03/opinion/election-2020-facebook-twitter.html
8. Болотов А. «Дочь до сих пор в состоянии шока». Интернет по всему миру травмирует психику детей. Как с этим бороться? https://lenta.ru/articles/2020/11/06/deti/
9. Kubin E. a.o. Personal experiences bridge moral and political divides better than facts https://www.pnas.org/content/118/6/e2008389118
10. Van Bavel J.J. a.o. Speaking my truth: Why personal experiences can bridge divides but mislead https://www.pnas.org/content/118/8/e2100280118
11. Дезинформация о коронавирусе: стрельба наугад в надежде попасть в цель https://euvsdisinfo.eu/ru/%d0%b4%d0%b5%d0%b7%d0%b8%d0%bd%d1%84%d0%be%d1%80%d0%bc%d0%b0%d1%86%d0%b8%d1%8f-%d0%be-%d0%ba%d0%be%d1%80%d0%be%d0%bd%d0%b0%d0%b2%d0%b8%d1%80%d1%83%d1%81%d0%b5-%d1%81%d1%82%d1%80%d0%b5%d0%bb%d1%8c/
12. Волчек Д. Встреча философа с троллем. Экскурсия по фабрике реальности. Интервью с Г. Чернавиным https://www.svoboda.org/a/31109792.html
13. Раздорные действия – Actions to promote discord. Folder 90. The chekist anthology https://digitalarchive.wilsoncenter.org/document/113684
14. Kantrovitz A. ‘Social Dilemma’ Star Tristan Harris Responds to Criticisms of the Film, Netflix’s Algorithm, and More https://onezero.medium.com/social-dilemma-star-tristan-harris-responds-to-criticisms-of-the-film-netflix-s-algorithm-and-e11c3bedd3eb
15. Thomas T.L. Dialectical Versus Empirical Thinking: Ten Key Elements of the Russian Understanding of Information Operations // https: doi.org/10.1080/13518049808430328
16. Maliukevičius N. Russian geopolitics of information https://etalpykla.lituanistikadb.lt/object/LT-LDB-0001:J.04~2008~1367171575821/J.04~2008~1367171575821.pdf
Академія української преси за підтримки Фонду Фрідріха Науманна за Свободу запрошує на вебсемінар "Безпека персональних даних в онлайні. Покрокова інструкція", який відбудеться 19-20 серпня 2021 року на платформі вебконференцій Zoom!
Ми всі чули, що в онлайні треба захищати персональні дані (особливо про номер картки, дату дії та cvv код). Але що насправді попадає під поняття збір персональних даних, яким чином їх збирають та використовують. А найголовніше, які саме відомості і в якому порядку про себе треба контролювати в мережі. Ще розкажемо, як по зібраним даним формують контент у мережі та проводять маніпулятивні кампанії.
Початок о 10.00
Щоб зареєструватися, будь ласка, заповніть анкету>>>
Участь є безкоштовною. Відбір відбуватиметься на конкурсних засадах, відібрані учасники отримають запрошення. Кількість місць для вебсемінару обмежена.
Учасникам, яких буде відібрано до участі, прийде повідомлення на електронну пошту
З питаннями звертайтеся сюди: 067-372-27-33, info@aup.com.ua – Юлія Рицик.
Академія української преси за підтримки Фонду Фрідріха Науманна за Свободу запрошує на вебсемінар "Як уникнути професійного вигорання та критичне мислення", який відбудеться 26-27 серпня 2021 року на платформі вебконференцій Zoom!
Це вебінар для тих, хто працює з інформацією та людьми.
Як запобігти професійному вигоранню? Звідки брати сили та натхнення для роботи? Що таке успіх і як його досягти? Зрештою, досягнувши успіху, як йому радіти? Відповіді на ці питання шукаємо для себе влітку.
Упродовж двох днів ми здійснимо сходження до своєї вершини у супроводі медіаекспертів та психотерапевтки, а також зможемо визначити бар’єри на шляху до мети та віднайти свої приховані ресурси.
Початок о 10.00
Щоб зареєструватися, будь ласка, заповніть анкету>>>
Участь є безкоштовною. Відбір відбуватиметься на конкурсних засадах, відібрані учасники отримають запрошення. Кількість місць для вебсемінару обмежена.
Учасникам, яких буде відібрано до участі, прийде повідомлення на електронну пошту
З питаннями звертайтеся сюди: 067-372-27-33, info@aup.com.ua – Юлія Рицик.
26-29 липня 2021 року пройшов вебінар «Безпека персональних даних в онлайні. Покрокова інструкція». Організувала захід Академія української преси за підтримки Фонду Фрідріха Науманна за Свободу.
Тренерами заходу виступили:
Протягом чотирьох днів учасники досліджували що реально загрожує журналістам та активістам, які інциденти цифрової безпеки трапляються найчастіше; розбирали, що таке соціальна інженерія та фішинг, як виглядає сучасний фішинг і як від нього захиститись; освоювали базовий захист облікових записів; вчилися робити резервні копії даних.
Андрій Юричко звернув увагу, що журналісти дуже часто «зливають» як свої так і чужі персональні дані в матеріалах та публікаціях. Тому варто засвоїти найпростіші правила поведінки в онлайн та розуміти, як відбуваються процеси ідентифікації в мережі та як цьому можна протидіяти.
Gefördert durсh die Bundesrepublik Deutschland
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.asia
Большие группы людей затем объединяла религия, правда, делая это уже в противопоставлении другим религиям. Коммуникация в виде развития книгопечатания создала новый тип мозгов человечества, способствуя развитию образования и науки. Как до этого человек перешел на новую ступень, овладев инструментарием внешней памяти, что позволяло осуществлять хранение и передачу знаний вне ограниченных возможностей мозга отдельного человека, так книгопечатание сделало это для всего человечества. Мы смогли знать то, что узнали другие. Знание имеет тенденцию становиться общим, покидая мозг отдельного человека, поскольку он хочет поделиться своим знанием с другими.
Объединившись, благодаря коммуникациям, в единое целое люди смогли стать сильнее для атаки и защиты. Это чисто физическое последствие коммуникации. Они могли координировать свои действия. Но было и интеллектуальное, первым шагом которого было открытие использование памяти, которое по сути является памятью социальной. То есть на место биологического человека пришел человек социальный.
Затем пришли другие позитивные результаты в виде передачи и накопления знаний в виде книг и книгопечатания, а сегодня и интернета. Сегодня нет ограничений в хранении любых объемов информации, преодолены и другие биологические ограничения. Люди стали меньше болеть, дольше жить, они уходят от кровавых войн, правда, заменяя их информационными, который, оставляя в сохранности тело, меняют разум. Но это и до этого делали религия и идеология, которые всегда относятся отрицательно к другим религиям и идеологиям, поскольку считают достоверными только себя.
Коммуникация ведет к принятию чужой картины мира, особенно если она подается индустриальными методами типа кино или литературы, тогда она легко становится из “чужой” – “своей”. А когда пропаганда начинает повторять эту картину мира разными способами, она может захватить не только свою страну, но и другие. В мире всегда есть место не только подвигу, но и пропаганде.
Сегодня накоплены примеры интенсивных вариантов трансформации картины мира в случае военных конфликтов. Это, например, война Россия – Грузия [1] и Россия – Украина [2]. Здесь надо было вынести за скобки советскую “дружбу народов”, чтобы оправдать применение силы.
Коммуникация в принципе отражает мир и точно, и неточно. Даже полицейская сводка называет количество протестующих, которое расходится с оценками независимых наблюдателей. Не говоря уже о том, ради чего они вышли на протест. Все, что касается нематериальных факторов, не поддается такому же однозначному пониманию, как это имеет место с материальными факторами.
А. Колесников сравнил диссидентство советское и сегодняшнее в таком измерении: “Невозможность молчать – внутреннее этическое чувство – это мощный стимул протестной активности. Многие из тех, кто сегодня высказывается открыто, подписывая петиции или выходя на улицы, подписались бы, возможно, под самыми важными словами в истории гражданского сопротивления в советский период. Лариса Богораз сказала их на суде по «делу семерых», вышедших на Красную площадь протестовать против советского вторжения в Чехословакию: «Я оказалась перед выбором: протестовать или промолчать… Промолчать значило для меня солгать… Для меня мало было знать, что нет моего голоса за, – для меня было важно, что не будет моего голоса против»” [3].
И о судах над диссидентами в советское время: “Процессы становились поводом для информационных войн. Конечно, тогдашние силы государственных и машинописных медиа были совсем уж неравными, но характер их противостояния и стиль шельмования диссидентов схожи с сегодняшними образцами жанра. Кому-то даже не нужно было переступать через свою совесть – обливание грязью давалось легко, потому что, как и у сегодняшних телекиллеров, было профессией. Иные утешали себя тем, что «выполняли приказ»”.
Уроки прошлого сегодня плохо воспринимаются и потому не принимаются во внимание, поскольку произошло резкое убыстрение развития мира, отдаляющее прошлое все дальше и дальше. В прошлом мире прошлое и настоящее были более близки. В сегодняшнем настоящее стремится скорее в будущее, чем в прошлое, поэтому прошлое уходит из нашего поля видения мира.
Вице-спикер Госдумы Петр Толстой, журналист в прошлом, рассуждает о сегодняшних протестах так, даже вводя новое слово-обозначение “интернет-власовцы: “Есть попытки расшатать ситуацию изнутри уличными акциями, делая ставку на прозападные элиты и сидящую в соцсетях молодёжь, пытаясь лишить нас истории. Атаки на главу государства, на президента Путина, всё это мы в нашей стране помним. История повторяется. Только вместо пломбированного немцами вагона самолёт без досмотра и псевдорасследования про биллинг гульфика. Меня, как и многих в этом зале, поразило поведение жеманного блогера на суде по делу о клевете на ветерана. Он не только не извинился, что было бы самым простым и приемлемым, но и назвал 95-летнего старика «куклой в орденах». Он его оскорблял прямо в зале суда! Это кощунство и атака на нашу историю. Это не случайность. Это не тактика, а стратегия. Стратегия Запада в отношении нашей страны. Она всерьёз и надолго. Те, кто её продвигают, это предатели Родины, интернет-власовцы. Призывы к санкциям, инструктажи с послами иностранных государств — что это, если не измена Родине в идущей гибридной войне, которую сегодня ведут против нашей страны? Призывы светить фонариками в темноте. На самом деле это не милая акция про любовь. Это не просто попытка мобилизации молодёжи. Это такая цветная технология Шарпа. И вообще, это калька с действий перебежчиков-коллаборационистов во время блокады Ленинграда, когда они фонариками подсвечивали цели немецкой авиации. Все сценарии невоенного свержения власти давно описаны. Один из них сегодня пытаются реализовать в России” ([4], см. также [5]).
Странно, что он еще не взялся за борьбу с анекдотами, например, такими:
Соловьёв (в другом варианте - Киселев) заявил, что надел трусы Навального и с ним ничего не произошло
Или: Учительница спрашивает второклассников: - Кто знает - какая настоящая фамилия Ленина? - Ульянов, - дружно слышится в ответ. - А Сталина?- Джугашвили, - отвечают только двое. - Ну а Путина?Гробовое молчание. Наконец Вовочка изумлённо: - Неужели Ротенберг?
Правда, анекдоты бытовали и во времена Сталина, несмотря на жесткость системы. А. Архипова и др. собрали целый свод таких анекдотов той эпохи [6]. Причем тогда «рассказчик антисоветских анекдотов» становится таким же клише как «вредитель», «фашистский наймит» и т. д., что говорит об особой опасности такого человека. В результате наказания блокировались коммуникации, которые могли быть сильными.
И это действительно анекдоты, граничащие по своему воздействию с листовкой, например: Поспорили Сталин с Рузвельтом, у кого телохранители преданнее, и приказали им выпрыгнуть из окна пятнадцатого этажа. Телохранитель Рузвельта категорически отказался прыгать, сказав: «Я думаю о том, что будет с моей семьей». Телохранитель же Сталина выпрыгнул в окно и разбился насмерть. Рузвельт был сильно поражен и спросил Иосифа Виссарионовича: «Скажите, а почему ваш человек это сделал?». Сталин, раскурив трубку, ответил: «Он просто подумал о том, что будет с его семьей».
Или: — Крупская скончалась. Сообщите товарищу Сталину, только осторожно — у него грудная жаба. — Вы думаете, доктор, что он очень огорчится? — Нет, я боюсь, чтобы он не умер от радости.
— Почему наша партия такая бескрылая? — Потому что Сталин оторвал ей оба крыла — и правое, и левое.
Интересно, что анекдоты пережили все газетные статьи того времени, поскольку те сегодня представляют интересе только для историков, а анекдоты вполне живы, понятны и смешны.
Коммуникация предоставляет мне то, чего я не вижу своими глазами и не слышу своими ушами. То есть информация – это то, что создано другими. Она может рассказывать о физических событиях типа разгона демонстрации, а может акцентировать виртуальные истины типа “мы самая демократическая страна в мире”. Мы говорим в данном случае о виртуальности, поскольку такие истины не являются проверяемыми в физическом пространств. С другой стороны, жесткий разгон протестов является подтверждением противоположной точки зрения.
Сегодняшняя информационная экосистема потеряла множество характеристик, которые характеризовали ее в прошлом. Одной из них была максимальная приближенность к более точному отображению событий физического мира. Это происходило и прямо, и косвенно. Прямо – за достоверность своих текстов отвечали традиционные медиа. Косвенно – читатель сам старался выбирать тот тип издания и того автора там, которые не подводили его в достоверности до этого.
Разрушение этой системы началось еще до интернета. Информационные войны были и до этого. Попытки диффамации тоже. Реклама и паблик рилейшнз получили право на определенные отклонения от достоверности. Государственная пропаганда имела еще большие права, которые она реализовала в усилении похвалы себе и хуле врагам.
Отбор новостей, которые отвечали картине мира, а не опровергали ее, был характерен и для левых, и для правых изданий. Действовал явно несформулированный, но вполне работающий принцип “Дайте мне рупор, и я переверну мир”.
В монологической системе ничей голос не слышен, кроме того, что несется из телевизора, радио, газеты. А чужие голоса просто не допускались к распространению и тиражированию. И человеку, и человечеству трудно жить в мире с противоположными мыслями.
И сегодня их пытаются “приглушить”, например, так произошло с неодобрительными словами А. Невзорова о фильме, как он говорит, о “сталинской фанатичке Зое Космодемьянской”: “вероятно, в этом споре главная точка поставлена окончательно. Это сделал не я, это сделал так называемый второй уик-энд проката. Этот пропагандистский фильм, сообщаю вам, провалился настолько позорно в прокате, насколько это вообще возможно. Сборы в два раза меньше за этот уик-энд, чем даже те хилые сборы в прошлый раз. Он не то что своего бюджета не окупит, он не окупит даже треть. То есть это очередные огромные выброшенные деньги, очередная пропагандистская брехня. И это пролетело. Ладно я, у меня профессия над пропастью по раскаленной проволоке ходить. Я просто это умею делать. Но просто хочу отметить, что эта забава Мединского под названием «Зоя» стоила примерно столько же, сколько канализация 200 домов. Примерно столько же, сколько 10 хороших, благоустроенных приютов – 10. Вместо тех бараков и сараев, в которых каждую зиму сгорают заживо старушки. И вот вместо этого они опять развлекаются и поднимают патриотизм своими забавами, потому что для них всегда открыт бюджет. И ведь это разговор на самом деле – мы же все понимаем – это разговор не о Мединском, это разговор не о Космодемьянской. Это разговор о свободе. Для очень многих людей так называемые герои, особенно в юности, особенно в молодости – это чертовски важная штука, и выбор эти героев тоже. Я просто тому, что выбор героев в молодости должен быть абсолютно свободным, а не продиктованным ЦК КПСС, Мединским, пропагандонами или какими-нибудь толпами черносотенцев, которые обо всем имеют свое представление и всегда его пытаются навязать. Я говорю только о свободе” [7].
И это разговор, по сути, не о ней, а о героике: кто был героем тогда и кто может быть героем сегодня. Понятно, что эти списки не могут совпадать. Они повторяются только потому, что массовое сознание насильно вгоняют в рамки той старой идеологии, в соответствии с которой государство – это все, а человек – ничто.
Мы уже многое забыли из того времени, но государство хочет, чтобы мы помнили. Но те, кто пострадал в то время, помнят лучше нас. Например, известный диссидент В. Быковский говорит так [8]:
– об Андроповском решении о профилактике: “После введения этого указа Андропов докладывал: за период 1971—1974 гг. было профилактировано 63.108 человек. За этот же период только путем профилактики пресечена на стадии формирования деятельность 1839 антисоветских групп. Выходит, среднегодовое число последних ничуть не сократилось, а число “профилактируемых” выросло примерно в 10 раз. Но и это было еще не все, так как не всех активных врагов КГБ подвергал “ профилактике”: «Наряду с профилактикой использовались и продолжают использоваться оперативные н другие меры, не связанные с уголовным преследованием, – продолжал Андропов в том же докладе. — Удалось разложить на стадии возникновения ряд опасных группирований националистической, ревизионистской и антисоветской направленности. Компрометация авторитетов, инспирировавших антиобщественные проявления, позволила предотвратить нежелательные последствия в ряде районов страны. Оправдали себя и такие меры, как лишение некоторых лиц советского гражданства н выдворение их за границу. (…) Оздоровлению оперативной обстановки способствовало также разрешение выезда многим экстремистам из Советского Союза в Израиль”;
– о Яковлеве: “Не преминул воспользоваться этим и режим, оказавшись на краю гибели. Режим дряхлел, режим дышал на ладан, и надо было как-то спасаться “партийной элите”. Тогда-то и появился “либерал” Яковлев, главный прораб перестройки. Вдруг запестрели газеты нашими лозунгами двадцатилетием давности: “правовое государство”, “период застоя” и, конечно, гласность. Целые куски из наших самиздатских работ стали вдруг появляться в официальной печати, а то и в партийных решениях, разумеется, без кавычек и без упоминания авторов. А “раскрепощенное” общество, старательно пряча глаза, делало вид, что только теперь все это узнало. Ликовал Запад, поражаясь свободомыслию партийной элиты. Партийная “глазность” — как произносили это словечко зачарованные иностранцы – их вполне устраивала, она стала последним писком западной моды, хотя никто так и не понял, что это значит. Тем более никто не вспоминал про нас – мы даже приехать в Москву не могли: до 1991 года наши имена все еще значились в “черных списках” КГБ”;
– “А Яковлев теперь в отставке, политикой не занимается. Он теперь заведует Комиссией при президенте России по реабилитации репрессированных. Как если бы в 1945 году реабилитацией жертв Освенцима заведовал Геббельс”;
– “советская пропаганда и дезинформация были па Западе гораздо эффективнее, чем в СССР. Достаточно вспомнить, например, многомиллионное “движение за мир” , словно по волшебству возникшее в начале 80-х, или восторги прессы по поводу прихода к власти “скрытого либерала” Андропова в 83-м (не говоря уж о всеобщей вакханалии счастья в связи с появлением Горбачева и его “ перестройки”), чтобы в этом убедиться. Человек и вообще-то, по самой своей природе, склонен селективно воспринимать только ту информацию, которую он ожидает или очень хочет получить; тем более усиливается это свойство под влиянием эмоций, желаний и верований. Лучший тому пример — история с чернобыльской катастрофой, которая никак не отразилась на восторгах по поводу Горбачева, пытавшегося ее скрыть в ущерб здоровью миллионов людей, никак не поколебала светлой веры в социализм, но была воспринята лишь как доказательство опасности любых атомных электростанций, где бы, кто бы и как бы их ни строил. Чудесным образом весь общественный гнев обратился не на тех, кто был повинен во лжи и безразличии к жизни людей, а на тех, кто ни в чем повинен не был”;
– “меры по компрометации” сопровождали буквально каждое событие, от публикаций книг до арестов и судов, от побегов за границу деятелей искусства до международных происшествий крупного масштаба. Разумеется, далеко не все эти “ мероприятия” были удачны, но и отрицать их значение было бы крайней наивностью: ведь в результате создавалась гигантская машина дезинформации, целая система “ агентов влияния”, против которых у Запада не было никакой защиты. Напротив, демократия была вынуждена защищать право своих заклятых врагов распространять заведомую ложь. Во многих странах, например в США, закон практически даже не защищает вас от клеветы в печати: вам, а не клеветнику надлежит доказывать в суде наличие у клеветника умысла вас оклеветать. А если вы, не дай Бог, человек известный, клеветать на вас считается священным правом прессы”.
КГБ было сильной системой, которая боролась с мозгами, применяя методы воздействия на тело, одновременно плотно контролируя информационные и виртуальные потоки. И в этом был залог выживания. Как только был запущен процесс “гласности”, под которым понимали порождение негатива, СССР пришлось уйти с арены.
Система всегда способна “сломать” человека, поскольку она может работать и над его физическим телом, и над его разумом. Все работало и на одну цель, и по единым лекалам. И медиа, и наука, и образование тоже были определенным щитом, не пускающим в страну “чужие” мысли. Цензура строила советский мир так, как это было нужно власти.
О цензуре, например, в кино пишут так: “Эксперты считают, что формальных «с резолюциями» списков не существовало. Работа партийных, госкиношных и безопасности органов велась постоянно, подковерно и точечно. Но главное — в разнообразнейших формах. Например, неупоминание. Допустим, приезжают «воронки» и забирают в ссылку гениального Николая Эрдмана и его соавтора Владимира Масса прямо на съемках «Веселых ребят» в Гаграх. И в любимой комедии Сталина (говорят, он хохотал до слез) вообще не было их имен… до нового тиража фильма в 1961-м. Во время съемок «Волги-Волги» под хор «Эх, грянем сильнее! Подтянем дружнее!» арестовали и расстреляли оператора и соавтора режиссера Александрова — Владимира Нильсена, и оператором фильма вдруг стал значиться его помощник Борис Петров” [9].
Откуда все это взялось, понятно, что в царской России такого не было, то есть это создание чисто ХХ века, когда возникли возможности по управлению массовым сознанием с помощью массмедиа. Тогда мозги стали “раздваиваться”, люди видели одно, а им говорили другое.
Произошло “раздвоение” мира на правильный, как следовало говорить, и неправильный, как не следовало говорить. Спецслужбы и цензура следили за соблюдением этих правил. Нарушителей подвергали репрессиям.
Историк спецслужб А. Колпакиди дал еще такой ответ о причинах сталинских репрессий, как бы частично снимающий вину с самого Сталина: “Первые же годы индустриализации показали очень низкий уровень ответственности и дисциплины. Люди разболтались за время гражданской войны и нэпа. Сроки не выполнялись, было много аварий с человеческими жертвами из-за того, что кто-то недоглядел, не учел, не додумал. Похоже, в какой-то момент Сталину надоело разбираться, политическое вредительство это, непрофессионализм или всего лишь дурь человеческая. И он просто решил карать. В результате лишенная всякой политической подоплеки безалаберность стала выдаваться за вредительство” [10].
Но такая версия не может нам помочь, ведь “вредителями” объявлялись все: и колхозники, и ученые. Без удержания людей в пространстве “страх – смерть” страна бы не выстояла. Как только инструментарий страха убрали в период перестройки, произошло моментальное крушение, правда, сделанное руками самих правителей.
Страх является биологическим инструментарием управления. Человеку трудно жить в такой системе. Любое творчество стопорится. Страх строится на искусственном удержании подчинения начальству. Но лучшие результаты достигают не запуганные, а свободные люди.
Т. Эйдельман пишет о пропаганде страхом: “Реклама – это тоже пропаганда. Сначала нас запугивают: «Как же жить без этого дезодоранта?!» А потом появляется спаситель: «Купите наш продукт и вы будете жить прекрасно!» Пропагандисты работают так же, и в этом смысле любая пропаганда вне зависимости от идеологии пытается нами манипулировать. Но дальше пути расходятся: условная «пропаганда зла» агрессивна и не оставляет человеку пространства для собственного суждения. Она направлена на наше иррациональное начало, на чувства. «Мирная пропаганда» обращается к разуму, предлагает подумать, взвесить все за и против. К сожалению, такой подход, как правило, проигрывает, потому что вызвать страх из нашего бессознательного намного проще. Однажды я слышала интервью с рекламщиком, которого спросили: «Как вы относитесь к тому, что реклама использует в своих целях добрые чувства?» И он ответил: «А вы хотели бы, чтобы использовали плохие?» В пропаганде добра и любви есть что-то более человечное, чем в пропаганде ненависти”[11].
Советский человек был и умным, и добрым. Но власть заранее рассматривала его как предателя, за которым следует смотреть и присматривать, как за ребенком. Власть все трактует как покушение на себя. Она боится даже анекдотов.
А. Ципко акцентирует случайный характер людей, пришедших к власти в перестройку. И во многом он прав, поскольку им надо было не только учиться госуправлению высшего уровня, но и доказывать, что они этого достойны. Ципко говорит так [12]:
– “Русским царям, которые верили, что они помазанники божьи, не надо было ничего себе доказывать. Поэтому Александру III не нужны были никакие войны, чтобы доказать свое право на царствование в России. Но когда власть тебе дарит господин случай, приходится все время доказывать себе, что ты оказался при власти не случайно. Я не знаю лично Владимира Путина, но думаю, что он осознает: во времена СССР он никогда бы не пришел к вершинам власти. Это заставляет его все время обращать на себя внимание. Конечно, решение МОК провести зимнюю Олимпиаду 2014 года в Сочи было достижением Путина. Но этого ему было мало, он решил, что именно Россия должна стать победителем на этих Олимпийских играх. Отсюда – позор антидопингового скандала, за который мы расплачиваемся до сих пор. Я думаю, личностная драма Путина состоит в том, что его сверхвласть над тысячелетней Россией породил случай”;
– “Так уж получилось, что спустя несколько дней после решения Путина присоединить Крым к России Евгений Примаков собрал свой клуб бывших – номенклатуры ЦК КПСС. Последний министр иностранных дел СССР и последний руководитель КГБ говорили, что никто из бывших руководителей СССР, кроме Сталина, не решился бы на присоединение к своей стране территории другого государства, на откровенное нарушение международного права. Но Путин на это пошел, ибо он считал, что моральное оправдание присоединения Крыма к России выше требований международного права”;
– “Трагедия августовской революции 1991 года состояла в том, что все, кто пришел к власти, кроме Бориса Ельцина, получили свою сверхвласть благодаря случаю. Что сделали для России Борис Березовский или Анатолий Чубайс, чтобы советовать президенту Ельцину, куда надо вести страну и кого надо назначить его преемником? Ничего! Что сделали для российской экономики Михаил Ходорковский, Владимир Потанин, Роман Абрамович, ставшие хозяевами национальных богатств? Ничего!”;
– “Проблема не в том, что у власти нет возможности повернуться лицом к правде русской жизни и делать все возможное для ее очеловечивания. На мой взгляд, дело не в растерянности Путина, а в том, что он устал от своего всевластия. Я думаю, он все больше и больше сожалеет о том, что согласился стать хозяином неуправляемой и непредсказуемой России. Западник Путин, дитя Дрездена, от своей сверхвласти больше потерял, чем выиграл. Никакие дворцы, пока он у власти, ему на самом деле не нужны. А когда он власть потеряет, все эти дворцы у него заберут, как Ельцин забрал у четы Горбачевых их прекрасную квартиру на улице Косыгина на следующий день после ухода Михаила Сергеевича из Кремля”.
Можно утверждать, что никто не знал правил играемых ролей: ни те, кто наверху, ни те, кто были внизу. Перестройка выглядела как сериал или видеоигра, поскольку советский человек в тот период не знал и законы построения этой увлекательной видеопродукции, ему пришлось учиться на ходу. На место “злодеев” быстро пришли “герои”, которых на ходу учили, как изображать из себя героев. Население по ходу перевели из одного виртуального мира в другой, поменяв для большей убедительности лишь памятники и названия улиц и площадей. Известное изречение “Назвался груздем, полезай у кузов” превратилось в такое – “Назывался демократией, избирай президента”. И выборы были единственным понятным правилом, демонстрирующим, что же такое демократия. Собственно говоря, так оно и осталось доказательством демократии по сегодняшний день.
Перестройка вмонтировала в массовое сознание новую идентичность. Люди должны были теперь восхищаться другим и ненавидеть иное. А демократией стало называться хождение раз в пять лет на выборы президента. Другого проявления пока особо и не видно.
Но смена режима вскрыла на определенный период творческий потенциал. Так когда-то сделал и оттепель, породив поколение режиссеров, писателей, художников с иным видением мира. Казенная советская идентичность стала рушиться.
К. Мартынов видит в качестве создателей идентичности кино: “в XX веке кино давало людям идентичность. Продолжая романтическую тему, если вы идете на свидание, вы перед этим смотрели голливудские фильмы о том, как люди ходят на свидание. Или, если у вас альтернативный взгляд на вещи, может быть, вы смотрели «Служебный роман». Вы знаете, как люди ходят на свидание, и ведете себя соответствующим образом. Поэтому и существуют образцовые типажи: мачо, романтическая загадочная красотка, какие-то люди, которые изображают из себя интеллектуалов, какие-то люди, которые показывают крутого полицейского, который все время нарушает закон, потому что хочет добиться справедливости. И еще миллион других идентичностей. Как в принципе быть кем-то, мы в течение XX века узнавали из кино и до какой-то степени продолжаем узнавать и сегодня” [13].
И он же раскрывает более широкую историческую перспективу разных видов коммуникации: “если вы спросите себя, почему Шекспир и драматурги его эпохи писали пьесы и не писали, например, романов, ответ будет довольно очевидным: не было аудитории. На рубеже XVI–XVII веков было довольно мало грамотных людей, и, если вы хотели обращаться к массовой аудитории, вам нужно было делать представление. И английская аристократия того времени очень пафосно писала, что эти простолюдины, вместо того чтобы работать и молиться Господу, за последние деньги идут в этот вертеп и там предаются ужасным театральным зрелищам, отвлекаясь от реальной жизни. И дальше похожая история с романами, которые в XVIII веке получили большое распространение, поскольку грамотных людей стало больше. Кто имел возможность в XVIII веке читать романы, какая основная социальная группа? В основном образованные женщины-аристократки. С одной стороны, они были грамотные, с другой стороны, у них было какое-то свободное время, с третьей стороны, у них не было никаких общественных обязанностей. И в газетах тех времен, которые выпускались мужчинами, можно было прочитать довольно очевидные вещи. Они говорили, что наши жены и дочери вместо того, чтобы варить варенье, воспитывать детей и присматривать за слугами, зачитываются этими паскудными романами, книжонками, в которых их учат каким-то глупостям, которые не имеют никакого отношения к реальной жизни. В русской литературе даже есть сюжет на этот счет: в «Евгении Онегине» Татьяну обвиняли ровно в том, что она многовато читает и в ее голове один сплошной ветер.Я думаю, что также мы можем найти и критиков кинематографа. Соответственно, видеоигры прекрасно встраиваются в историю о том, что, когда появляется новое медиа или новый вид искусства (в данном случае это одно и то же), общество считает, что происходит черт-те что и что с этим нужно срочно бороться” (там же)
Общество, а точнее власть, чаще борется с новым, чем поощряет его. Такая “строгость” все же не так плоха, поскольку работает на стабилизацию человеческого общества, на что направлено в принципе множество механизмов. Но жизнь невозможна без взгляда в будущее, оно должно быть и у человека, и у страны. И надо бороться за свое будущее, поскольку множество сил навязывают каждому из нас чужие варианты будущего.
К. Мартынов говорит о феномене соучастия геймеров в игре, об общем игровом опыте, но ведь и перестройка была таким же “игровым общим опытом”, которого давно у советского человека не было, поскольку все было слишком регламентированным. “Шаг влево, шаг вправо…”
О геймерах Мартынов пишет так: “идея соучастия геймеров в создании видеоигры, игрового опыта — это самый важный сдвиг, который мы пережили в культуре в последние 15 лет. Тезис «видеоигры важнее кино» во многом опирается на мысль, что они позволяют нам совершенно иначе работать с произведением искусства, с эстетическим объектом — теперь мы понимаем, что эстетический объект, вообще-то, подвержен манипуляции. В кино мы сидим и смотрим на экран, и, если фильм нам нравится, мы испытываем восторг, но сам фильм — это немного музейный экспонат. Видеоигры музейными экспонатами не являются, даже если они выставлены в музее” [14]
Сегодня массовый человек вмешался в процессы распространения за счет соцмедиа, и именно это создало проблему. Он и раньше мог конкурировать с информационными потоками, например, пересказывая анекдот, но его роль никогда не создавала сегодняшнюю массовость, которую ему дали соцмедиа. Его активность, условно говоря повторяя опыт перестройки, создает симуляцию создания своего продукта, включает его в действие, поскольку он не чувствует ограничений, которые у него есть. Он считает самого себя и автором и хозяином положения, но им руководят другие правила, и другие люди. И это оказалось особенно заметным с приходом соцмедиа.
Вот еще несколько взглядов на эти проблемы [15]
– А. Загданский: “Если бы нам продавали рекламу, то речь шла бы об обычном медиа – на телевидении продается реклама, в газетах продается реклама, где угодно. Речь идет о том, что нами жестко манипулируют. Эти компании управляют нашим вниманием, направляя его в нужное им русло. Иначе ничего не получается, иначе не будет того самого прикрепления к этим социальным сетям, которые и определяют рекламный мир. Алгоритм, которым управляются все эти программы, – точка зрения, прописанная в коде. Вам навязывают не просто товар, точку зрения – вот что самое главное”;
– А. Генис: “Когда империя Билла Гейтса достигала расцвета, ему сказали: вы наших детей приковываете к компьютеру. И он сказал: “Но я же их оторвал от телевизора”. То есть компьютер съел телевизор. Сейчас мы уже забыли, какой страшной нам казалась власть телевизора над нами. А ведь так было всегда. Что плохого в книге? Но когда Гуттенберг изобрел печатную книгу, то наступило величайшее потрясение всего тысячелетия – реформация, век религиозных войн. А когда появились романы, то боялись, что люди переселятся в романы. Скажем, в начале XIX века многие действительно жили в основном в книгах, они читали утром, днем, а потом еще вечером немножко вслух все вместе. Потом было то же самое с радио, с телевизором. Мне кажется, что нельзя бороться с технологией, с ней невозможно бороться, даже инквизиция не смогла остановить прогресс…”;
– А. Генис: “Маклюэн говорил, как вы помните, что если бы изобрели сначала телевизор, а потом радио, то не было бы ни Гитлера, ни Ленина. Потому что эти люди могли существовать невидимыми – в радио, на экране они бы выглядели клоунами. Так же, как не было бы Трампа, если бы не было твиттера. Технология порождает определенный тип людей, властей, сознания масс, это связано со способом распространения информации”;
– А. Загданский: “Вы зря сказали, что не было бы Трампа без твиттера. В действительности Трамп – это переходная технологическая цепочка. Ведь он появился как ведущий телевизионного шоу “Ученик”, по-английски Apprentice, телевизионная слава была началом его восхождения. Как, между прочим, с президентом Зеленским в Украине – телевизионная слава, телевизионный сериал подняли его в статус сначала воображаемого президента, а потом сделали его президентом настоящим. То есть они дети предыдущих медийных технологий”.
Технологии оказались сильнее человека, поскольку за ними стоят иллюзии. А иллюзии хорошо переходят и переносятся из одной сферы в другую. Новые технологии мимикрируют под старые, а старые могут возрождаться под видом новых. Первым примером было появление телевидения, вторым – возрождение пропаганды в сегодняшних реалиях. Новое в этом случае не просто забытое старое, новое – это поднятие старого на новый уровень.
Но раньше всех и сильнее всех над разумом человека работала религия, создавая виртуальную реальность. Религия – сильный стимулятор мнения и поведения, поскольку опирается на сакральность, а она никогда не подвергается сомнению.
Политиков тоже все время пытаются вывести в квази-сакральность, когда бы их действия не могли подвергаться осуждению. В прошлом этим активно занимался Г. Павловский по отношению к Путину: “Я считал это политически правильным — укреплять тогдашнюю ось системы, собственно говоря, ее генератор. А генератор — путинская харизма, это массовая любовь к нему” [16]
И такое замечание: “Мы чрезмерно много обсуждаем Путина. Путин — это наше зеро, пустое место, экран, на который мы проецируем наши желания, ненависть, любовь”.
Г. Павловский видит ситуацию виртуализации Путина так: “Любая политическая цель у нас к концу 90-х годов превращалась в повод для криков «ура, вперед» и «долой, импичмент». В этой ситуации больше ничего нельзя было делать, никуда нельзя было двинуться. И вот, наконец, появился лидер, его все любят, его все слушают, можно двигаться. Но я хочу сказать, что в этой ошибке поучаствовали почти все, включая и людей, которым нравилось на это смотреть, и людей, которые сами это делали, как я. Реально возникший политический лидер был превращен в главного героя вечного сериала, а не наоборот. Понимаете? Лидер ушел в кино и не вернулся оттуда. Он же не возник как телепрезидент, его сделали телепрезидентом. И свита несет за это львиную долю ответственности. А теперь уже и самому герою понравилось шоу”.
Религиозная сакральность другая, она вообще не поддается проверке, в нее можно только верить. И это тоже очень мощная сила, поскольку она четко соответствует нашим представлениям о добре и зле. Религия формирует в нас многие законы совместного общежития.
Р. Белла видел символизм религии так: “Человек – это животное, разрешающее проблемы. Что делать и что думать, когда отказывают другие способы решения проблем, – вот сфера религии. Религия занимается не столько конкретными проблемами, сколько общей проблематикой природы человека, а среди конкретных проблем – такими, которые самым непосредственным образом примыкают к этой общей проблематике, как, например, загадка смерти. Религия имеет дело не столько с опытом конкретных пределов, сколько с предельностью вообще. Таким образом, до известной степени можно считать, что религия основывается на рефлексирующем опыте второго порядка, более общем и отвлеченном, чем конкретно чувственный опыт” [17].
И еще: “даже для самого примитивного дикаря область религии – это нечто отличное, хотя и не очень близкое, нечто такое, что можно услышать, но нельзя увидеть, а если можно увидеть, то мельком. Передаваемые религиозные символы, кроме того, сообщают нам значения, когда мы не спрашиваем, помогают слышать, когда мы не слушаем, помогают видеть, когда мы не смотрим. Именно эта способность религиозных символов формировать значение и чувство на относительно высоком уровне обобщения, выходящего за пределы конкретных контекстов опыта, придает им такое могущество в человеческой жизни, как личной, так и общественной”.
И еще о роли телесности, что понятно, так как символы приходят позже: “меня еще более привлекает идея, согласно которой в процессе эволюции мы приобретаем новые способности, и в частности, одной из них является, на мой взгляд, способность взаимодействовать со своим телом. Люди могут пользоваться своим телом так, как не в силах ни одно другое существо, и, возможно, именно это оказывается ключевым при возникновении религии. Даже шимпанзе не обладают чувством ритма, не могут синхронно двигаться в такт. А на ранних стадиях существования религии, возможно, именно это и оказалось первостепенно важным: наша способность выражать свою сопричастность той или иной общности посредством игры на каком-то ударном инструменте, пения или танца. А наша способность говорить? Мерлин Дональд полагает, например, что не мифы возникли из языка, а язык развился, поскольку мы нуждались в нем для изложения мифов. Как бы то ни было, язык и впрямь привел к поразительному расширению человеческих возможностей, немыслимому ни для одного другого вида. И наконец, в качестве третьей важнейшей новой способности я выделяю теоретическое мышление, потенциал которого поистине необозрим, ибо оно включает не только философию и теологию, но и науку. Итак, все эти способности повлияли на развитие религии, но в то же время эти черты свойственны людям в принципе и проявляются во множестве других сфер помимо религиозной. Так что религия — часть эволюции человека; я, пожалуй, не дам окончательного ответа на вопрос, прошла ли она свой собственный эволюционный путь, но в любом случае не думаю, что процесс ее развития протекал независимо от хода человеческой эволюции в целом” [18].
И еще: “человеческое тело чрезвычайно тонко приспособлено для невербальной коммуникации, я предполагаю, что религия могла появиться прежде возникновения грамматически развитого языка в современном его понимании. Но прав я тут или нет, неважно — тело все равно занимает в религии центральное место. Религия — это телесная практика. Я принадлежу к традиции, в которой центром богослужения является таинство евхаристии. Но причастие — это физический акт. Ты принимаешь в нем участие, и потому можешь сказать себе: «Я причастился тела Христова». Бесспорно, эта телесная вовлеченность не исчезнет из религии никогда”. Вдобавок к этому религия никогда не сведется к набору абстрактных высказываний, она немыслима без рассказа. Религия всегда полна историй — любая религия”.
Это очень важное замечание на фоне того, как за последние лет двадцать все развернулось в сторону нарративов. Все виды воздействия на людей теперь “измеряются” эффективностью нарративов: от кино до пропаганды, которая именуется теперь тоже по-иному – операциями влияния, информационными войнами.
И кстати об осевом времени как о порождении альтернативной картины мира: “Важными субъектами осевого времени Белла считает тех, кого он называет «моральными выскочками» (moral upstarts), полагающимися не на силу, а на слово. Это «похожие на пророков личности, которые с большим риском для себя обвиняли существующие структуры власти в несоответствии моральным стандартам. Осевой век… был эпохой, когда подобный вызов господствующему культурному порядку стал широко распространенным феноменом». К таким выскочкам (в другом контексте Белла называет их «отшельниками» (renouncers) причислены царь Давид, Будда, еврейские пророки, Платон, Конфуций и другие. Благодаря им в осевом времени впервые возникла универсальная эгалитарная этика в отличие от партикуляристской этики архаического периода. При этом Белла подчеркивает, что универсальные ценности существуют в любой культуре, но они всегда выражены на конкретном языке в данном времени и месте, и это необходимо иметь в виду, чтобы правильно интерпретировать их с других культурных позиций” [19].
В данном случае альтернативная картина мира победила, исходившее от “пророков” победило власти, и мы живем именно в ней. Эти “авторитеты” пришли как бы ниоткуда, но снова-таки в один период и во многих странах. Видимо, определенным образом официальная картина мира пришла в упадок, ей потребовалась смена.
Сегодня новая и неясная картина мира идет от соцмедиа, порождая много негативных последствий. Люди выражают там свое негодование, поскольку это а) можно сделать легко и быстро, б) они не видят другого способа сообщить это миру. Но в результате этот онлайновый негатив возвращается в офлайн: “В 2014 году австрийские исследователи выяснили, что 20 минут, проведенные в Facebook, оставляли пользователей в худшем настроении, чем после просмотра других страниц в интернете. Очевидно, это было связано с тем, что пользование соцсетями казалось им пустой тратой времени, считают ученые. По мнению исследователей из Калифорнийского университета, хорошее или плохое настроение способно быстро распространяться между пользователями социальных сетей. В период с 2009 по 2012 год ученые проанализировали эмоциональную составляющую более миллиарда статусов около 100 млн пользователей Facebook. Анализ показал, например, что плохая погода увеличивала количество негативных сообщений на 1%. Один негативный пост, написанный кем-то во время дождя, влиял на 1,3 сообщения друзей в других городах, где погода на тот момент была солнечной. Хорошо, что веселые сообщения имели сильное влияние. Как выяснили ученые, каждый приятный пост вдохновлял 1,75 сообщения, написанного на позитивной ноте” [20].
Человечество находится под воздействием новых информационных потоков, пришедших вместе с интернетом: “Согласно результатам опроса, положительное влияние на психическое здоровье пользователи видят у YouTube, а также Twitter и Facebook. Самые плохие оценки получили Instagram и Snapchat.
“Интересно, что Instagram и Snapchat оказались в конце рейтинга в контексте психического здоровья и благополучия – обе платформы заточены под изображения, и, по всей видимости, это заставляет молодых людей чувствовать себя неполноценными и вызывает тревогу”, – говорит глава Королевского общества здравоохранения Ширли Крамер. В исследовании предупреждается, что соцсети могут усиливать проблемы с психикой у молодежи, но смогут и оказывать положительное влияние, если онлайн-платформы будут целенаправленно над этим работать” [21].
При этом в противоположность интуитивному представлению о важности информации от друзей, неожиданные “находки” могут быть как раз от малознакомых людей, связь с которыми оценивается как “слабая” [22].
Новым феноменом эпохи пандемии стало то, что люди даже знакомятся в видеоиграх и женятся впоследствии, что является еще одним пересечением онлайна и офлайна, можно сказать, неожиданным: “Пока COVID все еще парализует общество в целом, легко представить развитие этой тенденции в виде игры для свиданий, где игроки ухаживают друг за другом через аватары из своих спален по всему миру. Но было бы ошибкой рассматривать уже существующие внутриигровые отношения как второсортное решение на время жесткой социальной изоляции и несовершенный симулякр реальных вещей. Ведь в целом вовсе не удивительно, что именно такие сплоченные, страстные сообщества, как те, что обычно тяготеют к компьютерным играм, могут привести к плодотворным романтическим отношениям” [23].
Мир получил новую среду обитания, поскольку люди проводят там многие часы. Идет захват внимания современного человека, лишающий его реального мира, который остается лишь за окном. Многие часы у экрана возникают не только из-за видеоигр, но и из-за стриминговых структур, приносящих кино прямо домой. И это привело уже к трансформации кино.
М. Скорсезе опубликовал эссе об этой трансформации, которое было перепечатано десятком изданий ([24], см. также [25]). Он пишет так, увидев такую проблему: “искусство кино систематически девальвировалось, отодвигалось, унижалось и преуменьшалось до уровня наинизшего общего элемента – “контента”. Пятнадцать лет назад термин “контент” был слышен только при серьезном обсуждении кино, противопоставляемый “форме”. Затем постепенно он стал использоваться все больше и больше людьми, взявшими в руки медийные компании, большинство из которых ничего не знали об истории этой формы искусства. <…> “Контент“ стал бизнес термином для любых движущихся имиджей: кинофильма Д. Лина, видео с котиком, рекламы на суперкубке, фильма о супергерое, эпизода телесериала. Он был связан, конечно, не с театральным опытом, но с домашним просмотром на стриминговых платформах, перехватившим опыт хождения в кино, как Амазон перехватил физические магазины. С одной стороны, это было хорошо для создателей кино, включая меня самого. С другой, это создало ситуацию, где все представляется зрителю на уровне игрового поля, что звучит демократически, не являясь таким. Если дальнейшее смотрение “предлагается” алгоритмами на базе того, что вы уже видели, и эти предложения базируются только на тематике или жанре, тогда где здесь искусство кино?”.
Скорсезе подчеркивает, что алгоритмы рассматривают зрителя исключительно как потребителя, то есть проблемы искусства здесь не присутствуют, они просто исчезли. В прошлом выход фильма мог базироваться на риске или храбрости дистрибьюторов. То есть Скорсезе акцентирует тот факт, что кино было не только бизнесом, каким оно стало сегодня. В бизнесе ценность определяется объемами денег, которые можно получить. Мы можем “перевести” это наблюдение так: языком кино стал язык денег, хотя раньше это был язык человеческой души. Сюда можно добавить также и то, что “подсказка” определяет твой будущий фильм по твоему прошлому опыту. Отсюда следует, что у зрителя не будет возникать иных интересов, кроме старых. В сумме бизнес модель принесла деньги, но победила искусство кино в его прошлом понимании. Наверное, это не плохо и не хорошо в чистом виде, это просто приход другой модели.
Собственно говоря, такой же трансформирующей функцией обладала и пропаганда. Кино было любимой “игрушкой” в тоталитарных странах. “Алгоритмы”, сидящие в головах цензоров и, соответственно, режиссеров должны были держать в голове одновременно искусство и страх за свою голову, за возможную потерю профессии. Сегодняшние фильмы прямиком идут к провалу, когда берут на себя пропагандистскую миссию, хотя ее и стимулирует, и финансирует государство.
Чем это можно объяснить? С одной стороны, изменился человек, живущий теперь в мире множества источников информации, когда его уже невозможно оградить от другой точки зрения. Новые поколения – действительно, другие в этом плане. С другой стороны, сфера искусства очень чувствительна к такого рода инородным вкраплениям в художественную ткань, вызывающим отторжение у зрителя.
Когда других фильмов не было, с радостью смотрели и такие фильмы, обладавшие четкой идеологической нагрузкой. В довоенное время, например, дети ходили на “Чапаева” по несколько раз. Вот несколько мнений о сталинском периоде в кино [26]:
– С. Волков: “Потому что и в музыке, и в данном случае в кино, и в литературе тоже, между прочим, недооценивалась всегда роль того, что мы называем институциональной политикой, то есть роль институтов, не просто личностей, а институтов в творческих судьбах, в судьбах направления целого в советской культуре в данном случае. Там очень любопытные процессы имели место. Потому что по мысли Белодубровской, она говорит, что считается, согласно лозунгу Ленина “из всех искусств для нас важнейшим является кино”, что Сталин тоже считал кино мощным орудием массовой агитации и пропаганды. Считается, что он преуспел в этом”;
– А. Генис: “Сталинское кино – это тема для исследователя, я бы сказал, фольклора. Потому что многие сталинские фильмы и были таким фольклором, который был внедрен в массового зрителя. Я однажды очень внимательно пересмотрел фильм “Кубанские казаки” и обратил внимание на то, что это фильм-сказка, она и поставлена как сказка, по Проппу. Там есть одна любопытная деталь: как известно, в фильме все время показывают еду. Но какую еду? Исключительно растительную, там есть арбузы, фрукты бесконечные, но мяса там нет. Знаете, почему? Потому что в раю мясо не едят. Это любопытнейший идеологический момент, который, по-моему, никто кроме меня еще не заметил”;
– А. Генис о фильме : “другой ее фильм, раз мы говорим о “формулах пропагандистской выразительности”, шедевр. Это “Олимпия”, там нет прямого воспевания нацизма, но там есть строительство арийского мифа. Она показывает атлетов как напрямую пришедших из Древней Греции. И вот тут разворачивается скрытый сюжет о нацистах, которые защищают арийский мир, эллинистическую Европу от Азии, от Востока, от коммунистов. И тему она решила, ни разу не нажав на болевые кнопки. Это пропаганда, но не в лоб”;
– С. Волков об Эйзенштейне: “Он снимал художественные фильмы, которые затем становились документальными мифами. Скажем, “Броненосец “Потемкин”, знаменитый расстрел под брезентом, которого не существовало, но который стал хрестоматийным свидетельством того, как это восстание на “Потемкине” и его подавление происходило. Затем, конечно же, самый псевдодокументальный кадр Эйзенштейна, который до сих пор, по-моему, воспроизводится, когда делают фильмы об Октябрьской революции: штурм Зимнего, не существовавший в действительности, Эйзенштейн придумал этот штурм”.
М. Белодубровская при этом считает, что Сталину не удалось наладить “правильное” управление производством фильмами, поскольку все замыкалось на нем: “Настоящая проблема состояла в том, что от отрасли требовалась самоцензура, несмотря на нетерпимость к недостаткам, информационный вакуум и жесткие идеологические требования. Сочетание неясности цензурных правил и партийных запретов готовых фильмов не давало внутриотраслевой цензуре играть в кинопроизводстве более конструктивную роль. Запрещая фильмы, власти использовали наказания с целью установления цензурных ориентиров, что было слишком грубым инструментом для руководства цензорами. На верхушке цензурной иерархии находились авторитетные партийные цензоры и, что важнее, — Сталин, и это вело к крайней неопределенности. В связи с тем, что реакция ЦК была непредсказуемой, работники отрасли понимали, что рекомендации цензоров могут не влиять на судьбу фильма. В сочетании с растущим количеством цензурных органов неопределенность выливалась в уменьшение ответственности конкретных цензоров, и цензурный процесс становился всё менее эффективным. Справиться с неопределенностью можно было, только переложив функцию принятия решений на более высокую инстанцию. Страх перед принятием решений, возникший из-за Сталина, требовал его участия в роли высшего арбитра” [27].
Раньше главным развлекательным механизмом для массового сознания было кино. Сегодня это видеоигры и телесериалы, “пришедшие” прямо домой. Их в этой же функции дополняют и соцмедиа.
Соцмедиа, как и кино когда-то, – это гигантский чужой “мозг”, который способен управлять нашими реакциями, направляя их в ту или иную сторону. Мы часто живем в его картине мира, поскольку опираемся на информацию, приходящую оттуда,а не из нашего непосредственного опыта. Этим инструментарием пользуются, в том числе для влияния на чужое население, США [28] и Китай [29], Россия и Франция [30].
Человек живет в системе новой и старой информации, известного и неизвестного для него. Сегодняшний человек сместился из системы доминирования известного в систему доминирования неизвестного. Наш мозг наполняется рассказами о новых и новых событиях, которые часто не поддаются пониманию. Мы их принимаем такими, какими получили.
Литература
20-21 липня 2021 року пройшов вебінар «Як уникнути професійного вигорання та критичне мислення». Організувала захід Академія української преси за підтримки Фонду Фрідріха Науманна за Свободу.
Тренерами заходу виступили:
Протягом двох днів учасники вебінару розбиралися у бар’єрах у журналістів та вчителів, вивчали формули особистості та успіху, знаходили ресурси у журналістів і вчителів, формували інформаційну та психологічну стійкість особистості в часи інфодемії, виконували вправи на пошук тем і натхнення, аналізували повідомлення у соціальних мережах.
Валерій Іванов зауважив «Робота журналіста пов’язана з високим рівнем психологічного напруження. Це, на жаль, часто призводить до проблем особистого характеру. Ми ставили за мету допомогти колегам знімати психологічне напруження, зберігати себе для ефективної професійної діяльності».
Галина Гандзілевська прокоментувала «Зауважую зі своєї психологічної практики та наукових досліджень певне загострення проблеми професійного, та й в цілому особистісного вигорання, Безумовно, це продиктовано зовнішнім негативним інформаційним фоном, карантинними умовами, невизначеністю щодо завершення пандемії. Люди – стомлені, виснажені, потребують відновлення життєвих ресурсів. Особливо освітяни й журналісти, яким довелось адаптовувати свою професійну діяльність в онлайн просторі. Відповідно вони менше уваги стали надавати своїм бажанням та мріям, розвитку саногенного (позитивного) мислення, яке сприяє подоланню негативних емоційних переживань а отже й профілактиці емоційного вигорання».
Сергій Штурхецький зазначив «Проблема психологічної стійкості (ширше - психологічної безпеки) журналістів і всіх, хто причетний до сприйняття, обробки і створення інформації надзвичайно актуалізувалася під час інфодемії. Тому іноді лише знань про основи критичного мислення, володіння його інструментарієм виявляється недостатньо. Тож важливим є оволодіння основами психологічного захисту, формування опірності (резилієнсу) - як інформаційного, так і психологічного. Ми вперше на вебсемінарах в межах проєкту АУП спробували поєднати напрацювання соціальної комунікації та психології».
Андрій Юричко звернув увагу, що «критично мислити та адекватно реагувати на професійні виклики має вміти кожен, хто працює в медіа».
Gefördert durсh die Bundesrepublik Deutschland
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
